И-2 (СИ) - Михайлов Дем

— Ссака — тут же ответила беловолосая — Я Ссака. Я под тобой, лид?

— Да.

— Снаряга? Аптечка? Автомат? Что насчет стрельб?

— Полностью снарядим и вооружим. Еще пожелания?

— Под конец службы я была вторым помощником командира. Не знаю справлюсь ли я с этим узкоглазым — беловолосая задумчиво смерила взглядом Каппу — Сейчас точно не справлюсь, но дай мне восстановиться…

— И?

— У тебя кто круче — тот и главнее?

— Примерно так — кивнул я — Хочешь стать сержантом? Взять под себя десяток сырых бойцов?

— Хочу.

— Зачем?

— Соратники — не задумываясь, ответила она — Верные соратники. Как жопой не верти — однажды поймаешь пулю. Аптечка истощится и сдохнет, даже пробитый экз упадет и не встанет. И вот тогда надежда только на тех, кто вытащит тебя из боя, прижмет к шкуре новую аптечку, вольет тебе стакан собственной крови и поможет отбиться, пока ждете эвакуацию или подкрепление. И за годы участия в детских разборках этих игрушечных однодневных корольков я поняла — под боком всегда должно быть два-три реально верных и живучих бойца.

— Ты точно тупая? Говоришь вроде как умно…

— Я тупая. Но память хорошая. И выживать умеешь.

— Покажешь себя — будет тебе десяток.

— Есть.

— История — напомнил я — Что не так с этой татуировкой? Она выглядит живой. Особые чернила?

— Особое мастерство — покачала она головой и, проведя по растрепанным волосам, поморщилась — Надо вымыться. И заплести косы. А татуировка… ее делал он. Тот мелкий у стенки, что дважды выстрелил мне в спину. Он… этот молчаливый дебил-художник… он отсталый что ли… врачи таких как они называют особыми детьми, что живут не в нашем мире… или они говорят, что они видят мир иначе… не знаю. Но татуировку сделал он — лет через пять после той истории. И все эти десять лет он меня донимал каждый день! Мелкий сученыш! Каждый день об одном и том же — дай выбью тебе тату… мне надо нарисовать… нарисовать на твоей спине… я должен…

— И ты сдалась?

— А ты бы не сдался? сем лет! Пять лет он изо дня в день талдычил одно и то же… И я сдалась. Хотя меня так впечатлил его страшный альбом… что я поняла — не прогадаю. И ведь это я еще схуднула. Когда наберу утерянные — она оглядела себя, провела ладонями по ребрам, шлепнула по бедрам и кивнула — Когда верну свои ушедшие пятнадцать килограмм мышц, ты поймешь, о чем я говорю — татуировка оживет по-настоящему.

— Ее делали тебе по широкой накачанной спине?

— Да. Сейчас татуха искажена чуток. Поэтому эффект не тот…

— Ты ведь ее еще не видела — прищурился я — Зеркал тут нет. Как увидела тату у себя на спине и поняла, что она искажена?

— Не знаю — удивленно призналась она — Да… Не видела еще. Знаю, что она там, знаю, как она выглядит, но…

— Видела себя в зеркале уже там — в ВестПик? — предположил я, ткнув рукой в один из полу обрушенных гигантских цехов, чей мрачный черный корпус отчетливо виднелся в лунном свете.

— Да… наверняка. Где ж еще? В последнем воспоминании, сидя на старом байке, я себя помню на пике форме. А такой вот хилой уродиной… нет.

— Ты уродина — признал я.

— Я верну свою форму.

— Ладно. Продолжай. Про саму историю, а не о том, как паренек тыкал тебя иголкой и представлял, что ты подыхаешь в агонии.

— Да нет, командир. Ему меня ненавидеть не за что. И он знал это. Любил меня — по-своему, своей непонятной сумасшедшей любовью.

— История…

— Она… бытовушная. Как всегда и везде. По заданию уставшей администрации одного монолитного жилого квартала…

— Жилая башня?

— Да. Администрация устала от разгула преступности на всех уровнях. И наняла нас. Их условия — никаких серьезных повреждений башне, никаких пленных и, что самое хреновое — работать в гражданке.

— Вообще без снаряжения?

— Ага. Скрытые броники были, а так… вырядились обычными гражданскими и вперед. Условия с нашей стороны — оплата двойная, вся оплата вперед и отключить все наблюдение.

— Норм — кивнул я — Дальше.

— Был наемником в те времена?

— Дальше.

— Мы вошли и начали чистить этаж за этажом. Никаких вопросов мы не задавали, никому не представлялись, все в гражданке, ножи, игстрелы, на крайний случай пушки с глушителями, чтобы не поднимать шум как можно дольше. Анонимность. Вообще нам понравилось задание — каждый получил шанс проявить себя.

— Забились на то, кто скольких прикончит?

— В точку. Плюс я поспорила, что минимум первых семерых прикончу ножом.

— Дальше.

— Я распустила волосы. Подмазала губы и глаза. Рискнула и не взяла броник, выставила сиськи. Чтобы встречные не глядели на мои руки. Закинулась парой веселых таблеток, бросила под язык долгоиграющую бумажную пластинку с пропиткой и потопала за остальными. С собой у нас было полным-полно фото тех, кого администрация считала рождающими проблемы. На плечах и поясах пластины малых сканеров. По этим фото мы и действовали, не обращая внимания пол и возраст. Опознали — шлепнули, опознали — шлепнули. Продвигались быстро. На двести тринадцатом этаже одна из дверей была распахнута. Я внутрь, услышала сдавленный стон, откинула коленом какую-то мелочь, копающуюся в завале старой обуви у двери и… дальше как на тату.

— Озвучь.

— Я не видела в руках той твари пистолета — признала Ссака — Решила, что он держит ее за волосы и трахает. Моя ошибка. Плечевой сканер поймал в отражении зеркала его лицо, опознал, высветил красным — я вытащила нож и полоснула, провела по глотке. Тут же поймала спиной пару игл. Вторая моя ошибка — я не доперла, что малек искал в старых тапочках не укрытие, а игстрел. Но я выдержала. Выбила у него игстрел, врезала пощечину… а он башкой о стену ударился, а на меня даже не смотрит — на стол глядит. Тут я и поняла, что услышала выстрел, но в горячке после ранений не зафиксировала…

— Он прострелил ей башку?

— Да. Он прострелил голову его мамы.

— Дальше.

— Я его забрала — просто ответила Ссака — Плюнула на пари и ушла вниз, унося его с собой. Знаешь… он не сказал ни слова. Он не плакал. Не сопротивлялся. Просто смотрел и смотрел на удаляющуюся дверь его квартиры. Моя вина… я была под дурью. У меня были все шансы спасти жизнь его матери.

— Гири — тихо произнес Каппа — Долг. Путь.

— И этот пацан? — поощрил я наемницу усмешкой.

— Прижился. Жрал мало, спал где придется, с утра до вечера рисовал. Причем, гаденыш, только на бумаге. На реально бумаге — планшеты на дух не переносил. С цифрой дела не имел. И имел еще целую кучу странностей.

— Например?

— Главная его безумная фишка — на него иногда находило и он вдруг решал, что именно в этом месте должна быть картина — причем он уже знал какая именно. Изредка удавалось с ним договориться. Чаще всего нет.

— С твоей спиной не получилось?

— Нет — покачала она головой.

— Значит, пацан подрос и стал художником?

— Великим художником, каппи. Великим… но пугающим.

— А вторая по безумности его фишка?

— Он слышал какие-то голоса, что говорили ему что делать и куда идти. И… однажды он ушел. Когда мы вернулись в казарму — его уже не было. Камеры наблюдения показали, что он прихватил рюкзак, запихал в него альбом, карандаши, пару консервов и просто ушел.

— Дальше…

— А все. Больше мы с ним так и не встретились.

— Искала?

— Да. Поехала за ним почти сразу, пока след еще горячий. Но потеряла след в первом же пыльном пустом городке с валяющимися на улице дохлыми обезьянами. На стене дома увидела свежую картину — не карандашную, там вроде обычная строительная краска и кисточки. Или еще что похожее — я не спец в этой мазне. На картине он — со спины — босой идет по улице полной дохлых обезьян. Движется в сторону заката. С тех пор я не видела ни его самого, ни его картин.

— Как его имя?

— Мать назвала его Матаките. Мы звали его Мэтом.

— Ясно.

— Оди… ты… встречался с ним?

— Нет — покачал я головой — Не помню такого. Но я видел его картины.