Отпрыски Императора - Дэвид Гаймер
Пока мы шли через лужайки вокруг Сенаторума, консул качал головой, рассерженный какими-то сообщениями, полученными через потрескивающую вокс-бусину.
Заметив, что я поглядываю на него, Галлан поморщился:
— Они просят меня руководить в одиночку, пока все это не закончится — пока мы не восстановим порядок.
— Единовластный консул? — Я вскинул бровь. — Дерзкая идея.
— Противоречит всем уложениям.
— Ну, если мы хотим преодолеть кризис, то что-нибудь следует предпринять. И быстро.
Многозначительно посмотрев на Галлана, я зашагал дальше.
У ворот Сенаторума бушевало сражение. Когда я уже собирался возглавить атаку, консул удержал меня:
— Мы должны как можно скорее попасть в зал Совета. Необходимо поговорить с членами ассамблеи прежде, чем они примут какие-либо решения.
Жестом он предложил обойти здание и воспользоваться дверями для сервиторов и прислуги.
Я помедлил, злобно взирая на отребье у входа. Мятежники швыряли кирпичи и пытались поджечь знамена. Все они выглядели или пьяными, или невменяемыми, и мне вновь показалась нелепой сама мысль, будто я могу принадлежать к тому же виду, что и эти безмозглые создания. Как им пришло в голову обратиться против государства, которое столько для них сделало?
— Не позволяй ярости затуманить тебе разум, — посоветовал Галлан. — Мы застряли бы тут на целый час.
— Ты прав, — отозвался я. — Мне нужно доставить тебя к сенаторам, пока еще не поздно.
Затем я велел своим солдатам вступить в сражение без меня, и мы с консулом побежали к заднему фасаду здания, окутанного тьмой.
Двери оказались открытыми. Как только мы вошли в пышные чертоги Сенаторума, я разобрал то, чего определенно не мог уловить Галлан: до меня доносился не только шум толпы с примыкающих улиц, но и голоса важных персон, стекающихся в зал Совета. Кто-то объявил чрезвычайное заседание. Сотни патрициев Макрагга пробрались через бунтующий город, твердо решив, что обязаны высказаться. Даже с порога я слышал, как малодушны речи некоторых из них. Вместо чистого гнева в словах аристократов сквозило радостное возбуждение — они считали кровавую бойню благоприятным моментом.
Несколько минут Галлан бурным шепотом переговаривался по воксу с кем-то, кто передавал ему сведения из зала. Но, когда мы приблизились к центру дворца, прервал беседу и повернулся ко мне:
— Я хочу, чтобы ты вышел на трибуну вместе со мной. Так пожелал бы твой отец.
Все еще размышляя о своей утрате, я лишь кивнул, с трудом понимая, о чем идет речь.
— Но нельзя предстать перед ними в таком виде, — продолжил Галлан.
Я недоуменно нахмурился, но затем сообразил, что он имеет в виду мои боевые доспехи. После возвращения в столицу мне не удалось переодеться и снять кольчугу с пластинчатой броней, перепачканные в грязи, крови и пепле.
Слегка улыбнувшись, консул покачал головой:
— Если ты войдешь в зал Совета в таком грозном обличье, там тоже вспыхнут беспорядки. — Он схватил меня за руку. — Мы должны стать голосом разума, Робаут. Хватит на сегодня зверств.
Я вновь кивнул. Всю жизнь я старался не опозорить имя отца, и сейчас, после его смерти, это почему-то стало еще важнее.
Когда я начал расстегивать снаряжение, Галлан, знавший устройство здания гораздо лучше меня, указал на одну из дверей:
— Вон там слуги помогут тебе переоблачиться.
Пока я шел туда, консул почему-то задержался. Мне пришлось сказать:
— Иди, я быстро.
Галлан, воззрившись на меня с болью в глазах, кивнул и поспешил прочь.
В комнате висели суконные тоги и мантии, положенные патрициям законодательного собрания. Направившись к гардеробу, я на ходу начал сбрасывать части доспеха, и броня залязгала о холодный кафельный пол.
Я еще не полностью разделся, когда в помещение вбежал какой-то служитель, поклонился и закрыл за собой дверь.
— Мой господин, — пробормотал он и, кинувшись ко мне, расстегнул оставшиеся латы.
— Вон ту! — резко произнес я, показав рукой на самое скромное одеяние, какое мне удалось отыскать: простую бело-синюю тогу, не настолько обильно расшитую золотом, как ее соседки.
Слуга помедлил, но, видимо, сочтя за лучшее оставить свое мнение при себе, принес выбранное облачение.
Надевая тогу, я ощутил нечто странное — тот же химический аромат, что и в кабинете отца. Та же самая подспудная тревога проникла в мои мысли, побуждая осознать, почему запах знаком мне. В этот раз я прошел в рассуждениях до конца, и перед глазами встали картины иллирийской кампании — жестокой, но принесшей удовлетворительный результат. На каждого убитого варвара пришлось десять его сородичей, которые вняли разумным доводам и сложили оружие. Впервые в жизни я увидел, как дипломатия берет верх над грубой силой.
Но вождь повстанцев, поджарый недомерок по имени Зуллис, не пожелал преклонить колено. Он дрался, будто крыса, угодившая в западню, — размахивал таким же кривым ножом, какие раньше я замечал у его ассасинов. Зуллис с хохотом заявил, что лезвие смазано нейротоксинами, и швырнул клинок мне в лицо. Я преподал негодяю исчерпывающий урок хороших манер, однако так и не забыл смрад его яда…
Ухмыляясь, служитель напал на меня с длинным изогнутым кинжалом, блеснувшим в полутьме.
Отскочив вбок, я поймал врага за запястье и начал медленно выкручивать ему руку, пока не раздался хруст кости. Изменник взвыл от ярости и боли.
— Моего отца убил ты, — произнес я. — Ты отравил его. Вот почему он не подпускал меня к себе.
Если прежде мой гнев пылал, как у взбешенного зверя, то теперь леденил мне кровь. Никогда еще я не чувствовал себя так… нечеловечески. Мне казалось, что я стал оружием.
— Да! — прохрипел ассасин, неистово вращая глазами и пытаясь выдернуть руку.
Когда он фыркнул и захихикал, я сообразил, что на него действуют боевые стимуляторы.
— Почему?
— За деньги! — глупо рассмеялся мятежник и, скрипя зубами, придвинулся ко мне. От внезапного удара ногой в живот у меня вышибло воздух из легких.
Пошатываясь, я отступил, проклиная себя за глупость. Неприятель отвлек меня, к тому же моя скорость реакции сильно уменьшилась.
