Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Я валялся у очага, стараясь убедить себя поднять зад, натаскать воды и как следует помыться, но было откровенно лень. Тем более что процесс это непростой и довольно длительный. Пока воды натаскаю, пока дом нагрею, пока воду заварю. Да, воду приходилось именно заваривать. Странное, немного необычное, но все же весьма логичное действо было трудоемким. Для нагрева воды требовались большие камни, которые чуть ли не докрасна нагревались в очаге, а потом деревянными клещами опускались в кадку с водой. Железной или чугунной емкости, чтобы поставить на огонь и держать горячей воды всегда вдоволь, не было. А те кувшины, которые я делал, были максимум на три литра или чуть больше того. В печь для обжига сосуды большего размера просто не помещались, да и велика была вероятность, что кувшин лопнет. Не бывает так, чтобы у человека, который только наблюдал за работой опытного гончара, с первого раза получилось что-то путное. Разумеется, я не мог вспомнить всех нюансов, не учел каких-то обстоятельств. Не то что до совершенства, даже до нормальной, приемлемой работы было еще далеко.

Кстати, на общем фоне местных жителей, как деревенских, так и городских, я выделялся запахами куда более приятными. Банальная формула «ты то, что ты ешь» здесь выражалась явственно и наглядно. Одежда из натуральной кожи и шерсти, изо льна и крапивы невероятно легко впитывала запахи. Тесное общение с домашними животными, обработка шкур и мяса лесных обитателей, рыбы и птицы создавали, мягко говоря, весьма своеобразную картину запахов. С тех пор, как я был вынужден отказаться от курения, мой нос стал настолько чувствительным и восприимчивым к малейшим изменениям, что только и оставалось удивляться такому приобретению. Некоторые ароматы словно бы вернулись ко мне из далекого детства. Это было забавно и непривычно, помогало лучше изучить окружающий меня сейчас мир.

Мелкие снежинки задуло порывом ветра в отдушину на крыше, метель завыла, царапаясь в двери. Я подтянул несколько березовых поленьев, положил поверх углей в печи. Пусть будет жарко, пусть каменная кладка печи как следует прогреется.

За стенами дома что-то затрещало, будто ветка дерева чиркнула по двери. Я вскочил с настила у очага, ища взглядом топор. Лезть в тайник, где Петр держал мечи, мне показалось долгим и ненужным. За дверью скрипнули доски крыльца, раздался приглушенный грохот свалившихся поленьев. Медведь? Волк? Рысь?

Схватив топор, я ринулся к двери, но именно в этот момент она открылась, и через порог перевалился Петр.

Огонь в очаге забился, словно встревоженная птица в клетке, из темноты ночного леса в хижину ворвался снежный вихрь и какой-то пронзительный, колючий холод. Пальцы Петра вцепились в щель между досок на полу, он изо всех сил пытался встать, но единственного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что теперь, когда он достиг цели, ему не удастся это сделать.

Одежда на нем была мокрой, бурой от болотной грязи и тины. Почерневшее лицо запорошило мокрым снегом, ноги еле двигались. По тесаным бревнам за Петром тянулся кровавый след вперемешку с комьями грязи.

Не очень-то отдавая отчет своим действиям, не обращая внимания на грязь и кровь, я подхватил тело и тут же перенес его поближе к очагу. Достав нож, я стал срезать с Петра мокрую одежду – снимать ее обычным способом было опасно. Он уже не понимал, что происходит, глаза закатывались под веки, тело тряслось от холода и болевого шока. Захлопывая за ним дверь, я увидел, что на пороге лежит копье, которое он всю дорогу нес с собой и бросил только на пороге дома.

Раны были ужасные. Мне не нужно было спрашивать, что произошло, и так все понятно. Первая рубленая рана тянулась от шеи до середины груди с левой стороны. Ключица сломана, задеты ребра. Вторая не менее серьезная рана находилась на правой руке, чуть выше сгиба локтя. Если первый удар был нанесен сверху вниз, то второй горизонтально, слева направо. Это не дикие звери его подрали, не медведь-шатун, который так и не залег в зимнюю спячку, и не стая волков. Это дело рук людей, вооруженных людей. Били не топорами, а клинковым оружием, и причем даже не мечами, а, судя по ране, саблями или, если быть точным, одной саблей. Как он умудрился нарваться на такие неприятности, я даже представить не мог.

– Петр, Петр! Твою мать! Ну как тебя угораздило?!

Схватив деревянные клещи, я выдрал из очага два больших камня, и бросил в кадку с водой. Затолкав ногой вывалившиеся угли обратно в огонь, я вывернул наизнанку свою сумку и вытащил зелья, что держал в сундуке. На глаза попалась хоть и сильно рваная, но все еще целая толстовка, та самая, в которой я оказался здесь впервые. Не раздумывая, я тут же изорвал ее на длинные лоскуты. Зачерпнув миской из кадки уже теплой воды, я стал промывать раны, добавляя в каждую новую порцию воды немного густой настойки подорожника. Перетянуть правую руку было несложно, я тут же наложил жгут. С левым плечом все оказалось намного сложнее. Подключичная артерия уцелела лишь чудом, но гематома, расползающаяся вокруг ребер и ключицы, не предвещала ничего хорошего. Кровь была темной, не артериальной, да и текла уже очень слабо. Ключица раздробилась на несколько крупных осколков, которые впились в мышцы, каждое прикосновение к ране вызывало у моего друга дикую, мучительную боль. Даже если сейчас же явится неотложка с бригадой реанимации, его шансы на выживание не увеличатся. Я не мог даже зашить рану, опасаясь, что его сердце просто не выдержит боли.

Разглядывая в свете огня флакончики со своими «ведьмачьими» снадобьями, я отложил те, которые будут совершенно бесполезными. Из тех, что могут пригодиться и хоть как-то облегчить его страдания, остались только три. Очень крепкий настой семян ландыша. На пару капель больше, чем необходимо и… он умрет, видя красочные сны. Крепкий полынный настой. Этот подействует не сразу, и смерть будет мучительной. И третий – настой мухоморов. Вот этот точно снесет крышу моему бедному другу, но хотя бы лишит болевых ощущений. Не зря я держал эти снадобья во флакончиках с красной меткой.

Капнув всего десять капель грибной настойки в кружку с холодной водой, я просто влил содержимое Петру в рот и зажал ему нос, чтобы тот смог проглотить эту отраву. Обрабатывать раны растворами и настойками не было никакого смысла, но я все равно продолжал это делать, не жалея для друга запасенных лекарств.

Я изодрал все рубашки, свои джинсы и майку, лишь бы как следует обработать и перевязать раны. Не знаю, сколько ему пришлось пройти по лесу в таком состоянии, но судя по его побелевшей коже и непрекращающейся дрожи, крови он потерял очень много.