Безродыш. Предземье - Андрей Олегович Рымин
Это только мне, ветру вольному, самоволка с рук сходит. Родителей нема, наказывать некому. Старая Марга давно на мои выходки плюнула. Меня, хоть прутом лупи, хоть в погребе запирай, один ляд наука не в прок. Да и схарчит зверьё — невелика потеря. Прибытка с того сусла чахлого, что по недоразумению человеком считается, для общины нема, как староста наш говорит. Как дорасту, Патаркин отец грозится меня в город сдать, в батраки. Сейчас, мол, за так не возьмут, а в возраст войду, глядишь, хоть какую-то цену дадут. Дожил бы до тех шестнадцати годов только.
Тут прав дядька Хван, прожить у нас такой срок — непростая задача. В один только этот год под две дюжины ребятни потеряли. И взрослых с десяток. Стариков тоже померло сколько-то. То, что я до сегодняшнего “счастливого” дня дотянул, и то большая удача. За сиротами хуже присмотр — нашего горемычного брата, что болезни, что зверь лесной в первую очередь забирают. За те пять годов, что здесь обретаюсь, стольких друзей потерял, что и всех имён не припомнить.
Крайним луну назад Сайку-ушастика муфр стянул среди ночи. Эти котяры для посёлка — первейший враг. После хортов, конечно. Но те, пусть и большие беды приносят, но объявляются реже. Наш край приболотный в стороне от путей их лежит. Разве что какая стая случайно наткнётся, когда их в другом месте соседи наши турнут. Ни разу ещё большой силой не приходили. Потому может предки нынешних поселян тут селиться и вздумали в своё время.
Хорты ведь, что для острова нашего, что для всего Предземья — основная беда. От нашествий этих лжечеловеков везде люд страдает. На большой земле, говорят, от них вообще спасу нет. Это тут, на островах у себя, ярлы водят дружины нет-нет гнёзда хортовы жечь, а за проливом такие походы бессмысленны. Юг ледяной, как известно, краёв не имеет, да и в снежных лесах годы можно бродить. Старый Такер рассказывал, что поля с хлебом на большой земле не держат, не из-за короткого лета, а из-за проклятых хортов, что один йок тому хлебу дозреть не дадут.
Ну, да мне хорты побоку. Чай не их страшусь нынче. Так-то от посёлка прилично удрал, версты две точно будет, и места здесь нехожие — но вдруг всё же кто из старших наткнётся? Палок выдадут будь здоров, а что хуже — за ухо в посёлок притащат. А там Патарка весь в злобе… Я ведь хорошо сынка старосты знаю. Поперву он на ремни резать готов — покалечит, как здрасьте — а время пройдёт, успокаивается. Вечером и не вспомнит про Китяшку-чужика, как он меня кличет.
Просидеть бы только до того вечера. Тут ведь, хоть и мёртвое место, живности почти нет — потому для схоронки и выбрал — а всё равно лес. В лесу, как известно, каждый жрёт каждого. Мне по зубам насекомые разве, да и то далеко не все, а вот сам я по вкусу придусь любой пакости. Тут и старого зверя не надо — молодняк одногодый, не ступивший на путь троероста, и тот со мной справится в лёгкую.
Но не буду о грустном. Сколько раз проносило и сейчас пронесёт. Я же не дурашка какая — место грамотно подбирал. За спиной топь вся в островках — крупный болотный зверь такой густоты не любит. Мелкий занят друг другом — до человека, даже такого как я, ему дела нет. Птиц опасных тут отродясь не водилось. Среди мохнатых ив шибко не разлетаешься. Лесной же зверь к берегу здесь тоже подходит редко. Ни водопоя, ни нормальной добычи в этих местах не найти.
Да и вонь с топи прёт ой-ой-ой. Сейчас как раз ветер с болота дует. С одной стороны плохо — к зверю так-то против ветра нужно стоять, с другой это тот случай, когда сие охотничье правило не работает — смрад болотный все запахи другие забьёт на раз-два. Даже муфр, первейший нюхач в нашем крае, сквозь вонищу меня не учует. Разве что совсем уж матёрый объявится, какой в троеросте серьёзно поднялся.
На по-настоящему старого зверя обычные мерила не примеряй — эту поговорку все знают. Долгожители леса на что угодно способны. Вот только и встретить их, особенно в такой близи от посёлка, практически невозможно. Старый зверь — умный зверь. Он специально к человеку не выйдет. Разве что месть свершить, если кто ему серьёзную обиду нанёс. Так-то хозяева леса по своим угодьям сидят. У каждого свой надел, своя вотчина. Территория, как по-умному как-то выразился на сей счёт городской видящий, что раз в год приходит к нам троерост замерять.
В этот раз, кстати, и мои силы хилые под запись пойдут. Дожил до двенадцати годов, заслужил право зваться подростком — считай, человек. Это малышню никто не считает — слишком мрут часто — а подростки уже на учёте, их староста наравне со взрослыми и стареющими поимённо в большую тетрадь записывает. Отдельным столбцом, конечно, но уже буду кем-то, а не просто ещё одним безымянным сироткой. Вею вон в прошлый год записали — уже отношение к ней чуть другое. Но то у неё нет Патарки в “друзьях”. Этот гад мне житья не даст, хоть подростком, хоть взрослым. Может, не так и погано в тех батраках?
Ой! Что-то сердце кольнуло. И перед глазами на миг темнота. Холодом всего пробрало. Странно. Не бывало со мною такого. Даже, когда от голода еле ноги переставлял, не припомню, чтобы мир тухнул. Я сразу насторожился.
Точно! Затих лес вокруг. Знать, предчувствие то накатило. Подходит кто-то. Опасный.
Йок! Накаркал! Даже в мыслях нельзя было этого поганого зверя поминать, когда не за частоколом сидишь. Этот рык ни с каким другим звуком не спутаешь. Так протяжно хрипеть только муфр может. Причём, крупный муфр, поживший. Глубоко вздохнув, я осторожно выглянул из-за дерева.
Жизнюшка моя… Здоровенный какой! Отродясь таких муфров не видел. Даже дохлых, не то, что живых. Вдвое больше того матёрого, на которого в том году облаву устраивали, какой малышни из
