Дмитрий Казаков - Сын зари
От резкого удара в живот Кирилл должен был согнуться, но ему не позволили. Невольно ахнул, когда один из палачей ткнул пальцем куда-то в шею, и мир исчез, превратился в океан бушующей боли.
Когда боль немного отступила, стало ясно: он все еще стоит, хотя ноги дрожат, а по лицу текут слезы.
— Ничего личного, — шепнули в ухо, и вновь стало очень, очень больно.
Сознание Кирилла в этот момент странным образом будто отделилось от тела, воспарило куда-то, и он смог думать о постороннем. О том, что многочисленные образы будущего, живущие ныне в его голове, да нет, не в голове, во всем естестве, находились там давно, не с последних дней, и он их на самом деле вспоминал… Когда же они появились внутри?
Да, похоже, что они возникли за неделю, проведенную внутри золотого сияния.
Но с чего он взял, что только неделю?.. Может быть, он проспал там те десять, пятнадцать, пятьдесят лет, весь этот «тихий час», непонятно отчего наступивший для всего человечества?
Кирилл поморщился, обнаружив, что боль отвлекает от размышлений, какая-то новая, не испытанная доселе боль. Он встряхнулся, обнаружил, что лежит, один из палачей сидит на ногах, а второй деловито загоняет иголку под ноготь большого пальца на правой руке.
Дериев стоял вплотную к решетке, лицо у него было напряженное.
— Что, пророк, где легионы ангелов, что следуют за тобой, если верить басням? — спросил он.
— Здесь, — прохрипел Кирилл. — Но ты их не видишь, ты не видишь ничего… ох…
— Отрекись, признай, что ты не пророк, — сказал майор, нервно облизывая губы. — Клянусь, я оставлю тебя в живых, переведу тебя в лучшее помещение, буду кормить, предоставлю женщину. Разве что на свободу не отпущу.
— Поздно… — Боль мешала говорить, мозг из-за нее работал с перерывами, иногда Кирилл проваливался в темное оцепенение. — Надо было отпустить меня немедленно… Помнишь наш разговор, чудеса на виражах… Тогда я просился к дочери.
— Я не мог. Цивилизация — превыше всего, и ее нужно возродить. — Дериев покачал головой.
— И для начала ты… возродил пытки. — Кирилл через силу усмехнулся. — Молодец.
Он услышал, что кто-то стонет, не сразу сообразил, что это он сам, и рухнул во мрак. Тот рассеялся. Палачи занялись ногтями на другой руке, запас тупых иголок у них был большой.
В голове что-то щелкнуло, и Кирилл вновь смог думать отстраненно.
Да, виной всему то желтое свечение, сияющее облако, севшее на землю и «пустившее корни». Оно что-то сделало с ним, с простым парнем по имени Кирилл Вдовин, изменило его, не снаружи, как мутантов из глупых голливудских фильмов, а изнутри, выжгло нечто на душе и рассудке…
Что это, интересно, такое?
Вправду ли там водятся инопланетяне, как утверждал свихнувшийся разведчик из коммуны? Или это некое естественное образование, возникшее в тот момент, когда все человечество отправилось баиньки? Или оно появилось намного позже, в самый момент пробуждения?
Хотя какая разница…
— Отрекись, — проник в сознание настойчивый голос, и Кирилл, повернув голову, увидел Дериева. — Объяви прилюдно, что ты лгал, и мы больше не будем тебя мучить. Понимаешь?
— Похоже, он ничего не соображает, — заметил один из палачей. — Ошалел.
— Так приведите его в себя.
Затопали, залязгало, и на голову Кириллу полилась холодная вода, струйки защекотали кожу. Сознание вернулось на место, и он разом ощутил все, что с ним сотворили за последний час. Сжал челюсти так, что те захрустели… Только чтобы не закричать, только чтобы не закричать.
— Отрекись, — повторил майор.
Кирилл открыл рот, проговорил:
— Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. — Это глава коммуны уже слышал, а теперь добавим еще, чтобы его «порадовать». — Святым служат злые силы, ибо они слепы из-за Духа святого, дабы они думали, что служат своим людям, тогда как они работают на святых…
«Евангелие от Филиппа».
Увидел краем глаза, как отшатнулся один из палачей, другой издал изумленное восклицание. Лицо Дериева вроде бы не изменилось, только резче обозначились черты, и немного сузились глаза.
— И как только терпит, — сказал он. — Оставьте его, на сегодня хватит, вот так-то.
Кирилл спокойно глядел, как иголки выдирают у него из-под ногтей, и отстраненно думал: «Это мои пальцы, моя плоть, мне должно быть сейчас зверски больно». Но ощущение было такое, что он наблюдает за собой со стороны, возможно, что из глубокого прошлого, и что Вдовин-нынешний просто не в силах уловить страданий Вдовина-будущего.
Кровь текла из мелких ранок, но почти тут же застывала.
Громыхнул замок, свечение факелов удалилось, и он позволил себе закрыть глаза, погрузиться в беспрерывное мельтешение между несколькими точками «сейчас», ни одна из которых не выглядела значимее других.
Кирилла словно мотало на качелях, имевших больше, чем два крайних положения, и только одно из них находилось в «камере». Другие два… или три, никак не удавалось сосчитать… отстояли от того места, где он испытывал боль, на несколько дней, месяцев, лет.
Кирилл почти не понимал, что видит — измученный разум отказывался работать.
Оклемался в темноте, обнаружил у решетки очередной стаканчик с водой. Это означало, что он проспал «отбой», что на улице — ночь. Постанывая от боли, возникавшей в теле при каждом движении, он попил, а затем переполз к стене — там почему-то казалось теплее.
Во сне Кирилл видел мать — темную женскую фигуру без лица. Он пытался подойти к ней, но она удалялась, уплывала прочь, и Кирилл задыхался, тянул руки, под ногами что-то проваливалось, чавкало и хрустело…
Проснулся он от гортанного голоса над самым ухом:
— Э, что оны с табой сдэлали? Вай!
— Да уж… — сказал Кирилл, открывая глаза. — Доброе… утро.
Боль была тут, никуда не делась, но как-то словно пригасла. Он мог двигаться, мог разговаривать.
— Мнэ запрэтилы с табой общатса, — объявил тюремщик, тот же горбоносый кавказец, сменивший на посту болтливого лопоухого. — Да толко клал я на их запрэты! Вартан — мужчина, Вартан — сам рэшает, что ему делат, а что — нэт!
Вид у него был такой гордый, будто сказал то же самое в лицо Дериеву, и тот промолчал, утерся.
— Да. — Кирилл не выдержал, улыбнулся.
— На, попэй. — Тюремщик вошел в камеру, поставил на пол уже не стакан, а пол-литровую банку. — Я поболше налыл, а то бэз эды долго можно, а вот бэз воды никуда.
— Спасибо.
Руки у бывшего журналиста дрожали, в голове слегка звенело — то ли от пыток и голода, то ли само по себе. Тело казалось легким, точно его накачали воздухом, а боль сосредоточилась на его оболочке, внутренности не ощущались совсем.
— Слюшай, — Вартан опасливо понизил голос, — а как узнат тэх, кто в тэба вэрит? Как вы своих узнаёте?
Это походило на провокацию, но ее не было — ни в одном из видений, прошедших через голову Кирилла за последние дни, не содержалось намека на предательство этого парня. Он еще не научился вытаскивать отдельные эпизоды так же легко, как файлы из компьютера, но мог, потянув за «нить» цепочку событий, напрячься и почувствовать, куда примерно она ведет.
Это напоминало десятки веревок, уходящих в мутную воду — неподвижные, они лежат вместе, создавая единую темную массу, но стоит тронуть одну и начинаешь отличать ее от прочих.
— Все просто. — Кирилл приподнялся, руки едва не подломились, но он все же сумел сесть, прислониться спиной к стене. — Нет Творца, кроме Отца, и Иисус — сын его по Свету единородный — если человек повторит это свидетельство, произнесенное тобой, то он один из нас.
— Нэт Творца, кромэ Отца, и Иисус — сын эго по Свэту единородный, — повторил тюремщик, почесывая нос и морща не особенно широкий лоб. — А что это все значит, вай?
— Мне трудно будет объяснить, — сказал Кирилл. — Найди кого-нибудь из тех, кто был со мной… Помнишь? — Силы стремительно уплывали, и он боялся, что не доведет фразу до конца. — Передай им от меня, скажи всё… И тебе объяснят, помогут понять… всё.
Похоже, он обрел еще одного последователя — там, где никак не ожидал.
— Это сложна, оны всэ в разных мэстах, гдэ мнэ быват нэ положэно. — Вартан покачал кудлатой головой. — Ладна, я попробую. Только ты держись тут, нэ помырай пока.
Кирилл еще услышал, как тюремщик уходит, а затем уснул. По крайней мере, увидел перед собой полную луну, и на фоне ее диска — очертания какого-то зверька, похожего на мышь, но с более длинными лапками, полупрозрачного, словно призрачного. Затем ночное светило с протяжным шумом рухнуло, и разлетелось на тысячи осколков, как ударившееся об пол блюдо.
Страх пронзил сердце подобно острому колу.
Кирилл попытался выбраться из этого сна, открыть глаза, но провалился в другой, более глубокий, тяжелый и мрачный, словно могила, заполненный шепотами и смутными тенями, скользящими в сумерках…
