Русская война. 1854 - Антон Дмитриевич Емельянов
Вслед за остальными я вышел в большой светлый зал, где помимо моряков было еще около десятка девушек и почти столько же статских. Видимо, те, кто участвовал в подготовке города к обороне. Взгляд скользнул по выставленным бутылкам шампанского и закускам, перескочил на ведущую наверх широкую лестницу, задержался у двери, где показалось несколько присоединившихся к приему пехотных офицеров, а потом… Милый и нежный голос начал перемывать мои кости.
Та самая любовница Горчакова. Белобрысая бестия!
* * *
У Эдуарда Ивановича Тотлебена все никак не получалось поговорить с новым, только что приехавшим из Петербурга, дворянином.
После успеха при штурме Силистрии, которую не взяли не по его вине, а исключительно по политическим причинам, инженер рассчитывал на скорое получение генеральского звания. А тут новичок с яркими и, главное, рабочими идеями по его, Тотлебена, направлению. Причем некоторые из них казались уроженцу герцогства Курляндского продолжением его собственных мыслей. Словно он записал то, что еще только крутится на краю сознания, а кто-то успел это прочитать, обдумать и творчески доработать.
Невероятно и немного страшно. В то же время Эдуард Иванович уж слишком любил свое дело чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Вот и сейчас, как только морские отвлеклись на других гостей, он сразу же постарался взять новенького в оборот.
— Я слышал, что вы начали дорабатывать свои позиции… — начал Тотлебен, не рассчитывая на особые откровения, однако лекция про использование особенностей местности не только с точки зрения тактики, но и для удобства, здоровья и сохранения жизней солдат, оказалась неожиданно интересной. Причем ведь все было на поверхности. Сырость, холод, отсутствие света ведут к болезням и смертям — так очевидно и так легко исправить.
А Щербачев продолжал:
— И ладно сражение на передней линии, где каждая смерть — это плата за попытку достать врага. Но зачем гибнут те, кто стоят позади, построившись в ровные линии и порой получая прилеты случайных ядер?
— Я не специалист по сражениям пехоты, — осторожно ответил Эдуард Иванович, — но построения не просто так придуманы. Без них армия превращается в толпу: нельзя провести простейшие маневры, нельзя ударить одним кулаком, выстрелить всем разом. Об этом не говорят прямо, но, когда ты наступаешь, а вокруг падает разом треть идущих рядом с тобой солдат, многие не выдерживают и бегут. А если столько же солдат, да даже больше, расстрелять в течение хотя бы минуты, то никто и не подумает остановиться.
Щербачев на пару секунд замолчал, обдумывая слова Тотлебена, а потом неожиданно выдал:
— Чушь! — его молодое лицо покраснело от волнения. — Я понимаю про управление войсками, но у нас же не молодежь, которую забрили на пару лет, как в Англии или Франции. У нас рекрутский набор, когда солдаты служат полжизни, делают это профессионально, так почему же не извлекать из этого пользу? Почему не продумать другие приемы управления, кроме муштры? Обучить людей, дать в каждую роту телеграф, беречь жизни людей, и мы с такой армией не то что до Парижа дойдем, как в четырнадцатом. До Сеннена[10] дошагаем!
— Что-то в этом есть, но… Учить мужиков?
— Вы не видели героев двенадцатого года, — взгляд Щербачева затуманился. — Я тоже, но очень много читал о них. И да, тогда проявили себя многие наши генералы, но и обычные солдаты, те самые мужики, не раз и не два творили такое, что получали за это дворянство.
— Я действительно слышал об этом, но сам подход… Обучать мужиков, как дворян…
— Для начала можно просто не расставлять их на открытом месте, — замахал руками Щербачев. — Да, я понимаю, что все устали, но почему мы выкопали лишь три линии обороны? Почему не подготовить закрытые позиции в тылу, где наши подкрепления точно не пострадают из-за случайного ядра? А если враг окажется столь дерзок, что подвинет свои пушки на передний край да начнет бить точнее, то…
Щербачев на мгновение отвлекся. Тотлебен бросил взгляд в ту сторону. Молодая воспитанница генерала Горчакова о чем-то беседовала с небольшой компанией капитанов и офицеров Подольского егерского полка, задержавшихся в городе после излечения. Кажется, с их стороны доносится тоже что-то об окопах…
— Так что будет, если враг подвинет свои пушки? — спросил Тотлебен.
— Тогда он узнает, что у нас все ближние позиции уже давно пристреляны. Навести пушки по заранее забитым координатам и снести всех наглецов! Или же, если те не позаботятся о прикрытии, можно будет и вылазку совершить, чтобы и вовсе захватить их орудия.
— Вот это уж точно звучит дерзко.
— Да, хотя я бы предпочел их расстрелять, причем с закрытых позиций.
— У нас и так все батареи укрыты редутами…
Тотлебен только собрался углубиться в детали построенной им линии укреплений, как молодой штабс-капитан, недавний поручик, выдал ему свою теорию о стрельбе не из укрытий, а из-за них. С одной стороны, бить точно, не видя врага, казалось странным, и так если и поступали, то от безысходности или по воле случая. С другой, в этом не было ничего невероятного. И сейчас артиллеристы корректировали угол возвышения и поворот орудия после каждого выстрела. А какая разница, делать это, видя полет ядра или слушая команды наблюдателя?
— Значит, вы договорились с Иваном Григорьевичем Рудневым, что начнете составлять баллистические таблицы? — Тотлебен задумался. — Полагаю, мы могли бы выделить под это отдельную батарею… Григорий Дмитриевич?
Тотлебен растерялся, когда его собеседник резко повернулся в сторону девушки, к рассказам которой все это время прислушивался. Влюбился? Первая пришедшая в голову мысль показалась Эдуарду Ивановичу довольно разумной, но тут он расслышал, что именно говорила воспитанница Горчакова.
— … и представляете, потом этот офицер вместо того, чтобы вести солдат в бой, приказал им закопаться в землю и первым спрыгнул туда, спрятавшись от пуль. А старому ефрейтору, который напомнил ему о чести, он набил морду. Конечно, сражаться с тем, кто не может ответить, это совсем не то, что с настоящим врагом. Как вы, как другие наши храбрые солдаты и офицеры.
— Вы смеете обвинять меня в трусости? — Щербачев выскользнул из рук Тотлебена, который мгновенно понял, куда все идет, и попытался остановить своего молодого и такого талантливого коллегу.
Пристрелят ведь теперь, и все, мелькнуло у него в голове.
— Так, значит, это вы тот самый трусливый офицер? — князь Вяземский, сам получивший за Альму представление на клюкву[11], слушал рассказы о чужом малодушии с особым пренебрежением.
— Да, те слухи, о которых
