Дмитрий Манасыпов - Возвращение

Бук ожил, засветившись дисплеем. Флешка вошла в разъем, Точинов щелкнул мышкой, заставляя открыться сразу, а не ждать автозапуска. Когда мелькнуло красное окошечко и мелодичный женский голос неожиданно запросил пароль для входа, сомневался он недолго. Общее, по-настоящему общее, у них с Сергеем было одно.

Длинные пальцы с желтыми следами никотина быстро пробежали по клавишам, набрав единственное дорогое имя, которое так и осталось навсегда дорогим, — Марина. Электронная собеседница подтвердила, что Точинов не ошибся, и на экран немедленно начала выводиться информация. Графики, таблицы расчетов, аналитические данные, схемы и символы химических соединений. Все это было свернуто в очень сложную систему, давно разработанную умными головами специально для того, чтобы непосвященный, случайно увидевший ЭТО, так ничего и не понял. Путь, по которому следовало пройти для получения логических переходов, был один, и его вводили в подкорку с помощью гипнограммы. Иначе было нельзя.

Через час после того, как перед ним развернулась объемная схема содержимого флешки, Точинов откинулся на спинку стула, достал сигарету и закурил, жадно затягиваясь. Несколько затяжек, и в пепельнице оказался лишь фильтр. Прикурив вторую, он понял, что пальцы дрожат крупной, неконтролируемой дрожью. И было отчего.

Он ненавидел объект «Ковчег» за то, что тот смог сделать с тем городком. Ненавидел Гробового, все-таки сунувшегося тогда в то место, которое нужно было просто замуровать, а напротив поставить постоянный пост с автоматическими авиационными пушками на дистанционном управлении. И, может быть, тогда бы ничего не произошло, и не было бы всего того, что не давало спать ему по ночам. И еще Точинов сильнее всего ненавидел самого себя.

За то, что тогда не смог помешать случившемуся. За беременную девушку, которую поместили в лабораторию и вырастили в ней то, что ему хотелось уничтожить сразу же после рождения. За кадры, которые доставляли военные и за которые платили своими жизнями. За больше чем пятьдесят тысяч живых и невиновных людей, которых в одну ночь накрыла Волна, изменив и их самих, и то, что было для всех них домом. Простить этого себе Точинов не мог, хотя понимал, что все, что можно было сделать тогда, сделал. Но разве можно заткнуть собственную совесть? То-то, что нет, ее нельзя заткнуть и нельзя утопить в алкоголе, как он пытался сделать сразу же после того, как его, орущего матом, выгрузили с борта МЧС, привезшего в Москву тех, кто тогда был на вечеринке в честь чьего-то там дня рождения. И только благодаря этому оказавшихся за десяток километров от Радостного. Города, в котором в тот момент бушевала безумная, прореженная молниями, мощь и зелень Волны. А после нее, что стало с ним и его жителями после нее?!!

А сейчас… Господи ты Боже, что же может произойти сейчас?!! Когда до него полностью дошел весь ужас, содержащийся на флешке, по позвоночнику отчетливо пробежала ледяная дрожь. Он долго сидел, невидяще смотря в уже погасший монитор бука, курил и думал о том, что узнал. Решение, которое само возникло в голове, нисколько не удивило Точинова. Потому что оно могло быть абсолютно верным в данной ситуации. Профессор встал и грузно потопал в комнату, которая единственная из всех четырех была обжитой.

Посмотрел на фотографию, стоящую на полке шкафа с книгами. Провел пальцами по ее гладкому стеклу. Он был старомодным и не любил всех этих новых объемных изображений. Тем более что эта была ему особенно дорога. Редкие минуты, когда Точинов был со своим сыном от единственного брака, чаще всего никто не снимал, потому что они всегда были вдвоем. Как тогда в парке оказалась молодая женщина с цифровой «зеркалкой», которая сняла их? Счастливых, довольно смеющихся у стенда с пневматическими винтовками, говорящих о чем-то своем. Кажется, он хвалил тогда сына за то, что тот сбил все-все мишени. Но это и неважно, потому что тот случай был единственным и оказался таким нужным. Они с ней обменялись электронными адресами, и Точинов чуть было не забыл о снимке, когда вдруг пришло письмо с вот этой вот фотографией. Лешка, Лешка…

В горле встал комок, но он сдержался. Достал с полки старенький мобильный телефон, который держал постоянно заряженным и с полным счетом. Номеров в нем было мало, и никто не знал о том, что у Точинова вообще они есть.

Абонент ответил почти сразу. Молодой голос задал всего несколько вопросов, после чего отключился. Чуть позже звякнувший сигнал показал, что на номер поступила эсэмэска. Точинов быстро открыл ее, стараясь запомнить номер и имя, вернее, кличку. Следом неожиданно свалилась еще одна, и то, что было в ней, заставило профессора двигаться так быстро, что он даже немного удивился самому себе.

Запас денег в мелких и крупных купюрах всегда находился в небольшом сейфе в письменном столе, покрытом густой пылью. Там же, у самой стенки, смазанный, ухоженный и матово отблескивающий, в небольшой кобуре с зажимом, спал короткий «бесшумник». Один из тех плюсов, что входил в пакет при работе в Институте, и очень жаль, что им наверняка придется воспользоваться.

Дверной замок мягко щелкнул за его спиной. Точинов чуть задержался, смотря перед собой и не замечая ничего. Тряхнул головой и быстро побежал по ступенькам вниз. Небо уже стало утренним, прореживаемое светлыми облаками, подсвечиваемыми красноватым солнцем.

Сейчас:

Три вокзала на одной площади. Потоки людей, спешащих к поездам и наоборот. Крики, шум машин, запахи фастфуда. Обычный день большого города, в котором уже, наверное, бывшему сотруднику закрытого НИИ официального места могло и не оказаться. Точинов никогда не считал себя дураком и жизнь знал хорошо. Конечно, брать билет было бы глупостью, такой же, как и надеяться на безграничную честность сотрудников РЖД. Необходимый ему поезд отправлялся через час с Казанского. Этот час стал для него самым напряженным, и только желание сделать то, ради чего Сергей пошел на тот поступок в Кремле, заставило не выдать себя властям самому.

Человеческая природа всегда возьмет верх над любыми инструкциями. Эта мысль была последней, мелькнувшей в его голове, когда после Рязани он не выдержал и заснул в купе проводника, укутавшись в одеяло и положив под подушку «бесшумник».

Глава 1

Кротовка — Трасса

Вся наша жизнь похожа на обычный город,В одном Районе всегда праздник, а в другом есть повод,Есть повод посмотреть правде в глаза,Погрузиться в тьму, где вместо солнца гроза.

Ох, е-ешеньки… как спать-то хочется!

А что, очень приятно просыпаться с такими-то мыслями? Вот-вот, и я думаю, что не очень. И как быть? Да все очень просто, нужно порадоваться причине, из-за которой организм натужно орет о том, что он, дескать, хочет еще подрыхнуть. Ну да, эгоистичные позывы так и просят не вылезать из-под одеяла, и чего ж, слушаться, что ли, их? Тем более что причина, по которой хочется спать… хм, да это, как мне кажется, самая лучшая из всех причинных причин.

Вот она, лежит рядом, раскинув по мягкой ткани свои длинные волосы, которые так и хочется пропустить через пальцы, чтобы ощутить всю их шелковистую мягкость. И ведь, зараза, уже тоже не спит, лежит и смотрит своими серо-голубыми ласковыми глазами. Вот как у нее это получается, скажите мне?!! Я еле-еле встаю, а она уже довольно улыбается своей сказочной улыбкой, так, что все плохие мысли улетают в сторону. Дела-а-а, брат Пикассо, видать — стареешь, не иначе.

Все, милая моя, встаю, иначе знаю я тебя… чуть отодвинешь в сторону одеяло, так, чтобы на свет божий показался бархатный шоколад бедра с такой любимой родинкой, и все… И вот не надо, слышишь, вот не надо еще и потягиваться по-кошачьи, ну, пожалуйста…

— Новая жизнь, новая жизнь!!! — Хриплый и давно родной голос певца, ушедшего за облака задолго до миллениума, и чьи песни, наверное, никогда не потеряют своей актуальности и сейчас, в жизни, ставшей совершенно другой, хотя… так ли это на самом деле?

Вверх-вниз, вверх-вниз, маятником, на сжатых кулаках. Телу нельзя давать расслабляться, иначе сами не заметите, как оно станет дряблым и рыхлым. Пусть и медленно, но верно, уж поверьте. Оно надо? Пра-а-аильно, товарищ старший лейтенант, оно нам ва-а-аще не нужно. А потому — отжимания, пресс и прочие радости жизни. Как известно: только кач приблизит нас к увольнению в запас. А нам до запаса еще служить и служить, и звезд на погоны хочется хотя бы столько же, сколько и у моей красоты, которая сейчас на кухне чем-то слегка грохочет и еле слышно, под нос, ругается. И еще говорит мне, что я сумасшедший и с вещами разговариваю.

Ну да, разговариваю, правда, так, чтобы никто не слышал и не видел. А можно не верить в то, что у моего АК-103УМ нет души? Если он неоднократно спасал там, где только чудо могло помочь? Не клинил даже после ползания на брюхе в Топи или Дельте? То-то и оно, что все возможно. Верят же, вернее, верили, краснокожие великие воины навроде Чингачгука в то, что у всего есть свой маниту? Ну вот я, может, тоже верю в то, что у некоторых вещей оно есть. У оружия-то точно. И по барабану мне, что там кто-то про это скажет. Завтракать? Иду уже, иду…