Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно - Александр Борисович Чернов
Конечно, Безобразов с Абазой разворошили сонное царство. Но, думается, местные спят и видят, как с окончанием войны большое начальство съедет до столицы и можно будет почивать в своих таежных кустах на печках, как и прежде.
И почему, интересно, Руднева всегда кривит, когда я упоминаю про этих двоих? Нет, их вина в том, что японцы нас упредили, конечно же есть. Никто не спорит. Но разве это умаляет их заслуги в деле наведения порядка на магистрали, в налаживании организации тылового обеспечения армии и приведении в чувство зарвавшихся интендантов?
Да! И не забыть поинтересоваться, почему такое ошарашенное выражение было у Всеволода Федоровича, когда он услыхал имя и фамилию того раненого казачка, нашего спасителя, которого я распорядился взять в поезд. А то ведь такое впечатление было, что наш красноречивый адмирал от удивления язык проглотил. Может быть, он что-то знает об этом человеке необычное, из их с Мишей и Василием, из ТОЙ истории?..»
* * *Предложение государя прокатиться вместе со статс-секретарем Маринеамт от Ангары до Невы застало Петровича врасплох. Мысленно он был уже в Питере, где его ждали разнообразные «железячные» задумки, реконструкция верфей со всем «прицепом» и дифференциальное уравнение с кучей неизвестных: Морской технический комитет. Но возможность скоротать дорогу в компании Тирпица оказалась для Петровича царским подарком. О возможности хоть разок встретиться и поговорить с кумиром карпышевских мореманских грез, он мечтал со второго дня после «попадоса». И что? И встретился уже. И даже пообщался. Плотно… Да так, что потом стреляться хотелось.
Глава 1
Два адмирала
Великий Сибирский путь. 18–20 марта 1905 года
– Всеволод Федорович, примите уверения в моем глубочайшем к вам почтении. Сердечно благодарю, что приняли это мое внезапное приглашение, несмотря на поздний и неурочный час. Прошу вас…
Негромкий голос обитателя роскошного купе-апартаментов резко контрастировал с внешним обликом своего хозяина, поскольку не мог похвастать ни эмоциональностью, ни изысканностью тембра, из-за чего объективно входил в диссонанс как с его гвардейским ростом и горделивой осанистостью фигуры, так и с могучей энергетикой цепкого взгляда светлых серовато-стальных глаз, изучающих гостя из-под сократовского лба мыслителя. Чувственно, но излишне резко очерченные губы выдавали в стоящем перед Петровичем человеке натуру увлекающуюся, страстную, но способную сдерживать порывы до поры до времени в узде холодного разума. Прихваченная благородной сединой окладистая борода в стиле «а-ля амираль Макарофф» завершала портрет.
«Хм, а голосок у нашего “дедо Альфредо” подкачал», – хмыкнул про себя Петрович.
Но зато английский, на котором радушный хозяин приветствовал его, был практически безупречен, несмотря на чуть заметный немецкий акцент. Руднев как флотский офицер язык вероятного противника, сиречь «просвещенных мореплавателей», знать был обязан. Владел он им в совершенстве и вынужден был отметить то же самое в отношении своего собеседника.
– Располагайтесь, пожалуйста. Я искренне рад нашей встрече и долгожданной для меня возможности впервые пообщаться с вами тет-а-тет. Очень прошу извинить мне мое нетерпение, заставившее столь дерзко пригласить вас практически ночью, но…
– Но их величества настолько энергичны и столь активно загружают нас делами днем, что выкроить часок-другой для нормального, человеческого знакомства у нас не представлялось возможности четверо суток. От этой суеты в Первопрестольной у меня до сих пор голова кругом идет. Что же до позднего часа, я вовсе не юная институтка, чтобы смущаться от взгляда на хронометр.
– Да, Москва произвела на меня колоссальное впечатление, особенно Кремль и его соборы. Жаль, все прошло слишком быстро. За два дня можно было голову открутить, но так и не постичь того, на что нужны месяцы или годы. Рад, что мы вполне понимаем друг друга, милостивый государь Всеволод Федорович. – В глазах германца мелькнула лукавая смешинка.
– Взаимно. Однако, если вы не против, герр Тирпиц, я предлагаю нам сразу в личном общении быть накоротке. Для вас я отныне просто Всеволод. В русском языке и в понимании это переход на «ты», общение по-дружески. Кроме разговоров по службе и в присутствии третьих лиц, конечно.
– Спасибо, друг мой. Я искренне рад нашему правильному знакомству, Альфред. – Германский адмирал широко улыбнулся и с легким поклоном скрепил новый статус их неформальных взаимоотношений крепким, энергичным рукопожатием.
– Взаимно, Альфред. И открою маленький секрет: твой адъютант опередил моего не более чем на десяток минут. Увы, все проклятая рутина! Пока барон Фредерикс решал, где именно будет удобнее принять высокого германского гостя, твое приглашение уже оказалось на моем столе, – развел руками Руднев. – Пришлось идти сдаваться. И вот я в вашем поезде, и, судя по графику нашего движения, уже до утра. Но самое страшное, чего я опасаюсь, не сам факт тевтонского плена, а то, что сейчас появится твой великолепный император и король, и в результате нам вновь совершенно не удастся потолковать.
– Я это предусмотрел, Всеволод. Его величество второй час как видит сны. После жарких объятий Москвы многие тут здорово устали. Не всех море приучило рассчитывать силы на длинные переходы. Так что на эту ночь ты только мой. – Физиономия германца расплылась в одухотворенной ухмылке проголодавшегося – людоеда.
– Честно? А Фили Эйленбург[1] случайно не в твоем вагоне?
– Боже, Всеволод! Что за намеки… – Тирпиц задорно расхохотался. – Вот ведь какая незадача: значит, досужие, подковерные сплетни нашего Двора и до Петербурга доходят?
– Ясное дело…
– Всеволод, не верь этим байкам, прошу тебя! Экселенц не будет держать возле себя людей с сомнительной репутацией. Это все пустые кривотолки завистников.
– Не беспокойся, я пошутил. Да и какое мне дело до чьих-то там предпочтений. В конце концов, у нас даже среди министров нечто подобное водится. А задержался я почти до самого отхода потому, что должен был убедиться, что в трех главных вагонах все угомонились и меня никто не дернет. В итоге, когда паровозы уже почти напоили, пришлось поспешать. Извини, с точки зрения презента я буду не вполне оригинален: «Шустов». Правда, двенадцатилетний.
– Ох! Прелесть!.. Спасибо, друг мой. Это божественный напиток. Но я его припрячу для себя, если не возражаешь. А со своей стороны предлагаю тебе три варианта на выбор, со встречей и знакомством: скотч, ириш или американка? Выбирай сам. – С этими словами Тирпиц продемонстрировал Петровичу содержимое центральной секции в небольшом настенном шкафчике красного дерева, где был устроен великолепный «походный» бар с хромированными держателями для каждой бутылки.
– Ого! Аж глаза разбежались… У тебя есть даже «Усатый Джек», смотрю?
– С Льежского Рождественского ревю. Из шестнадцатилетней партии.
– Альфред, ты – опытный искуситель!
– Иногда. Под настроение. Только не со всеми получается. Да и не так много тех, кто этого заслуживает.
– От скромности точно не умрешь… – рассмеялся Петрович.
– Скромность – украшение дам, а в нашем деле куда
