Митчел Сканлон - Сошествие Ангелов
Мастер Рамиэль первым поздравил Захариэля со званием рыцаря. Наставник хотел сказать что-то еще, но множество рыцарей обступили их со всех сторон и приветствовали нового члена Ордена.
В противоположность мрачной церемонии введения в Орден, состоявшейся много лет назад, вступление в ряды рыцарей было отмечено с неподдельным весельем. Для любого человека такой момент имел огромное значение, и каждый был не прочь разделить торжество со своими друзьями.
Множество рыцарей бросились поздравлять своего нового товарища, и из-под капюшонов стихарей на Захариэля смотрели веселые дружеские лица.
Он еще даже не успел понять, что происходит, как первые подошедшие рыцари стали его обнимать. Неожиданно смущенный, Захариэль ощутил, что его подняли над полом, а потом усилиями дюжины рыцарей он взлетел к самому потолку, затем начал падать, но те же руки, которые его подбросили, подхватили новоиспеченного рыцаря.
Смех не утихал, и его снова подбросили в воздух. На этот раз Захариэль перевернулся и успел увидеть под собой калейдоскоп лиц. И все веселились. С некоторыми рыцарями он был знаком, но многие в его представлении оставались суровыми далекими силуэтами.
Он заметил Льва, Лютера, лорда Символа и мастера Рамиэля, и все они отвечали на его взгляды улыбкой или смехом.
Из всех мгновений его жизни этот момент запомнился Захариэлю как самый странный и невероятный.
— Такова традиция, — со смехом пояснил ему Лютер, когда немного позже они подняли кубки с вином. — Это трамплин. Мы поступаем так с каждым новичком. Эх, но самым интересным было твое лицо.
Торжество проходило в главном трапезном зале Алдаруха, и, к немалому облегчению Захариэля, рыцари вскоре перешли к более прозаичным методам празднования и перестали его подбрасывать, словно тряпичную куклу. В честь нового рыцаря был устроен торжественный обед, во время которого прозвучало немало тостов и поздравлений.
Рыцари, которых до сих пор он в основном видел только издали, теперь дружески хлопали его по спине и называли своим братом. Захариэль не понимал, заслужил ли он такую честь, убив чудовище из Эндриаго, или подобным образом встречали всех новичков. В любом случае такая реакция на его вступление в Орден казалась ему почти чрезмерной.
Торжество взволновало его еще и тем, что проходило в столь замечательной компании. После окончания обеда, когда общее собрание разбилось на мелкие группы, его отыскал Лютер.
Он, очевидно, счел важным, чтобы Захариэль в полной мере насладился всем происходящим.
— Да, самым замечательным было твое лицо, — повторил он, все еще посмеиваясь.
Добродушный смех Лютера мгновенно прогнал остатки напряженности.
— Правда, жаль, что ты не мог видеть себя со стороны. Сначала, когда тебя обступили, у тебя был такой вид, словно мы пытаемся тебя убить. А потом, когда до тебя дошло, что происходит, клянусь, ты выглядел еще более напуганным. В какой-то момент я даже подумал, что ты собираешься обмочить свои одежды. Хорошо, что этого не произошло, когда ты кувыркался в воздухе.
— Это было так… неожиданно, — протянул Захариэль. — Я никак не мог подумать…
— Что? Что у нас есть чувство юмора? — усмехнулся Лютер.
Он поднес руку к глазам, делая вид, что вытирает навернувшиеся слезы.
— Да, этого никто не ожидает. Поэтому и выходит так смешно. Впрочем, я не шутил, называя этот обряд традицией. Конечно, о ней не услышишь от лорда Символа или ваших наставников, но во многих отношениях обычай подбрасывать вновь посвященного рыцаря в воздух — это такая же традиция, как и все, чему вас подвергали за все прошедшие годы. Мы называем этот обряд «невидимым трамплином». Можешь считать его противоядием для строгой церемонии первой инициации. Так мы принимаем новых членов в семью.
— В семью?
— В Орден, — пояснил Лютер. — Вспомни, что говорил лорд Символ во время церемонии инициации. Мы все — братья, а братья не могут проводить все свое время, сидя кружком с самодовольным видом или жалуясь на несовершенство мира. Иногда нам требуется выпустить пар. Мы смеемся, шутим и разыгрываем друг друга. Мы ведем себя как обычная семья. Посмотри вокруг, Захариэль. Каждый человек в этом зале готов с радостью отдать за тебя жизнь, и от тебя они ожидают того же. Калибан — опасное место, и многим из нас может представиться случай пожертвовать собой ради братьев. Но это не означает, что мы не можем позволить себе иногда повеселиться. Это помогает сохранить присутствие духа. Мы все любим шутки.
— И даже он? — спросил Захариэль, переводя взгляд на Льва, чьи голова и плечи возвышались над окружающими рыцарями.
Аура задумчивости и отчужденности окружала этого человека, что издали было особенно заметно. Захариэль вспомнил разговор со Львом на смотровой площадке крепости и понял, что ощущение его обособленности в окружении людей усиливается странным образом.
— Нет, здесь ты прав, — признал Лютер. — Мой брат склонен к одиночеству. Он всегда был таким. Но это не из-за недостатка чувства юмора. Скорее, дело в обратном. Ты должен помнить, что он не только превосходный воин, он — гений. Его разум представляет собой слишком тонкий и сложный инструмент, и в юморе он проявляет себя с таким же блеском, как и во всех остальных видах деятельности. Когда брат шутит, его никто не понимает. Его шутки слишком высоки и замысловаты для наших примитивных умов. Они не попадают в цель.
Лицо Лютера при взгляде на Льва омрачилось мимолетной грустью. Захариэль, заметив облачко печали, почувствовал, что словно нечаянно коснулся глубоко личного горя. Но теперь он яснее ощущал сильнейшую связь между Лютером и Львом, так похожую на эмоциональную привязанность между ним и Немиэлем.
И еще он понял, каким величием обладает Лютер, даже если это и не всегда очевидно для большинства окружающих его людей. Он обладал феноменальными талантами во многих областях и был не только превосходным воином и охотником, но и прирожденным лидером. После Лиона Эль-Джонсона Лютер был самым удачливым истребителем великих зверей на всем Калибане.
В любую другую эпоху Лютера бы считали величайшим героем своего времени. Он давно стал неизменным любимцем жителей Калибана, отметивших его внутренние качества, такие как веселый нрав и холодная рассудочность во времена кризисов, а также величие его замыслов. Трагедия Лютера состояла в том, что он родился в одно время с человеком, с которым невозможно было сравниться. В тот день, когда он встретил Джонсона в лесу и решил приобщить к цивилизации, его собственная легенда была закончена.
С того момента и до самой смерти он был обречен жить в тени Льва.
По мнению Захариэля, искренняя и непринужденная привязанность Лютера ко Льву сильнее всего свидетельствовала о его высочайших качествах. Многие люди в его положении могли поддаться ревности и стараться преуменьшить успехи Джонсона. Но только не Лютер — он был совсем не таким.
С поистине братской преданностью он направил все свои усилия на то, чтобы замыслы Льва обрели всеобщую поддержку. Лютер нес такую же ответственность за кампанию по уничтожению великих зверей, как и Джонсон, но, по мере того как кампания близилась к завершению, все почести доставались не Лютеру, а Льву.
И в этом человеке Захариэль не заметил ни капли горечи, поскольку Лютер, очевидно, смирился со своей ролью в истории быть вторым после своего брата.
— Мой брат очень одаренный человек, — сказал Лютер, все еще глядя на Льва. — Как мне кажется, второго такого нет и никогда не было. Я даже уверен, никто из ныне живущих не может с ним сравниться. А тебе известно, что он превосходный имитатор?
— Лев? Нет, я об этом не знал.
— Он может воспроизвести голос любого существа на Калибане, от охотничьего крика какого-нибудь хищника до брачных песен сиринкса. А еще у него превосходный голос. Он знает все старинные песни и народные мелодии Калибана. Если бы ты услышал, как он исполняет «Леса моих отцов», на твоих глазах, несомненно, появились бы слезы. Насколько мне известно, он никогда не пробовал себя в сочинении собственной музыки, но можешь быть уверен, результаты творчества были бы потрясающими. Мой брат преуспевает в любом занятии, к которому прикладывает руки, и в этом его трагедия.
— Какая же это трагедия? — опешил Захариэль. — Как можно называть трагедией успехи во всем?
— Ну, возможно, «трагедия» — слишком сильно сказано, — пожал плечами Лютер, снова оборачиваясь к Захариэлю. — Но ты должен помнить, что мой брат уникален. Он никогда не рассказывал о своем происхождении — для него это такая же тайна, как и для всех остальных. Можно подумать, что это не рожденный женщиной человек, как каждый из нас, а бог или полубог, сошедший на землю. Мой брат без всякой вины с его стороны обречен на одиночество. У него настолько быстрое и неординарное мышление, что даже я, хоть и знаю его уже много лет и должен бы привыкнуть к ходу его мыслей, не всегда успеваю за его рассуждениями.
