Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

— Гри-и-и-и-и-ша!

Ни один двуногий во всей довольно-таки немаленькой Галактике не мог бы похвастаться тем, что безнаказанно поиздевался над подполковником действительной службы, некогда мастером-инструктором «невидимок», гордостью спецотряда «Чикатило» Эженом-Виктором Харитонидисом. Опасно было, невыгодно, с какой стороны ни поглядеть, и чревато всяческими неприятностями. Но в том-то и дело, что в данном случае речь шла вовсе не о двуногих, а от пегой свинки тхуй главе планетарной администрации за пять лет тесного общения приходилось уже терпеть и не такое…

— Гриш, ну хочешь, мороженого дам? Вишневого! Презрительное молчание.

Губы подполковника изогнулись кончиками вниз, отчего лицо приняло вселенски-страдальческое выражение. Он никак не мог решиться применить самое убойное средство. Он собирался с силами. Ну, если уж и это не поможет…

Эжен-Виктор набрал полную грудь воздуха, помедлил, и, словно в воду с обрыва, ухнул:

— Хода нет…

— Ходиииииииииииииииии с бубей!

Комок ультразвукового визга, словно ядро из катапульты, вылетел из-под табурета, укрытого небрежно сброшенным кителем, рассек воздух, перевернулся, ухитрившись совершить в прыжке нечто вроде мертвой петли, по-собачьи сел на попку, задрал приплюснутый пятачок и деловито спросил:

— Прррреф?

Отказываться было невозможно, такого Григорий не простил бы месяца с два.

— Будет тебе преф, — обреченно кивнул подполковник Харитонидис, — Вечером распишем. Обещаю.

Розово-голубой шарик, радостно хрюкнув, оттолкнулся закрученным хвостиком от пола, подпрыгнул и уютно устроился на руках счастливого владельца.

Итак, вечером придется расписывать пулю. Это не радовало. Эжену-Виктору порядком осточертело играть в умную игру преферанс на троих, держа за болвана самого себя в двух экземплярах. Зато пегую свинку перспектива вдохновляла безмерно. Сама она, естественно, в картах не разбиралась, вистовала из рук вон плохо, на мизерах азартничала, но при этом обожала выслушивать разъяснения, сопровождая их авторитетными, не подлежащими возражениям комментариями. Еще больше любила она давать рекомендации; будучи одернута, оскорблялась и, в течение максимум минуты не дождавшись извинений, исчезала до очередного приема пищи…

Бережно удерживая вертящую пятачком свинку, глава администрации вышел на балкон и с нескрываемым омерзением оглядел окрашенную нежным утренним светом столицу подведомственной территории. За восемнадцать бессмысленных лет, угробленных в этой дыре, единственным, на что он мог без тошноты взирать более пяти минут, остались, помимо, понятное дело, Григория, хмурые лица старых, первого еще периода Освоения, колонистов. Этих парней подполковник Харитонидис, вояка профессиональный, не уважать попросту не мог. Подумать только: почти двести лет как Робинзоны, одичали под самый край, а порох делать не разучились, и мушкеты свои, эти самые «брайдеры», варят у себя в кузнях дай Боже всякому, и даже пушчонки, люди рассказывали, льют. Короче, не шантрапа перекатная, солидные мужики, жалко, что в Козу редко когда заглядывают…

Коза просыпалась медленно, но верно, и это обстоятельство щемило и угнетало душу Харитонидиса.

— А-к-ком-му-ооли-й-кизя-к?! — донесся зычный зов откуда-то из-за домов, с недалекой от присутствия южной окраины Котлована-Зайцева. И, словно эхо, с близкой западной, кажись, заставы откликнулось:

— О-ол-лий-к-кизяк-куплю-у-у!

Мелкие предприниматели из спившихся контрактных приступали к повседневному труду.

В блеклых, почти бесцветных глазах Эжена-Виктора тихо затлела осмысленная, помогающая жить ненависть.

— Ми-изеррр? — участливо осведомилась все понимающая свинка. — Р-реми-из?!

Харитонидис покивал.

— Эх, Гриня, Гриня, — длинные пальцы его с мозолями на костяшках нежно почесывали зверушку под ушком, и пегая животинка тихонько подхрюкивала, млея от кайфа, однако же и воротя пятачок прочь, чтобы не нюхнуть ненароком ядреного перегара, источаемого главой администрации. — Тут тебе и ремиз, тут нам с тобой и полный мизер. И гроб с музыкой, — добавил он, постепенно ожесточаясь. — Ты меня, Гриня, агитируешь тут, не пей, мол, а скажи мне, друг, на хрена ж мы с тобой тут торчим, а? Не скажешь? То-то, — сам себя задев за живое, подполковник вошел в раж. — Дурной ты у меня, Гриня, одно слово, тхуй, тхуй и есть…

Свинка негодующе взвизгнула и сделала вид, что собирается спрыгнуть с рук.

— Ну прости, друг, — поспешно отошел на исходные позиции похожий на героя саг Харитонидис. — Это я так, Не со зла. А вот посмотрел бы ты, Гриша, какое число сегодня, так, может, и не стал бы меня щемить… Ведь какое сегодня число?

Григорий, похоже, не имел точного ответа.

— Тррри? — попытался он угадать.

Подполковник Харитонидис восторжествовал.

— Не три, рядовой, а семнадцатое! Как раз восемнадцать лет, годик к году. И что ж, по-твоему, в такой день выпить тоже нельзя?

Григорий подумал и отрывисто хрюкнул. Потом еще раз.

Глава администрации оживился.

— Разрешаешь? Спасибо, брат, удружил! — он замер почти на полуслове, соображая. — Да я ж сказал, честью клянусь, что с завтра как штык. Веришь?

— Ха-ри-то-ша-хо-ро-ший, — вздыбив щетину, утробным нечеловеческим голосом отозвалась свинка.

И была смачно поцелована в пятачок. Теперь важно не щелкать попусту клювом. Григорий мог и передумать. Вполне.

— Рекс, ко мне! — позвал Эжен-Виктор, и почти мгновенно Рекс затоптался в дверях, ритуально кланяясь.

— Водовки! — приказал подполковник вполоборота. Босые ноги зашлепали по коридору в направлении кладовки. Бой знал свое дело, он служил в присутствии уже пятый год, дорожил хлебным местом и был ценим хозяином. Вообще-то глава планетарной администрации предпочел бы услуги робостюарда, поскольку от туземцев, народа в принципе неплохого, все-таки, знаете ли, пахнет. Но провоз сюда, на Валькирию, лишнего грамма груза влетает в такую кредитинку, что о достижениях цивилизации не приходится и мечтать.

Ноги прошлепали в обратную сторону. Звякнуло. Булькнуло. Быстро, однако…

Хотя ведь далеко бою бегать не пришлось. По причине недосягаемой высоты официального положения Эжен-Виктор Харитонидис не мог позволить себе отовариваться в юридически не существующих на Валькирии заведениях, а попытки сходить туда инкогнито отчего-то — он так по сей день и не мог понять отчего — с удручающим постоянством завершались полным афронтом. Такая оперативная обстановка вынудила подполковника лег двенадцать назад, когда надежда на перевод отсюда сделалась практически нулевой, освоить азы самогоноварения, и сегодня он, не хвалясь, мог бы составить конкуренцию любому из поставщиков двора Его Высокопревосходительства Президента Федерации, не исключая и пресловутую фирму «Смирнов, Смирнофф и Худис, Лтд», вот уже полвека успешно спаивающую трудящихся Галактики. Как было выяснено экспериментальным путем, в качестве исходного сырья могло применяться практически все, чем богата валькирийская почва; даже помет ночного бабайки после многократной возгонки и очистки давал вполне приличный продукт, используемый главой планетарной администрации на официальных банкетах…

Т-э-эк-с. Что имеем? Имеем трехлитровую банку. На самом донышке сиротливо ютятся остатки, граммов примерно восемьсот. И как же это прикажете понимать?

Харитонидис, недоуменно приподняв бровь, внимательно всмотрелся в туземца.

Тот заметно усох.

— Большой банка пустая есть, — он изо всех сил старался не сталкиваться с проницательными очами большого Пахучего Господина. — Много большой банка пустая есть. Совсем-совсем пустая, — воодушевляясь молчанием Харитонидиса, бой наглел все сильнее. — Рекс не врать, сэ-эр!

Однако! Это что ж получается? Из пяти двадцатилитровых кувшинов, заготовленных три месяца назад в предвидении грядущего запоя, остались только жалкие восемьсот граммов? Не бывает такого. Когда-то, в молодости, Эжен-Виктор Харитонидис, пожалуй, и мог бы поверить, что выпил все сам, но сейчас это вызвало большие сомнения.

— Дышать! — скомандовал подполковник. Рекс старательно втянул воздух.

— Врет? — полуутвердительно спросил Харитонидис.

— Врррет! — радостно, без малейших сомнений откликнулась свинка.

Туземец в отчаянии вытаращил глаза и решительно выдохнул. Признавая свою вину, он готов был принять заслуженную кару.

Ибо можно обмануть человека, и нет в том греха, особенно если это не настоящий человек, сотворенный Тха-Онгуа, а всего лишь Тот, Кто Пришел с Неба. Но никому в Тверди не дано лгать в присутствии зверя тхуй, безбоязненно уличающего в неправде даже Властителей Выси. Презирают двуногих пегие. Держатся подальше от дымных жилищ. В диких зарослях предгорий пасутся стаи вольных тхуев, покорные одному лишь Тха-Онгуа, и мало кому из смертных удается завоевать их приязнь. Таковы уж они, пегие свинки тхуй, и не позволено им быть иными. Но если уж признает кого-либо розово-лазурный, одаренный пятачком он, то великий грех обманывать такого человека…