Герой из героев. Дело привычки - Елена Тихомирова
Семейство вместе со мной устроилось на громоздких стульях. Мишель только припозднилась, ибо, ойкнув, вскочила со своего места, чтобы поставить на стол кувшины с вином, что я принёс. Оба они ещё были запечатаны.
– Мы с мамой решили, что будет лучше использовать вишнёвую настойку, – пояснила Герда и, словно мастер-повар при известном ресторане, авторитетно добавила. – Она придаёт мясу особый оттенок вкуса.
– Аромат-то точно! – чувствуя, как потекли слюнки, довольно сказал я.
Кроме кружки пива в таверне «У Храппа» мне в ближайшие недели не доводилось ни есть, ни пить. Было как-то некогда, а разум привык не обращать внимания на требования желудка. Большую часть времени организм получал питание синтезом необходимого из окружающей среды. Малоприятно, конечно, зато и крайне малозатратно по времени. А время я ценил больше нежели хорошую трапезу.
После нескольких робких вопросов о магической стезе к этой теме больше не возвращались. Рассказывать происходившие со мной истории стало бы глупостью, а вести дискуссию по научным вопросам окружающие не могли. Так что ответы вышли столь односложными и скучными, что разговор сам собой перетёк в другое русло. И то ли до этого я злой такой был от голода, то ли ещё что, но, поев немного, мне определённо легче стало поддерживать беседу.
– А когда я про странствия услышала, то так и подумала, что ты бард! – горячо созналась раскрасневшаяся от вина Аннет. – Так и думала, что сейчас возьму метлу и как вымету вон! Чтоб только пятки сверкали!
– Мама разлюбила бардов, когда один из них начал ухаживать за мной, – смущённо потупив глаза, сказала Герда и отпила крошечный глоток вина из кубка.
– Конечно, разлюбила! Ведь до этого он ухаживал за сколькими твоими подругами, а? Ну? И что по итогу? Люблю то одну, то другую, а из города уехал один. Все они охальники.
– Зато какие читают стихи… А вы пишите, Арьнен?
– Нет.
– Пишет. Ещё как пишет, – нагло прокомментировал Гастон, преспокойно обгладывая косточку. Даже не поперхнулся от моего взгляда. – Мне он свои произведения, бывало, зачитывал.
– Ой! – радостно воскликнула Герда и даже захлопала в ладоши. – Прочите нам что‑нибудь из своего творчества. Пожалуйста!
– Хм, навскидку могу только несколько бессвязных строк. Я ведь действительно редко когда что-то записываю, – предупредил я и, прочистив горло, всё же продекламировал:
Не заснуть, хоть ночь. Воздух сер и спёрт.
Чистый лист возьму – он во тьме сам чёрт!
Бледный луч от лун не осветит мрак.
Я сижу с пером в темноте… Чудак!
Не могу никак отыскать свечу.
Да и толку в ней, коль уже шепчу
Я во мгле напев своих новых строф?
Вдохновения пыл передал мне штоф.
Превратит слова в строки грех стиха,
Обожжёт огнём… И вновь ночь тиха.
– Это великолепно, – с придыханием сделала свой вывод Герда и попросила. – Прочтите ещё что-нибудь и лучше всего о любви. Пожалуйста!
– Нет-нет. О любви я никогда ничего не сочинял.
– Жаль. У вас бы хорошо получилось. Вы самый настоящий бард!
– Мне сложно считать это комплиментом, потому что я полностью солидарен с мнением вашей матери. Все барды – отвратительно наглые, раздражающе самоуверенные и самые бессовестные типы на свете, – сознался я и уважительно склонил голову, поглядев на предовольную от этих слов Аннет.
– Да чья бы корова мычала, – ворчливо, но очень тихо, а потому и не вполне внятно произнёс мастер Гастон, продолжая как ни в чём ни бывало обгладывать кость.
– Что? Что вы сказали, дедушка?
– Я сказал, Мишель, что раз такой характер у всех бардов, то наверняка его порождает склонность творить всё по своему разумению, а не как положено добропорядочному человеку. Чтоб по заказу да за определённую плату.
– А я вот думаю, – вертя кубок в ладонях, промолвила Герда, – что если бы вы, Арьнен, узнали какого-либо барда поближе, то переменили бы своё мнение.
– Увы, но с одним из них мне довелось регулярно общаться. И своё суждение я основываю именно на этом знакомстве.
– Вот, дочка! Не хочешь услышать мать, так послушай мага. Ничего хорошего от барда не жди никогда.
– Зато с ними так весело, – произнесла девушка со знакомой моему слуху глубокой тоской. – Настолько весело, что и не вспомнить, как когда-то грустилось.
– Весело? – хмыкнула Аннет. – Они так и тянутся к юным девицам потому, что нет ничего для них милее дурного дела погубить невинность! Их распирает злость, когда они видят, что существуют ещё чистые цветы. И обманом, и лестью, и коварством сеют они в сердцах любовь, чтобы после кровожадно вырвать её. Устроить свой кровавый пир. Потешаться, обращая ранее живую душу в камень! Или кто-то здесь считает, что я не права? Не так это? А, гость? Что скажешь?
Моим искренним надеждам, что раз Арнео не появился до окончания ярмарки, то он уже радует своим ликом какой-либо иной город, было не суждено сбыться. Едва губернатор торжественно объявил о конце празднеств, как наглец явился посреди ночи и стал кидать мелкие камушки в ставни окна Эветты. Это прервало мои с ней тайные выкапывания лекарственных корешков из соседского огорода.
– Не обращай внимания. Покидает и уйдёт, – шепнул я ей возле уха.
– Не уверена. Погляди, он выбирает камни всё больше и больше. Так что либо вскоре ставни проломит, либо мастер Гастон проснётся и увидит нас. Из моего окна хороший вид на эти грядки. А луны нынче ясные.
– Да, ну. Уйдёт он.
Ага. Как же! Так и ушёл! Поняв безрезультатность вызова прекрасной девы простыми, а не драгоценными каменьями, Арнео встал на одно колено, прочистил горло и тоненько запел. Из дома напротив нас высунулась любопытная женская головка и сразу же послышалась мужская ругань.
– Уходим отсюда! – похолодел я.
Корешков было ещё мало. Мы набили сумку только на треть, но оставаться на столь приметном месте и дальше не следовало. Так что, осторожно перебравшись через забор, пришлось быстро и скрытно обежать улицу да забраться в дом Гастона через предусмотрительно оставленное открытым окно на кухне. Эветта, подпрыгивая на месте, стянула с ног грязные мужские сапоги огромного
