Владимир Березин - 89.Группа Тревиля
Передо мной появилось лицо старика, лесного бога.
— Ну вот и чудненько, паренёк, — сказал он в бороду. — Миленько да чудненько. Далеконько ты забрался.
Я привстал и вторым после муравьев для меня было другое видение из прошлого.
Это было знакомое лицо.
Первым делом я увидел большой портрет Ленина на стене. Нормальный такой, официальный портрет — я такие помнил по детству.
Ленина довольно сильно засидели мухи — или уж муравьи, не знаю. Но он всё равно оставался улыбчивым всеобщим дедушкой.
Только я успел додумать эту мысль, как откуда ни возьмись появилась женщина, лица которой я не видел, но она стащила с меня ботинки и брюки.
Я совершенно неприлично заржал, но одним ловким движением она воткнула мне в рот пучок травы. Рот мой сразу наполнился горькой слюной, и я снова забылся.
Нужно было спать, даже если меня тут будут держать на откорм.
Это всё равно.
И я снова спал, долго, непонятно сколько, потому что когда я снова проснулся, было тихо и темно. Ночь окутывала меня, и это было очень странное ощущение.
Я никогда не спал в русских избах за печкой, а тут ощущал себя будто в тёплом коконе, в мирной домашней теплоте, которая и должна быть за домашней печкой.
Это было почти наркотическое ощущение спокойствия и радости, причём, испытывая его, я понимал, что нахожусь посередине Зоны. То есть я находился посередине смертельно опасного для человека пространства, помнил это, и всё же чувствовал себя совершенно счастливым.
Я подошёл к опушке и увидел, что сразу за деревней начинается кладбище.
Причём размеры кладбища были куда больше, чем площадь самой деревни. Более того, кресты уходили стройными рядами в лес, теряясь там в темноте.
— Не пугайся, паренёк, — сказал дед мне в спину. — День сегодня такой, радостный день единения. Сейчас все приехали.
— Все? — переспросил я. — Кто это — все?
— Те, кто здесь жил. У кого родственники здесь.
И правда, только сейчас я заметил, что к могилам идёт довольно много людей.
— Что это? Зачем это? — напрягся я.
— Ну как же, день такой. Мы приходим со своими поговорить.
Вечерело. На могилах зажглись огоньки.
Люди сидели — кто на лавочках, а кто на земле. Было это не очень страшно, скорее чудно — так в больших городах говорят люди, у которых в ухе беспроводная гарнитура от телефона. Я так принял однажды одного человека за сумасшедшего.
Тогда я ехал в нью-йоркском метро, а напротив меня сидел человек, который чётко и внятно что-то говорил невидимому собеседнику. На коленях у него лежала пачка деловых бумаг с какими-то графиками и диаграммами. Я быстро понял, что на самом деле у него телефон в ухе, и он никакой не сумасшедший. Но поезд подошёл к станции, и человек вдруг швырнул веером бумаги и пошёл к выходу. И я понял, что никакого телефона у него нет.
Но Нью-Йорк остался в далёком прошлом (в этот момент я вспомнил, что эта история случилась всего два месяца назад).
А тут была своя жизнь, и у каждой могилы сидели родственники и говорили со своими мёртвыми.
Разговор ладился не у всех — какая-то женщина, кажется, слушала поучения и время от времени, не сдерживая слёзы, говорила «Да… Да… Да…». Видимо, покойник был не в меру строгий. Разговоры были и более живые — на одной могиле сидела семья с детьми — они тихо, но всё же перебивая друг друга, о чём-то взволнованно рассказывали.
Огоньки уже мелькали в самой чаще леса, и заходить туда я не хотел.
Моё дело — сторона, моих знакомых тут нет. Ну а мешать этим людям мне было неловко. Я вернулся в дом. Там было тихо и пусто, дедушка куда-то подевался.
На столе одиноко коптила керосиновая лампа.
Мне ужасно хотелось есть, и я открыл стоявший у двери старый холодильник «ЗиЛ», белый, облупленный, с автомобильной ручкой на дверце.
Внутри было пусто и пахло каким-то старческим валокордином.
Однако в самом низу обнаружилась глиняная миска, полная какой-то каши. Я с опаской понюхал это варево и даже потрогал его пальцем.
Каша была кашей, но непонятно из какой крупы. Передо мной была чёрная масса, но по виду съедобная. В конце концов, зачем иначе тут кто-то ложку забыл? Ложку я взял и принялся есть — сначала деликатно, а потом просто жрать.
Керосин в лампе кончался, и она начала мигать, язычок пламени то исчезал, то с шумом появлялся. Звук был такой, будто лампа плюётся. Наконец стало окончательно темно.
— Поел? Это хорошо, — сказал в темноте старик. Я так и не понял, откуда он взялся. — Это значит, ты, паренёк, на поправку пошёл.
— А что это? Ну, что я ем?
— Это грибы. Хорошие, вкусные. Поел? А теперь ты спи, спи. Сейчас не твоя ночь, а наша.
Я и заснул. Что у меня, выбор был?
Когда я проснулся, то первым делом проверил содержимое рюкзака, разложив его на столе. Заодно я вытряхнул из него какую-то кору, крошки и аккуратно сложил спальник.
Потом я принялся чистить автомат. Оказалось, что я его довольно сильно испачкал в грязи, а ствол был забит толстой пробкой из земли и травы. Видимо, я действительно на него опирался, когда шёл сюда.
Я аккуратно всё вычистил и собрал барахло.
Никто так и не объявился, и мне стало интересно, где же все. Я, оставив своё барахло в сенях, пошёл в соседний дом. Но там была труха на полу, рваная бумага, мерзость и запустение. В доме никто не жил лет двадцать — только муравьи чёрной дорожкой бежали по полу.
Следующий дом тоже оказался пустым — с той только разницей, что там пола вовсе не было. Под большими брёвнами-стяжками виделась земля.
Третий дом не имел стены, и я прошёл его насквозь.
Четвёртый дом зарос до потолка какими-то грибами — похоже, именно ими я и питался. Эти грибы покрывали всё: потолок, стены — и росли даже на печи.
Больше домов в деревне не было. Только покосившийся сарай и торчавшая из земли сельскохозяйственная техника — какие-то ржавые сеялки и веялки, которых я не мог отличить друг от друга.
Когда я вышел из деревни, то сразу свернул налево и пошёл до самого открывшегося за поворотом поля. Потом — мимо двух камней, и сразу увидел дорогу, которая мало заросла, потому что там валуны. По этой дороге я прошёл две деревни, одна была пустая, поросшая всё теми же грибами, грибами для еды, и там никто не жил, в другой жили какие-то чудаки, и даже трава вокруг была какая-то чудная, синяя. Два человека, вышедшие на меня поглазеть, выглядели больными.
Я как-то сразу решил, что заговаривать с ними не надо, все равно они ничего не понимают, наверняка память у них «ведьмина пыль» выела.
А за этой деревней по правую руку оказалась Глиняная поляна.
И вот уже из-за леса выходила насыпь узкоколейки.
Я и пошёл к ней, уже весело и спокойно, не забывая, впрочем, глядеть себе под ноги.
Безо всяких приключений я влез на насыпь и часа два шагал я между рельсами, приближаясь к уже знакомому мне домику.
На насыпи сидели трое, и один из них приветливо помахал мне рукой.
Было видно, что у них там горит костерок, а на треножнике над огнём подвешен котелок.
«Ну, вот и люди, — подумал я радостно, увидав, как он мне машет. — Они мне помогут!» Давно я не видел нормальных людей. Один из них привстал навстречу мне.
Человек этот был в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Видно, передо мной были вольные сталкеры, которые ходили в чёрте каких обносках.
Но тут я понял, что сделал большую ошибку. Автомат у меня болтался за спиной, а вот у них оружие было наготове.
Улыбка была ещё приклеена к лицу горбоносого, но два его приятеля уже поднимали стволы.
— Славный гость, — сказал горбоносый, — прошу, браток, к нашему шалашу. Только дай я тебя от лишнего освобожу, тебе, браток, поди, неудобно.
И он снял с меня, поднявшего руки, автомат и рюкзак.
— Гляди, Миха, чистенький. И одежда чистенькая, и рюкзачок фартовый.
— Фарта! — подтвердил второй.
— Пусть он куртку снимет. И ботинки, — сказал третий, до этого молчавший. — У него ботинки что надо. Сезона, наверное, не исходил.
— На туриста похож.
Они рассуждали обо мне, как о еде, которая уже куплена и забита, но пока не ощипана и не порезана на порционные куски.
— Ты не рыпайся, браток. Мы туристов любим, и тебе не больно будет. А будешь рыпаться, устраивать кипеж, так мы тебя до конца не добьём, а так оставим — крысам на радость.
И тут я испытал очень странное ощущение, почти как в кино, когда быстро-быстро меняются кадры.
«Неужели и меня?.. Что это за люди? Неужели бандиты?»
Я смотрел на них и не верил происходящему.
Одна часть меня как бы говорила: «Кто они? Зачем они так? Неужели они — меня? Неужели они — меня, меня, меня? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все? Два высших образования, учёная степень, три языка? Для этого я жил, да? Мать любила, друзья, девки разные, лишний вес сгонял…»
