Андрей Дашков - Солнце полуночи. Новая эра

Оглушительный рев автомобильной сирены раздался внезапно, и так же внезапно оборвался собачий вой. Бортник едва не спустил курок от неожиданности. Хорошо знакомый звук поразил его сильнее, чем раскат грома, а через секунду уже показался ангельской песней. Равиль с шумом выдохнул. Сирена освободила его.

Он обнаружил, что у него взмокли спина и ладони. Нижняя губа была прокушена до крови, а виски возле ушей расцарапаны. Он не помнил, когда сделал это. Он поднес пальцы к глазам. Под ногтями действительно была запекшаяся кровь.

Он подошел очень близко к той черте, из-за которой не возвращаются, — во всяком случае, прежними. Выбравшись из темного тоннеля безумия, он почувствовал невыразимое облегчение. И все же в душе остался тревожащий осадок — Бортник осознавал, что теперь от него НИЧЕГО не зависит. И значит, ЭТО могло начаться снова. В любой момент.

…Автомобильная сирена пролаяла еще трижды. В ней ясно прозвучало раздражение того, кто дергал за трос. Того, кто, вероятно, корчился в кабине, не имея возможности совершить пробежку до вожделенного сортира.

Бортник различал голоса сирен, как иные различают скулеж эстрадных педиков. Сейчас, например, на заправочной стоял дальнобойный КрАЗ. А он, Бортник, должен был выйти и накормить его.

В час ночи.

В темноте.

И все же дела обстояли не так уж плохо. Он продаст сегодня дизельное топливо. Бизнес есть бизнес.

«Самоубийцы, мать вашу!» — прошептал Равиль с восторгом. Он догадывался, по какой причине поздний гость не может выйти из кабины. Он ухмыльнулся своим мыслям.

Хвала Аллаху! — с его волкодавами все было в порядке.

Глава 2

Ты можешь рисковать своей задницейДо Судного дня,Но не забывай молиться.

Дьякон Самсон Могила притаился в засаде у моста через реку Уды. На нем был армейский плащ-палатка до пят, надетый поверх дорогого вечернего костюма, безукоризненно белая сорочка с рубиновыми запонками, строгий галстук и туфли ручной работы из телячьей кожи. Островерхий капюшон был надвинут на голову и скрывал совершенно седые волосы, разделенные идеальным пробором.

Фигура, похожая на обломок скалы, оставалась неподвижной. На бледном, будто вытесанном из мела лице лежала печать страданий и пыток: старые шрамы и морщины, еще более глубокие, чем шрамы. Дьякон еле заметно улыбался одними губами — это была застывшая, привычная и неопределенная гримаса человека, давно разучившегося смеяться.

Выбранное место казалось ему просто идеальным. Даже жаль, что использовать его можно будет лишь однажды. Самсон никогда не повторялся. Повторение — это статистика, а статистика — ключ к пониманию поведенческой структуры. Дьякон не желал, чтобы кто-то знал о нем больше, чем он сам. Против этого бурно протестовал его инстинкт самосохранения.

Мост был узким, с плохим покрытием, и легковой автомобиль, а в особенности тяжелый грузовик должны были неизбежно притормозить за несколько десятков метров от него. Могила попадал в любой глаз водителя на выбор и на любой скорости, но его прежде всего интересовала сохранность груза. Не очень-то много полезного извлечешь из горящих обломков… Перед самым мостом шоссе пересекалось с проселочной дорогой, на которой дьякон оставил свой мотоцикл.

Он ждал долго. За четыре часа — ни одной тачки. От реки несло химией и дохлятиной. Дьякон оставался спокоен, как мальчик из церковного хора. Он обладал поистине ангельским терпением. В этом отчасти заключался секрет его успеха. Даже если сегодня ему суждено вернуться пустым, он не испытает разочарования. В одну из будущих ночей он возьмет свое, неизбежно наверстает упущенное. Это было предопределено.

Самсон узурпировал некоторые чрезмерные права. Он считал себя неотвратимым, как Божья кара. До сих пор так оно и было.

Правая рука дьякона лежала на автомате «абакан», а левая покоилась на Библии в обложке из вороненой стали с припаянным к ней медным крестом. Это было красиво: крест отбрасывал красноватые блики на темную, слегка шершавую поверхность, и дьякону почему-то представлялись ТА САМАЯ казнь и лобное место на закате… И череп Адама у подножия… И долгая мучительная смерть…

Когда-то он счастливым образом избежал подобной участи; неверные чуть было не пробили ему гвоздями ладони.

Вспомнив об этом, Самсон мысленно вернулся на двадцать лет назад.

Его путь был извилистым и головокружительным. Когда ему исполнилось тринадцать, он начал промышлять на улицах по эту сторону Блокады с самодельным перышком и свинцовым кастетом, отлитым в земляную форму. Таких, как он, были сотни, и кончали они плохо. Он оказался немного умнее других и предвидел свой путь заранее — прямую и накатанную дорожку в газовую камеру. Это в лучшем случае. В худшем все закончилось бы гораздо раньше. Его могилой мог стать какой-нибудь подвал или мусорный ящик. Среди наиболее высокоразвитых личностей его круга, обремененных фантазией и чувством юмора, это называлось «духовка». Он сам несколько раз натыкался на законченные варианты. Кроме всего прочего, приготовленное таким образом «блюдо» плохо выглядело, а пахло еще хуже.

Джихад был в разгаре, а Могиле стукнуло шестнадцать — возраст триппера, романтических заблуждений и непоправимых ошибок. Но он совершил невероятный для малолетних придурков вроде него поступок — ушел добровольцем в христианскую армию. За два года службы в диверсионном спецподразделении маленький зверек превратился в по-настоящему опасное существо. Там он начал оправдывать свою фамилию.

Потом был плен. Самсон прошел через все мыслимые и немыслимые унижения. Он стал седым за первые трое суток. Его насиловали и пытали. У него почти не осталось ногтей. Он подолгу просиживал в бочке с нечистотами. Иногда охранники мочились прямо ему в лицо. В течение полугода он ежедневно ждал смерти и действительно хотел умереть.

Когда его в конце концов положили на крест, он впервые в жизни начал молиться. Он не знал ни одной НАСТОЯЩЕЙ молитвы, и ему пришлось изобрести ее для себя. Он молился тому, кто принес в этот мир свет абсолютной ненависти — настолько яркий, что сияние проникло даже в голову такого тупицы, каким был Могила…

И было ему откровение. Он понял, откуда проистекают все беды.

Его молитва на кресте могла показаться верхом богохульства, но сейчас дьякон понимал, что ни разу после того случая он не был так искренен и экстатичен. То было сильнейшее религиозное переживание, перевернувшее всю его жизнь.

Мольба возымела действие. Казнь была отменена; Могилу обменяли на вражеского агента. Буквально через несколько часов после чудесного спасения Самсон дезертировал, и больше он не воевал ни под чьими знаменами, кроме незримого знамени собственной веры. Зато в этом деле молодой дьякон достиг исключительной изощренности и совершенства. А учеба в семинарии подвела фундамент под его шаткие убеждения.

Под угрозой смерти он вручил свою судьбу высшему Существу, и Существо не обмануло его надежд. С тех пор он уже не принадлежал себе и не распоряжался личным временем. Глядя на свои руки, он видел симметрично расположенные кресты на обеих ладонях — там, где обрывались «линии жизни».

Днем он служил в церкви, но его истинное служение протекало далеко от святых стен — в непотребных местах, обильно политых кровью неисправимых грешников. Ему понадобилось три года, чтобы создать секту. Сейчас число его сторонников доходило до двух сотен, тем не менее по ночам он всегда работал в одиночку. Риск был огромный, зато отвечал дьякон только перед тем парнем, который побывал на кресте задолго до него и полностью испил чашу страдания.

Его богоугодная деятельность не осталась незамеченной. Когда Могиле предложили вступить в Ассоциацию, он решил, что большого вреда от этого не будет, а польза может оказаться огромной. Если начинались «неприятности» с властями, член Ассоциации мог рассчитывать на хороших адвокатов, круглую сумму для освобождения под залог, неприкосновенность собственных счетов, пособие семье, снисходительность судей. До отсидки доходило редко и только в особо тяжелых случаях, а до Озоновой Дыры — никогда. Вступительный взнос оказался смехотворным, процент от выручки — менее чем божеским; поэтому не возникало ни малейших поводов для конфликтов.

Существовало только одно табу — правительственные караваны класса «0». Это означало усиленную охрану из странных молчаливых ребят со счетчиками Гейгера — ребят, которые почему-то никогда не останавливались, чтобы справить нужду (на местном жаргоне их называли «артишоками»). Могила принял этот запрет совершенно равнодушно — его не интересовал обогащенный уран.

Вполне возможно, что на самом верху в Ассоциации заправляла какая-нибудь шишка из правительства. Дьякона это также мало волновало, хотя и отдавало редким цинизмом. На его схоластическом языке это называлось «использовать неизбежное мирское зло во благо святой цели».