Андрей Круз - Я еду домой-3

— Да, пешком за несколько минут можно добраться. Правда, там улочки узкие и каналы, если мертвецы столпятся, то уже не прорваться.

— К морю можно и по каналу ведь прорваться, верно? — вспомнил я карту города.

— Да, можно, они все туда ведут, и по Амстелу можно, но только на чем?

— Ну, не знаю… экскурсионные баржи ведь катаются туда-сюда, вполне могли людей собирать, — импровизировал я на ходу. — Да на надувном матрасе хотя бы, зомби в воду не лезут.

Импровизировал, но вообще-то это было бы разумным решением. Каждое такое суденышко, широкое и плоскодонное, может взять чуть не сотню человек, а шкиперы их водят по каналам виртуозно, кажется, что вот-вот в каменную стенку уткнется, а не тут-то было, громоздкое судно чуть не на месте разворачивается и идет туда, куда и требуется.

Помню, что с удовольствием сыпанул горсть монет в деревянную туфлю у места шкипера, предназначенную для чаевых — поразился такому отточенному мастерству.

— Да, наверное, — согласилась она. — Их очень много, если успели организовать, то они весь город могли бы вывезти в порт.

— Конечно, — закивал я.

У Информцентра скопилась небольшая толпа, человек двадцать, явно чего-то ожидавших.

Рядом с входом за сетчатый заборчик пристроился небольшой киоск, из которого торговали водой, пивом, сигаретами — кто-то уже сообразил открыть бизнес среди ожидающих. Этот кто-то был белобрыс, красноморд и толстопуз. Он сидел в киоске и смотрел на людей ничего не выражающим взглядом белесых глаз под покрасневшими веками с рыжими ресницами.

Я заметил, что платили какими-то жетонами, больше похожими на "собачьи бирки" военных, похоже, что придумали некий эквивалент местной валюты. Не удержался, подошел и спросил.

— Вон там, — указал он толстой веснушчатой рукой, — в том корпусе есть местный банк. Они принимают всякий товар и взамен дадут таких жетонов.

— Какой товар?

— Оружие, патроны, топливо, консервы, алкоголь и сигареты в основном, — ответил рыжий.

— Если ничего этого нет, можете попробовать менять то, что есть на блошином рынке.

— Далеко?

— Вон там, на складах на Кетинслаан, — он опять, не жеманясь, указал направление пальцем, потом добавил: — Но если что, то я могу взять патроны, они тут как деньги.

Не оригинально, хотя и более чем логично. Патроны — жизнь, они действительно сейчас чуть не главная валюта в природе. А пить хочется, кстати, сюда весна тоже уже в полный рост пришла, даже лето. Нет, лето завтра, а сегодня последний день весны. Пожалуй, что хуже весны в истории человечества пока не случалось, так чтобы сразу всем раз — да и погибнуть. И чтобы уцелевшим потом прятаться по таким промзонам. Плохая была весна, очень плохая.

В Информцентре, а точнее — в той бытовке, что стояла на самом проходе, нас приняла деловитая женщина в очках, с длинным лицом и лошадиной улыбкой, открывающей не только зубы, но и верхнюю десну, широкую и бледную. Кроме нее в бытовке было еще двое — молодая конопатая курносая девушка с идеально круглым лицом, и средних лет мужчина, похожий на примерного банковского служащего, лысоватый и какой-то пыльный.

— Что вы хотели? — спросила женщина с лошадиной улыбкой, и я только в этот момент сообразил, что мы шли сюда, так толком и не сформулировав наших вопросов.

Спросила она на фламандском, разумеется, вопрос я понял из контекста, содержание разговора мне уже позже рассказала моя спутница.

— Мы едем в Амстердам, — заговорила Дрика. — Я сама из Амстердама… не была там с того момента, как все началось… в общем…

— Не знаете, что вас там ждет? — закончила вопрос за нее собеседница.

— Ну… да, верно, — закивала Дрика.

— Город сильно пострадал, как и Антверпен, — ответила женщина, глядя Дрике в глаза. -

Очень сильно. Здесь тоже была настоящая резня. Порт отбили военные, причем не сразу, спасли уже кого получилось.

— Там… было так же?

— Абсолютно. У вас там кто-то остался?

Дрика вздохнула судорожно, кивнула, зажала ладони между колен. Пальцы у нее заметно дрожали и она вообще не знала куда девать руки. Когда стояла, она клала их на автомат, а сидя так не получалось.

— Да, мама осталась.

— У нас пока нет полной базы данных по всем анклавам, — ответила женщина, глядя в экран монитора и щелкая "мышкой". — Но мы стараемся такую создать, связь есть уже почти со всеми. Люди стараются перебираться на Остершельде и Вестершельде… это здесь, в Бельгии,

— добавила она, перехватив уже мой взгляд и сменив язык на английский.

— Это такие острова большие у самого берега, с дамбами, — добавила Дрика для меня.

— Да, верно, — кивнула женщина, сняв очки и разминая пальцами покрасневшую переносицу. — Туда советуют всем переселяться. Море прокормит в любом случае, и оно же не пустит мертвых с материка.

— А как там с зомби? — уточнил я.

— Их уже уничтожают, — пояснила она. — Скоро, наверное, ни одного не останется. Здесь остается только анклав в порту, вот этот самый, и отдельные группы людей, которые не хотят ни с кем объединяться.

— А что в Нидерландах? — спросила Дрика.

— Почти то же самое, — ответила женщина.

Она взяла из коробки на столе салфетку и начала протирать стекла очков, и без того сверкавшие чистотой. Надев их снова, она добавила:

— Там хотят очистить всю северную часть, от Амстердама до Ден Хельдера. Провести границу по каналу, опутать все проволокой и там жить.

— Много людей осталось? — спросила Дрика.

— Не знаю как в Голландии, но в Бельгии не больше семи процентов, — как-то сухо, глядя при этом не на нас, а в окно, ответила женщина.

Мне показалось, что она солгала насчет того, что ей неизвестен процент уцелевших в

Голландии. Скорее всего, она не хотела заранее окончательно расстраивать Дрику, переложила ответственность на нее саму, мол доедет и узнает. Да здесь и догадаться можно, у нас за спиной половина Европы осталась. Живых людей почти что и не видели, в Америке такое разве что в Калифорнии да в районе Нью-Йорка.

— Заполните анкету на тех, кого вы разыскиваете, — женщина придвинула Дрика два распечатанных листа и карандаш. — Оставите здесь, завтра мы сможем вам точно сказать, числится ли разыскиваемое вами лицо в какой-то из баз данных, на живых ли, или на погибших.

Голос звучал как запись, никаких эмоций. Настолько никаких, что я понял — каждое слово из уже в который раз произносимой речи ее ранит. Семь процентов осталось. Девяносто три процента или погибло, или ходит по земле в виде неживых разлагающихся тварей. Сколько среди них ее близких? Кто погиб у нее? Муж? Дети? Родители? Все, кого она знала?