Ингвар - Ринат Камильевич Назипов
— Что-то я тебя не пойму, мил человек, ты к чему это клонишь, а? — сузила глаза санитарка.
— К чему, к чему… Мне пятьдесят пять, всю жизнь в казенном проходил, сначала детдом, потом казарма и погоны…Ни семьи, ни двора, ни кола… не хочу парню такой же судьбы… Отдайте мне его, я из него настоящего мужчину воспитаю!
— Как это… отдайте? — удивилась Рюрик. — Он что, вещь?! Да и в скорую мы уже звонили, они там в курсе, что у нас тут новорожденный.
— Нет, малец не вещь! А то, что вы звонили, так это даже и хорошо, лишних вопросов не будет. Чего они там поняли-то, что кто-то родил? А что, Мария Прокопьевна, не сочетаться ли нам с вами законным браком, а ребенка нам уже само провидение обеспечило.
— Это предложение? — окинула медичка оценивающим взглядом мужчину.
— А что, вы вполне привлекательная женщина, я так вообще чертовски привлекательный мужчина, — женщины рассмеялись такой незамысловатой шутке, а Сталинида толкнула подругу в бок.
— Соглашайся, не ломайся, а то я отобью.
— Да ну вас, тут такая проблема, а им все шуточки.
— А я и не шучу, — стал вдруг предельно серьезным Святослав. — Нас тут четверо взрослых, поживших и всякое повидавших людей. Все одинокие, так неужели мы все вместе одного мальца не поднимем, человека из него не сделаем?
— А документы?
— Машка, не глупи! Святослав дело предлагает. А документы? Что мы тебе, обменную карту не заведем, справку о рождении не выпишем? Вон, Славку на рыбалку отправим, завезешь «барашка» в областную, завгинекологии, он тебе все, что надо, и оформит. Вот и будет у тебя сынок, а у меня внучок.
А через три недели из областного центра, в сопровождении Святослава Сухова, в поселок вернулась доктор Рюрик с ребенком на руках, документами в кармане и четвертью ставки педиатра в трудовом договоре.
Рюрик за Сухова замуж не вышла, но отчество ребенку дала по его настоянию Святославович, да и назвали ребенка необычно — Ингвар, потому как был он очень спокойный и очень игривый. Так в поселке «Горный» появился новый житель — Ингвар Станиславович Рюрик, прошу любить и жаловать, это я, собственной персоной.
Само собой, что никто меня в эту историю не посвящал, да и не собирался. До трех лет не было у меня ближе людей, чем мама Маша, папа Слава, тетя Сталинида и бабушка Клава. А потом бабушка умерла, а я еще долго не мог понять, почему она ко мне не приходит и со мной не играет, не гуляет, а дверь в квартиру всегда закрыта. В две тысячи восьмом я потерял ещё одного близкого мне человека — умерла тетя Сталинида. Мама Маша пережила ее на полгода — отошла тихо, во сне, как сказал мне папа Слава, когда забирал меня из школы-интерната, где я уже учился во втором классе и куда я после этого уже никогда не возвращался. Не знаю, чего это стоило, но папа Слава как-то умудрился перевести меня на домашнее обучение. Умных, а главное, очень грамотных, пусть уже и в преклонных годах, людей в поселке оказалось более чем предостаточно. Да и военное училище, которое закончил отец, дает высшее образование, пусть и несколько однобокое. По крайней мере, все экзамены и зачеты я всегда сдавал только на «отлично». Как говорил отец, нельзя быть беременным на половину, так же нельзя быть наполовину образованным. Именно с восьми лет, когда моим образованием занялся отец, началась настоящая школа. Как вы думаете, чему может научить отставной полковник ВДВ, проведший половину своей жизни на войне? Думаете, драться, стрелять, маскироваться? Нет, и этому, конечно, тоже, а еще ножевому бою, боевому самбо, а когда заметил, что меня заинтересовало фехтование, то нашел прекрасного учителя, бывшего своего сослуживца, из потомственных донских казаков, такого же уже старого, седого, как лунь, но все еще крепкого и сильного мужчину. Когда приехал дядя Степан, в первый раз за все это время открылась бабушкина квартира. Оказывается, баба Клава успела написать на отца завещание. Впрочем, как и тетя Сталинида. В общем, моей боевой подготовке отец уделял далеко не первостатейное значение, физической, то да, а боевой нет. В первую очередь он учил меня всегда оставаться человеком, мужчиной. Во вторую очередь он учил меня соизмерять свои возможности и трезво их оценивать. В третью очередь он учил меня, как позаботиться о себе даже в глухой тайге, среди болот. Учил охотиться, с ружьем, с ножом, с палкой и просто голыми руками. Потом к этой учебе добавились уроки и от дяди Степана. Он учил меня охотиться на самого страшного хищника нашей планеты — на человека. Нет, он не заставлял меня убивать людей, но очень скрупулезно объяснял и показывал, как это можно сделать.
В пятнадцать лет, сразу после получения свидетельства о неполном среднем образовании, эти два маньяка устроили мне ещё одни экзамены. Отвезли за полсотни километров от поселка, дали ижевскую вертикалку, два пулевых патрона, в тайге медведь хозяин, нож, коробок спичек и аптечку, которую я должен был собрать сам, а потом поставили задачу выйти к посёлку за неделю. И я вышел, еще и кабанью ляжку приволок. Ни отец, ни дядя Степан мне тогда ничего не сказали, но в глазах у отца я, в первый раз в жизни, заметил слезы, и это были слезы гордости.
Этой же осенью две тысячи пятнадцатого я уехал из поселка — надо было получать среднее образование, а значит, «здравствуй школа». И опять помогли отцовские друзья-однополчане. Ехать, правда, пришлось далеко, в самый центр России, в неофициальную столицу Сибири — славный город Красноярск. Там нашелся отцовский однополчанин, у которого сын работал директором школы и была пустая однушка в Первомайском районе города. После смерти мамы Маши мне начислили пенсию по потере кормильца, небольшую, но на жизнь мне вполне должно было хватать. Обслужить себя, постирать, приготовить поесть, сходить в магазин, я был вполне способен, а директор школы закрывал глаза на то, что несовершеннолетний живет один. Пару недель отец еще пожил со мной, а потом уехал домой, сказав на прощанье,
