Тевтонка - Октавия Колотилина
Мимо бежал слуга с ягнёнком на плечах, другой нёс кафтан. Никому не было дела до Греты, но тревожное ощущение не исчезало.
Перед мостом собралась пёстрая очередь, она галдела и возмущалась. Неужели закрыто? Но здесь единственный путь к Главной башне! Комтур сегодня сказал выступать, если его рассердить…
Отодвигая с дороги кнехтов и слуг, Грета пробралась к голове очереди. У гранитных перил гарцевал мощный конь, на нём восседал рыцарь в яркой одежде.
— Вы не смет держать меня здесь! — возмущался он, размахивая плёткой. — Я знаменит Гильом дʼАвен из Фландрии, так и передат ваш Магистр!
Двое стражей в сюрко с крестами сжимали секиры. Третий, на шлеме которого рычала фигурка льва, раздельно повторял:
— Никого не пускаем. В мост попало ядро. Пока каменщики не закончат, прохода нет.
Кашлянув, Грета приветственно подняла руку:
— Что случилось, брат Кнауф?
Шлем со львом повернулся к ней:
— О, Генрих. Уже на свободе. И сколько палок тебе влепили?
— Пятьсот, — поморщилась Грета, поведя плечом. Рубцы снова заныли.
— Дёшево отделался, за две недели отлучки-то. Тебе в Высокий замок? Проходи.
Грета отсалютовала стражникам и ступила на мост. Вокруг суетилось с десяток каменщиков, люди по цепочке передавали кирпичи.
— Безобраз! Безобраз! — нёсся вслед возмущённый рёв. — Меня задержат, его — нет?!
— Это наш Мастер по доспеху, — терпеливо объяснял брат Кнауф. — Идёт, значит, надо.
— А мне не над? Не над?..
По крайней мере, если кто-то и следил за Гретой, ему не пройти мост.
Вот он, Высокий замок! Сюда женщин вообще не пускают, кроме монахинь из госпиталя. Хотя говорят, что во времена магистра фон Ротенштайна возле рефектария[2] был бордель. Говорят, стараясь не разжимать зубов, а то ведь у комтура колесо пустым не застоится.
Слева над воротами висела медная табличка, отмечая уровень воды весной позапрошлого года. Тогда река поднялась настолько, что затопила крыши и по печным трубам в залы лились ручьи. Все замковые запасы погибли, до нового урожая было далеко, и над Мариенбургом навис голод.
А когда вода спала, появились лягушки: моря, океаны лягушек. Открываешь дверь — и невозможно пройти по двору, под ногами всё шевелится и квакает. Они были на крышах, на лавках в часовне, в постели Великого Магистра. Просто казнь египетская. Да ещё и есть нечего — коровы, овцы и свиньи пали.
Один брат Поль из Прованса не унывал:
— О, мон шер, изисканний деликатес! — завопил он на всю трапезную, выудив из своей ячменной похлёбки лягающуюся жабу. — Смотрите, какие мьясистие ляпьки.
Поль принялся готовить лягушек. Он их вялил, коптил, мариновал. Братья, кривясь, попробовали…
И присоединились к французу, захрустели поджаренными лапками. Скоро в замке не осталось ни одного головастика. Многие так полюбили деликатес, что начали заказывать жаб из Литвы и Мазовии, но вкус у них был уже не тот.
Во дворе чернел колодец, два охраняющих его брата помахали Грете, она лишь мотнула головой — некогда сейчас разговаривать. На крыше колодца стоял бронзовый пеликан.
По преданию, эта птица настолько полюбила своих детей, что задушила их в объятиях, потом расклевала себе грудь и кровью оживила птенцов. Про колодец Грета могла рассказать десятки легенд, за четыре года наслушалась достаточно, в том числе и такого, от чего уши при воспоминании полыхали.
Возле Главной башни маячила оплывшая фигура в коричневой рясе, сверкала лысая макушка: только не отец Антонио! Сейчас же пристанет с «ободряющим словом», и два часа от него не отцепишься, а дело к вечеру.
Грета спряталась за столб галереи, рассчитывая, что священник уйдёт. Но он топтался на месте. Воровато глянув по сторонам, достал из-под хламиды фляжку и хлебнул. Во фляжке явно плескалось его любимое пальмовое вино.
Возле соседнего столба почудилось движение. Грета метнулась туда… и никого не застала. Она погладила восьмиугольное навершие меча. Стальные грани выверенные, правильные, мастер с такой любовью скруглил углы… Стоп. Что за лишняя тень у той опоры?
Грета пригнулась, прыгнула — и столкнулась нос к носу с отцом Антонио.
— Ох, Генрих! — Тот отпрянул. Потом придвинулся ближе: — Тебя-то я и жду. У меня грустное известие. Пришло письмо из Нюрнберга, сам понимаешь, отдать его я не могу без комтура…
Дряблые щёки, всегда виноватый взгляд. Грета с ужасом вспомнила о полученном приказе. А если действительно придётся убить священника? Святая Дева, не допусти такого! Бернар Клервосский говорил: «Никакое дело, совершённое во имя Ордена, не является грехом». Но всё же…
«Генрих-Белоручка», верное прозвище придумали братья. Грета никогда ещё не наносила смертельного удара, даже в бою добивал Флоренц, оруженосец. Вот и тогда, на стенах Нижнего Замка, она оставила в живых ливонского бородача, а тот сумел одной рукой и зубами взвести арбалет. Болт прошил броню, вошёл в спину. Потом было падение, а дальше такое случилось…
Отец Антонио прошептал на ухо новость и перекрестился. Страшную новость.
Грета застонала. Ноги сразу превратились в две каменные колонны. Она добрела до лестницы, поднялась на открытую площадку Главной Башни с зубцами.
Ветер доносил запахи яблок, горького багульника. Зелёное поле обезобразили полосы от осадных машин. Лес заволокло дымом — поляки жгли костры. Тюремщик говорил, что с запасами у них совсем плохо, всю траву поели. Значит, скоро опять полезут на штурм в голодном рвении. Не выстоять Мариенбургу, если подмогу не позвать. Только как её позовёшь?
За рекой чернел сгоревший город. Внутри у Греты тоже всё как будто выгорело: умер отец, вот о чём писали из Нюрнберга. Зачем тогда пытаться выжить? Служить, притворяться, добывать славу в битвах — зачем, если отца нет?..
Раньше она бы только порадовалась за Эштеля фон Таупаделя, ведь старый дворянин всегда истово молился, подавал бедным и наверняка должен попасть в рай. Раньше можно было на это надеяться.
Но не после того, как арбалетная стрела прошила спину, не после падения со стены. Грета видела, что там. И ей не понравилось.
Однако комтур ждёт. Где может быть этот план? Она спустилась.
В библиотеку попало ядро, возле пролома мастеровые мешали раствор. Следующие полтора часа пришлось разгребать рукописные книги и сшитки летописей, которые каменщики свалили в одну кучу.
Нет, не найти!
Грета прочихалась от пыли и выудила побуревший свиток. Буквы на нём чернели старые, без модных завитушек, как будто
