Диана Удовиченко - Эффект преломления
Вскоре на поляну выбежала женщина в белой рубахе. Остановилась, втянула воздух, словно вынюхивая заплутавших ягодниц. Не учуяла. Тряхнула головой, распущенные черные волосы шелковым плащом текли по плечам. Женщина скинула рубаху, осталась голая — в лунном свете тело ее блестело серебром. Упала на землю, принялась кататься, тереться о траву, точно зверь. Потом изогнулась, подняла голову и начала завывать, как кошка, когда кота зовет.
Свет луны упал на лицо женщины, и Пирошка зажала рот рукою, сдерживая изумленный крик: на поляне бесновалась сама графиня Эржебета.
Долго ли это продолжалось, ни Агнешка, ни Пирошка потом припомнить не могли. А только, даже когда убралась госпожа, не рискнули бабы выйти из кустов. Так и просидели, обнявшись, целую ночь, и лишь когда солнце взошло, поспешили уйти из леса — благо больше не путала их нечистая сила, и замок оказался недалеко.
— Так что ж получается, Агнеша, — говорила по дороге измученная страхом Пирошка, — госпожа-то наша и есть оборотень?
— Выходит, так. Лидерки, они все умеют. И в зверей оборачиваться, и людей зачаровывать, и жить вечно.
— Как вечно? — раскрыла рот Пирошка.
— Да так. Ты посмотри на себя. Во рту-то у тебя уж полтора зуба осталось, кожа сморщилась вся, что твое печеное яблоко, руки вон как сучья, да спина сгорбленная.
— Ладно уж, — пробормотала обиженная Пирошка. — Сама-то красота неписаная. Толста как бочка, да глупа как квочка.
Агнешка ничуть не осердилась на такие слова:
— Так я тебе про что и говорю! Старость пришла! И глянь теперь на госпожу: наша одногодка, уж четыре десятка ей да еще один годок, пятерых детей родила…
— Четверых, — поправила Пирошка.
— Ну тот мертворожденный был, мальчишечка-то. Но родила ведь… А красота в ней какая! Девка, да и только!
— Так она ж госпожа. Чего ей? Не работает, чай, до рассвета не встает, кушает сладко, спит мягко…
— Что ж все госпожи так не глядятся? — прищурилась Агнешка. — Вон вспомни: на прошлое Рождество приезжала в гости родственница господина Ференца. Тоже одногодка, да что-то ни зубов у ней, ни рожи, ни кожи.
Пирошка задумчиво кивнула. Подруга правду говорит. Невозможно без колдовства сохранить красоту, чтоб в старости на девицу юную походить.
— Кровь она человеческую пьет, — рассуждала Агнешка. — Через то и молодая остается. Помнишь девок, что она насмерть замучила? Вот от них и взяла молодость.
— Да уж сколько лет назад это было, — возразила Пирошка. — Шесть годков, поди, прошло.
— Ну так она теперь сил набралась, черной кошкой оборачивается да в лесу охотится. Пропадают в округе люди-то.
— Ох, страх какой…
— Слыхала же, говорят в деревнях: то черная кошка из замка выбегает по ночам, то собака огромная, черная, и глаза горят.
— И собакой может? — ахнула Пирошка.
— А то! Лидерки, они в кого только не перекидываются. А вот девки в Чахтице видали, в лунный свет она оборачивается. А еще… — добавила таинственным шепотом Агнешка, — она по нему летает!
— Как летает?
— Да так: зацепится за лучик и вознесется в небо. И плывет по нему, пока луна есть… Ладно, вон Чахтице уже. Спасибо всем богам, что выбрались.
Бабы ходко затрусили к замку, боясь, что будут наказаны за отлучку…
Молодая смазливая служанка расчесывала госпожу — бережно, осторожно, перебирая прядку за прядкою. Тек из-под черепахового гребня черный шелк волос. Эржебета сидела у зеркала. Рядом, на низкой скамеечке, примостилась дочь Анна. Ей тоже делали прическу — так девушке было веселее, чем в собственных покоях.
Эржебета смотрела в зеркало. Пристально смотрела. Нет ли морщинок у глаз? Не потемнела ли кожа, не появились ли на ней предательские коричневые пятна — признак старости? Сорок один уже…
Нет. Лицо ее по-прежнему сияло свежестью, кожа была бела словно снег, волосы — густы и блестящи. И зубы все сохранились, и грудь по-прежнему высока, и стан как у девушки. Почему ж так плохо, так тяжко на душе? Почему она все равно не чувствует себя молодою? И долго ли будут действовать зелья, которыми она борется со старостью? Вон на руке появилось маленькое пятнышко, и прожилки вен выделяются… Руки у женщины всегда выдают возраст.
— Госпожа прекрасна, — мягко сказала рыжая Дорка. Знала, когда ввернуть нужное словечко. — Госпожа как сестра Аннушке…
Эржебета перевела взгляд на юное прелестное личико Анны. Ведь и правда, разница невелика. Но почему ж в душе молодости нет? И глаза… в глазах видны ее года.
Дочери. Дети. Может, в них дело? В материнских тревогах, в страхах, бессонных ночах? Пять раз носила она дитя под сердцем, пять раз кричала, кусала губы, истекала кровью в родах. Здоровье не баловало, и дети всегда появлялись на свет тяжело. А Миклош, третий ее ребеночек, мертвым родился — пуповиною его удушило.
Она плакала тогда — по сыночку, которого они с Ференцем так ждали, по своему подорванному здоровью, по мучениям напрасным… Он похож был на Эржебету, мальчик ее. Белая кожа, черные волосы — такой красивый лежал. И мертвый.
Анна, старшая, тоже похожа на нее. Очень похожа — и лицом, и телом. Те же черные волосы, те же правильные черты, та же бледная нежная кожа. Только глаза зеленые, как у Эржебеты в детстве. И так же, как Эржебета в детстве, Анна любила всех — жалела и слуг, и родных, всех старалась помирить, всем сказать доброе слово. Графиня гордилась дочерью — пусть хоть дети будут мягки душою, если матери не удалось…
Анне недавно исполнилось шестнадцать. Взрослая девушка уже, невеста, думала Эржебета. Пора замуж выдавать. Нужно подыскивать достойного жениха.
Да и Катерине четырнадцать минуло, Урсуле — тринадцать. Обе средние дочери похожи на отца, а вернее, на покойную Оршолю. Графиня всякий раз огорчалась, видя, что у девочек такие же острые подбородки, такие же бесцветные лица, как у свекрови. Ну да зато характерами удались — обе упрямые, бойкие.
Младшенькому, Палу, пять лет всего. Наследник, надежда, последыш. Эржебета берегла его как зеницу ока, нещадно наказывала служанок за недосмотр. Мальчик рос здоровеньким, родители не могли нарадоваться.
Больше не будет у меня детей, подумала Эржебета. Не хотела, да и Дарволия подтверждала. Говорила, нельзя уже графине рожать, здоровье не выдержит. И так каждая беременность вела к возврату заболевания крови. Оттого мольфарка давала Эржебете зелье — зеленое и горькое, как тоска. Но оно действовало — детей не случалось.
Мысли текли плавно, медленно, лениво даже. Графиня раздумывала о женихе для Анны — сговориться бы с хорошей магнатской семьей из евангелистов, да хоть со Зриньи, у них сын Николаус, и умен, и хорош собою…
Вдруг голову ожгла резкая боль. Эржебета вскрикнула, дернулась. Служанки испуганно попятились. Пирошка, державшая таз с водой, спряталась за спину Дорки.
— Простите, госпожа, — взмолилась девка, которая слишком сильно надавила на гребень.
Не задумываясь, Эржебета ударила негодяйку по лицу. Из разбитой губы служанки брызнула кровь, залила белую руку графини. Та передернулась:
— Ах ты, дрянь! — и снова замахнулась.
Девчонка упала на колени, прикрыла голову, сжалась в жалкий комок. Эржебета предвкушала расправу над девкой — такой глупой, такой… ненавистной. Кто знает, быть может, ее отец когда-то убивал и насиловал Эржебетиных сестер? Или отец отца… Да какая разница? Она хлестнула девку по щеке, размахнулась еще.
— Мама, не надо, мама! — со слезами закричала Анна. Подбежала к Эржебете, схватила за руку. — Матушка, прости ее!
Подошла Дарволия, протянула кубок:
— Выпей, госпожа. Это успокоит.
Графиня медленно приходила в себя. Отвела взгляд от девки, которая тут же поползла прочь, как побитое животное. Посмотрела на испачканную руку. На белой коже ярко алели крупные капли. Эржебета взяла услужливо поданный Доркой платок, провела по руке.
Там, где была кровь служанки, кожа словно светилась свежестью, стала нежной, как у ребенка. Мать и дочь смотрели на это чудесное преображение, только черные глаза не выражали ничего, а в зеленых застыл ужас.
С тех пор в Чахтице снова начали пропадать девушки. Это случалось раз в месяц, каждое полнолуние. И в ночь после исчезновения люди видели на стене замка графиню, которая извивалась в странном танце, поднимала к небу руки, словно призывая неведомых кровавых богов…
Замок Чахтице, ноябрь 1601 года от Рождества Христова
— И как она давай девку бить, — рассказывала Пирошка. — У той, болезной, аж все лицо кровью покрылось. А госпожа знай лупцует и молодеет на глазах!
— Так уж и на глазах? — недоверчиво переспросил Донат.
Прохладным осенним деньком в замок приехал Пирошкин младший брат из деревни, сало привез да решил остаться с ночевкой. Сидели под стеной, разговаривали. Брат рассказал о деревенских новостях, а Пирошка поделилась чахтицкими событиями. Тут же примостилась и Агнешка — куда ж без нее.
