Артем Мичурин - Еда и патроны
Говорили, будто причина в мутировавшей проказе, или что-то типа того. Лет восемь назад она выкосила уйму народа от Вологды до Ярославля, подошла вплотную к Иваново. Но обошлось. Очаги удалось «локализовать» — так я слышал. Ещё слышал, что ивановские дружинники загоняли беженцев с севера в заблаговременно вырытые ямы, напевая разную херню о дезинфекции, обливали тех керосином и жгли. Особо прытких, кто выскочить пытался, заталкивали назад баграми. Такая вот локализация с дезинфекцией. Но винить жителей Иваново я не могу. Если б ярославцы в своё время не распускали сопли, а точно так же «лечили» прущих с заражённой Вологды ублюдков, то и сами не лежали бы сейчас слоем пепла на двухметровой глубине. Но сейчас людская молва преподносит историю тех событий, как историю зверств. Слюнявые уроды из того же Владимира ноют о «вопиющей жестокости к несчастным женщинам, старикам и детям, вынужденным бросить свои дома, ища спасение от мора». Интересно будет послушать этих мразей теперь, когда чёртова копоть погонит сюда толпы «несчастных». Я почти не сомневаюсь в том, кто первым заголосит, требуя искоренить заразу на корню. Это ведь издалека легко быть добрым, с умным видом порицать «бездушных палачей». А как горе-беда за жопу прихватит, тут совсем другой разговор начинается.
— Случаи уже есть? — так же шёпотом спросил я.
— Тьфу-тьфу-тьфу, пока только догадки. Держи, сдашь на выходе.
В руки ко мне перекочевала бумажка с печатью — пропуск в город на два дня.
— Благодарю.
— Кстати, — спохватился дежурный, — на той стороне из мелкашки вроде стреляли, минут двадцать назад, и кричал кто-то. Ничего подозрительного не видел?
— Нет. Охотники, наверное. Будьте здоровы.
— И тебе не хворать.
Получив сие благие пожелания, я миновал КПП и по улице Муромская, о чём свидетельствовали сохранившиеся кое-где таблички, направился в город.
Всё, что находится в пределах шестисот метров от Клязьмы городом назвать нельзя — слева редкие, полуразрушенные домишки, справа лес, некогда бывший парком. Собственно Владимир начинается с протянувшейся параллельно реке улицы Большая Московская и Соборной площади. Соборная — потому, что с неё хорошо видно два собора. Правда, любоваться там особо не чем — серые, а местами и чёрные от копоти пожаров громадины, зеленовато-бурые купола, давно лишившиеся позолоты, погнувшиеся кресты, на Успенском обрушилась одна из пяти маковок — видно, шмальнули с РПГ по засевшему снайперу, Дмитриевский тоже подрихтован изрядно, да он и без того незатейливый. Есть ещё на Соборной площади памятник с тремя бронзовыми мужиками, рассевшимися вокруг бетонного столба. Все сколь-нибудь выступающие части истуканов спилены, а таблички, если они были, скручены, потому смысловая нагрузка сего монумента утрачена. В народе он зовётся просто — «Три дурака». Но главной достопримечательностью, поистине лобным местом здесь является эшафот — прекрасное во всех смыслах сооружение. Фундаментально громоздкий, трёхуровневый, он расположен чуть в стороне от центра площади, не мешая толпе собираться и услаждать очи созерцанием плодов правосудия. Нижний его ярус, приподнятый всего на полметра и «украшенный» пятью крепкими столбами, используется либо в воспитательных целях, когда провинившихся граждан, приковывают, заведя руки за спину, либо для побивания камнями. Эта немудрёная экзекуция пришла в здешние широты с юга и прижилась как родная. Суть её проста — осуждённого привязывают к столбу, толпе раздают камни, толпа кидает камни в осуждённого — отсюда и малая высота, всё для удобства публики. Представление длится от минуты до нескольких часов, в зависимости от активности толпы и живучести осуждённого. Второй ярус — в полутора метрах над землёй — отдан под колодки. Между деревянными опорами в выемки помещаются две доски с симметричными полукруглыми отверстиями на каждой. Верхняя доска приподнимается, шею и руки проказника укладывают в отверстия, верхнюю доску опускают и фиксируют болтами. Вроде не страшно, однако колодки расположены таким образом, что паршивец вынужден стоять, согнувшись в крайне неудобной позе. Известны случаи, когда осуждённые валились с ног от изнеможения и удушались под собственным весом. Это уже суровее позорного столба. Правда, в отдельных случаях, если тяжесть преступления достаточно высока, а все колодки уже заняты, ухо осуждённого прибивают к столбу гвоздём — это больно, а кроме того не позволяет двигать головой и отворачиваться от летящих в лицо предметов: разной тухлятины, дохлых крыс, комков грязи, говна и прочих безделушек, с которыми так любит играться городская детвора. Не у каждого хватит терпения, поэтому уши обычно рвутся. И правильно, потому как уцелевшее ухо палач, не церемонясь, разрезает ножом, или просто отвязывает терпелу да оставляет его на потеху честному люду прибитым, разбираться со своими проблемами — вот где начинается самое веселье. Ну и, наконец, третий ярус — помпезная — не побоюсь этого слова — театральная сцена, где даётся главное представление, неизменно собирающее аншлаг. Пять виселиц на трёхметровом помосте всегда готовы принять участников спектакля под названием «Да свершится правосудие!». И это не примитивные столбы с верёвкой, нет, здесь в дереве и железе воплотилась незаурядная инженерная мысль! Прелесть сей конструкции заключается в том, что степень страдания висельников можно регулировать. Многие ошибочно полагают, будто повешенный умирает от удушья. На самом же деле большинство смертей при таком способе умерщвления происходит от необратимых повреждений коры головного мозга. Петля на шее при затягивании пережимает сонную артерию, мозг недополучает с кровью кислорода и умирает, но не сразу. На это требуется обычно три-четыре минуты, а бывает и больше. И, хотя висельник теряет сознание секунд через двадцать, кончина его далека от безболезненной. Кто видел, тот знает. А вот если повешение производится методом сбрасывания осуждённого с большой высоты — двух метров достаточно — то смерть наступает мгновенно, в результате перелома шейных позвонков и повреждения спинного мозга. Хрясь — и душа помчалась к богу, ну или ещё куда. Как раз для такого вот гуманного способа владимирский эшафот был оборудован люками. Причём все пять люков раскрывались одновременно нажатием единственного рычага. Никогда не видел здесь групповой казни, но должно смотреться эффектно. А если населению требовалось продемонстрировать негуманный способ, палач просто брал верёвку покороче.
Сейчас нижний и верхний ярусы пустовали. Только какой-то бедолага с печальными, словно у гадящей собаки глазами стоял раком в колодках под присмотром двух скучающих жандармов. Зевак на площади тоже не было. Время близилось к вечеру, начинало смеркаться, а в тёмное время добропорядочному горожанину лучше сидеть дома. Фонарей здесь давно не зажигают, а окна всегда забраны ставнями. Редкие прохожие жались к стенам, предпочитая поскорей миновать открытое пространство и нырнуть в проулок, чтобы тут же прибавить ходу. Где-то вдалеке грохнул выстрел. Облюбовавшая крышу Успенского собора стая ворон поднялась и, каркая, закружила над почти сливающимися с тёмно серым небом куполами. В этот момент мне отчего-то подумалось, что штабеля чумных трупов, обмотанных грязными вонючими саванами — единственный недостающий штрих для придания Соборной площади законченного вида.
Глава 12
Обоз я разыскал быстро. Во Владимире осталась всего одна гостиница, способная в раз принять два десятка постояльцев, а торгаши в чужих городах предпочитают держаться земляков — кучей безопаснее. Поэтому курс мною был взят сразу и без раздумий.
Искомое заведение под вывеской «Малина» располагалось на улице Воровского. Когда человек нездешний в разговоре слышал фразу — «Я остановился в «Малине» на Воровского», с неизменным ударением на третьей «о», то руки его сами собой начинали ощупывать карманы, а глаза сужались, излучая бдительность. Вообще, среди названий улиц Владимира, наряду с набившими оскомину Московскими, Труда, Мира и прочих Ленинов, встречаются весьма занимательные, как то: Козлов Вал, Майдан, Девическая, Задний с Передним Боровки, и даже загадочная Летнеперевозинская. Примечательно так же, что практически все навивающие тоску своими банальными именами улицы прямые, а вот небанальные — строго наоборот, извиваются, как бог на душу положит, и домишки там всё больше старые, малоэтажные. Видно, у руководства городского от века к веку фантазии не прибавлялось. Думаю, возьмись нынешний градоначальник улицы переименовывать — ничего оригинальнее порядковых номеров ему бы в башку не пришло.
Гостиница же, несмотря на столь броское название и запоминающийся адрес, впечатление производила вполне достойное за свои деньги, если не считать расположившийся через дорогу притон, совмещающий в себе функции грязной ночлежки и борделя самого низкого пошиба. Такое соседство наверняка бы отравило жизнь хозяину «Малины», а то б и вовсе разорило, будь у него конкуренты. Мне же оно было как нельзя кстати.
