Макс Мах - Времена не выбирают

– О да, синьорита. Я понял. – И продолжил с неожиданной холодной надменностью («И куда же девалось твое дружелюбие, парень?»): – Вы имеете в виду кофе по-неаполитански, синьорита. Это называется кофе по-неаполитански. Это так называется, синьорита, и не называйте его иначе, пожалуйста. Потому что вас не поймут, синьорита, и у вас могут быть неприятности, синьорита. Потому что так готовят кофе в Неаполе, и, видит бог, весь мир знает, что это кофе по-неаполитански.

И он, разумеется, принес ей великолепный кофе «по-неаполитански», который был на самом деле тем самым заказанным ею кофе по-турецки, с густой пеной и непередаваемым ароматом, но девушке, судя по всему, уже не хотелось ни этого кофе и никакого другого тоже.

– Не расстраивайтесь, мадемуазель, – сказал, сочувственно улыбнувшись, Маркус. – Или, правильнее, фрейлейн?

Она оглянулась растерянно, и глаза их встретились. Он все еще обманывал себя, полагая, что это всего лишь легкий флирт, необременительная игра в «мужчину и женщину», которую он вполне мог себе позволить. Между делом, так сказать. Между его важными делами. Он так хотел думать и искренне думал в тот момент.

Их глаза встретились, и Маркус снова улыбнулся, зная, что его улыбка нравится женщинам, и привычно увидел себя «глазами собеседника», в данном случае ее глазами. Подтянутый, мускулистый брюнет, с правильными чертами лица и карими глазами. Этакий центрально европейский тип, без ярко выраженных национальных черт.

– Не берите близко к сердцу, – добавил он, так как девушка молчала. – Это Италия.

Он говорил по-французски, а по-французски он говорил без акцента.

– Но почему? – В ее голосе слышались слезы. По-видимому, от Италии она ожидала совсем другого.

– О, все просто… Вы позволите? – Он сделал движение, обозначившее намерение подняться.

– Да, пожалуйста, – ответила девушка автоматически, не успев даже задуматься над тем, уместно это или нет. На это он, в сущности, и рассчитывал.

– Mille grazie! – Маркус встал и, прихватив стакан с шотландским виски (не слишком обычным напитком на земле Италии, если честно), перешел за ее столик.

– Макс, – сказал он, чуть склонив голову. – Меня зовут Макc.

– Полина, – улыбнулась девушка.

– Очень приятно, мадемуазель Полина, – вернул ей улыбку Маркус. – Так вот… Вы читаете газеты? Нет? Ну что ж, это правильно, газеты, по большей части, врут.

– Я сама и вру, месье Макс, – почти весело сказала она.

– Извините? – Он и в самом деле ее не понял, хотя французский у нее был великолепный, и акцент не мешал, разве что добавлял ее речи еще больше очарования. Хотя куда, казалось бы, больше?

– Я пишу для газет, – объяснила она.

– Вы журналистка? – Ну не было в ней этого, не было и все. Таких журналистов не бывает.

– Так получилось. – Полина виновато улыбнулась, увидев выражение его лица.

– Тогда мои разъяснения излишни, – развел он руками. – Миль пардон.

– Напротив, месье Макс. Я действительно не знаю, о чем идет речь, – покачала она головой. – Я пишу о театре.

– Так вы приехали на Фестиваль! – догадался Маркус. Об этом он как-то не подумал, но если она пишет о театре, то какая же она журналистка?

– Да, месье, я приехала на Фестиваль, но вы, кажется, начали мне что-то рассказывать. – Она смотрела на него с вызовом.

– Ну конечно! – воскликнул Маркус «театральным» голосом. – Я потерял мысль… Нет, фрейлейн Полина, – ведь вы из Баварии или Австрии, не правда ли? – нет, не мысль. Правда в том, что я потерял голову… сердце… и, милосердный господь, что еще теряют в таких случаях?

Полина рассмеялась. Кажется, Маркус начинал ей нравиться, и она уже не жалела, что разрешила ему перейти за ее столик.

– Отвечаю по порядку, – сказала она, отсмеявшись. – Ни то ни другое. Я из Дерпта. Это в России. А влюбленные – ведь вы только что объяснились в любви, не так ли? – теряют голову и здравый смысл. А сердце их разбито.

– О да! – сказал Маркус, с ужасом понимая, что говорит сущую правду. – Сердце мое разбито. Я объяснился в любви незнакомой девушке… Я в шоке, baryshnia. Я потерял голову…

– И не закончили своего рассказа, – перебила она его.

– Какого рассказа?

– Про Италию, sudar. – У нее были чудная улыбка и милый акцент, и она ему очень нравилась…

– Ах, Италия! – кивнул он. – Ну что же с ней могло случиться? Все то же, sudarynia, то же, что и всегда, – поражение. Турки захватили Родос. Республика лишилась великолепной военно-морской базы, королевство – крейсера и эсминца.

– Но это война! – Она явно не знала новостей и теперь была не на шутку встревожена.

– И да и нет, – поспешил успокоить ее Маркус. – Вернее, еще нет, но может случиться. Во всяком случае, в Неаполе объявлена мобилизация.

И это было еще не самое худшее, что знал Маркус, но о чем предпочел сейчас не говорить.

– А в свободной зоне? – спросила Полина.

– Вы хотите сказать в республике? – переспросил Маркус.

– Но ведь Афинский договор… – Она явно была обескуражена.

– Денонсирован Венецией еще в прошлом году, – объяснил он, думая о том, что на свете все еще существуют счастливые люди, не ведающие, какой ужас ожидает их впереди. – В республике мобилизация прошла еще в марте, когда Франция ввела войска в Пьемонт и Лугано. Но не будем о грустном! – предложил он, видя, какое впечатление произвел его краткий «очерк событий» на Полину. – Жизнь продолжается. Война еще не началась. И Фестиваль не отменен. Вы идете сегодня на «La Gioconda»?[46]

– Нет, – с сожалением в голосе ответила Полина. – Я приехала только сегодня. Билетов на премьеру уже нет, впрочем, мне удалось купить билет на двадцать пятое апреля.

– Вот как, – Маркус задумался на секунду, прикидывая, имеет ли смысл тревожить по этому поводу людей полковника Микеле, и тут же решил, что стоит. Вот только взглянул ей в глаза, и понял, что да, имеет смысл.

– Хотите пойти сегодня? – спросил он вслух.

– Естественно, – пожала она плечами.

– Значит, пойдете, – улыбнулся он. – Но с одним условием.

– Каким? – Упоминание об условии ее очевидным образом насторожило.

– Завтра вы идете со мной на «Nabucco».[47]

– А вы, Макс, кто? Вы итальянец или француз? – спросила Полина, внимательно – и без стеснения – изучая его лицо смеющимися серыми глазами.

– Следовательно, вы согласны, – кивнул он серьезно. – Сегодня «Ла Джоконда», а завтра – «Набуко». Француз, – добавил он после короткой паузы. – Но я давно живу в Италии.

– Чем вы занимаетесь? – Вероятно, она уже измучилась вся, пытаясь понять, что он такое.

– Изучаю медицину в Падуанском университете, – ответил Маркус и снова улыбнулся.

– Медицину?!

– Вам чем-то не нравится эта профессия? – притворно расстроился Маркус.

– Нет, но…

По-видимому, медицина как-то не очень сочеталась в ее представлении с образом Маркуса, уже успевшим к этому моменту сложиться и устояться. И потом возраст… Она не могла не видеть, что он уже не мальчик… И вдруг – студент. Было очевидно, однако, что Маркус сумел ее заинтриговать. Но ведь именно этого он, в конечном счете, и добивался, не правда ли?

А упоминание о медицине неизменно производило впечатление. Неизвестно почему, но никто не хотел воспринимать его как врача. Или не могли. А между тем это была чистая правда. Он на самом деле был врачом. Более того, он был дипломированным врачом, и давно, а в Падуе Маркус писал докторскую диссертацию. Впрочем, практикующим врачом он действительно не был никогда. Не вылечил ни одного пациента, даже от самой легкой болезни, не спас ничью жизнь, следуя клятве Гиппократа… Зато пресекать чужие жизни ему приходилось не раз и не два, но не будешь же рассказывать об этом славной русской девушке, театральному критику из далекого города Дерпта…

– …Ну, я ему и говорю, ты, мол, скажи, менш,[48] своим, если живы будем, потом додеремся, а сейчас выбираться надо. Как всегда?

– Как всегда, – буркнул старик, подставляя выбритое лицо под влажную и горячую салфетку. Одеколонов он терпеть не мог, а протирать лицо коньяком… Ну не в парикмахерской же? А ты что, русский знаешь? – спросил он, уже вставая из кресла.

– Откуда? – удивленно поднял брови обескураженный вопросом Арик. – Нет, то есть выругаться я могу, конечно, и еще пару слов…

– Так как же ты переговоры вел? – Маркус уже понял, что что-то пропустил. Что-то существенное.

– Мы на идиш говорили, – обреченно вздохнул Арье Гутник и развел руками. – Я же вам, профессор, об этом уже…

– Говорил, – кивнул Маркус. – Но я старый пень, Арик, глухой и дурной. Что с меня взять?

– Разве что двойную плату? – понимающе усмехнулся парикмахер.

– Вот и возьми, – предложил Маркус и подмигнул.

– За кого вы меня держите? – радушно улыбнулся Арик. – Чтобы я взял больше, чем положено?! Так низко я еще не пал.