Юрий Брайдер - Гражданин преисподней
Прогнав постылую Лайбу, прозрачно намекавшую на свое бедственное положение (дескать, раньше хоть кто-то корочку подавал, а теперь зубы на полку клади), Фуцел решил, что пока лучше отсидеться под землей, благо что после случая с Жабоедовым милиция в каменоломни соваться не рисковала.
А потом все как-то сразу изменилось. Начались проблемы с водой, без задержки уходившей в недра земли. Из всех щелей попер странный, никогда здесь не виданный мох. Появились и вовсе фантастические твари, впоследствии названные химерами. Слух о том, что попытка выхода на поверхность равносильна самоубийству, превратился в непререкаемую истину.
Так Фуцел и застрял в каменоломнях. Хорошо хоть, что нужды ни в чем не испытывал — за это надо поблагодарить воровского бога, если таковой имеется. Со временем сюда проникли вездесущие метростроевцы, вслед за ними явились темнушники («глаза завидущие, руки загребущие» — как их характеризовали аборигены каменоломен), а впоследствии и светляки, самые тяжелые на подъем.
Было много крика и мордобития, даже смертоубийства случались, но в итоге каменоломни так никому и не достались. Когда страсти улеглись, Фуцел близко сошелся с одним из вождей темнушников — папой Каширой, личностью тоже весьма незаурядной, правда, совсем в другом плане. (Юрок тогда еще пешком под стол ходил и на здешнем горизонте возник намного позже.)
Когда по взаимному соглашению всех заинтересованных сторон каменоломни были превращены в Торжище, Фуцел неожиданно оказался самым богатым лавочником. Он один мог выставить больше товаров, чем, скажем, вся обитель Света. Да и товар был на загляденье, такого нынче ни за какие коврижки не сыщешь — и швейные иглы, и душистое мыло, и наручные часы, и клизмы, и сковородки, это не говоря уже о консервах, детских питательных смесях, специях и шоколаде. А ведь когда-то многие потешались над скаредностью Фуцела. Дескать, ну и крохобор — все подряд в свою берлогу тащит. Кто же в итоге оказался прав?
В масштабах Шеола он стал Крезом, Гобсеком, Рокфеллером, однако продолжал жить в своем нищенском закутке, спать на истлевших шубах и носить такие лохмотья, что ими побрезговала бы даже давно опочившая Лайба. Не прекращались и его регулярные запои, раскрепощавшие мысль и дававшие волю необузданной фантазии.
Да только судить его было некому — всю жизнь прожил бобылем, в таком качестве и умереть собирался.
И все же Фуцел был уже не тот. Даже Юрка Хобота узнал не сразу. Что ни говори, а годы сказывались, да и регулярные бдения над эмалированной ванночкой здоровья не прибавляли.
Встречу решили отпраздновать в ближайшей корчме, проще говоря, в тесном закоулке лабиринта, отгороженном от посторонних глаз всяким утильсырьем — кусками дырявого брезента, гнилой фанерой, упаковочным картоном. Гостей здесь угощали ядреным пойлом неизвестного происхождения и крупными, как кулак, улитками, доставленными из дальних пещер, где им вольготно жилось среди помета летучих мышей.
Фуцел, разбогатев, не огрузнел телом, а, наоборот, высох, став похожим на старого зачуханного черта, тем более что из дырок неизменного танкистского шлема наподобие рожек торчали патлы седых волос. Морщин на лице он, наверное, имел больше сотни, зато зубов во рту — только два.
Впрочем, действовал он своими зубами весьма эффективно и разгрыз панцирь улитки еще допрежь того, как сотрапезники решили, каким это способом лучше всего подступиться к столь экзотической закуске.
— Вишь, какая громила уродилась, — сказал Фуцел, разрывая грязными руками нежную плоть улитки. — А раньше они малюсенькие были, с ноготь.
— Когда это раньше? — немедленно поинтересовался Юрок, старавшийся держаться с Фуцелом запанибрата.
— Раньше — значит до снега, — пояснил старик самым обыденным тоном.
— До какого еще снега? — Тут уж и Кузьме пришлось удивиться. — Где вы снег видели?
— Сам я не видел. — Покончив с улиткой, Фуцел принялся облизывать свои пальцы, похожие на когти гарпии. — Но один козырный человек мне рассказывал. Он накануне той субботы вместе с подельником в колодце теплотрассы заночевал. Прохладно было под открытым небом, хоть и август месяц. Проспавшись, решили сходить по ширме…
— Карманы клиентам почистить, — пояснил для профанов Юрок.
— Да-а… Карманники они были, это точно. На опохмелку хотели заработать. Подельник крышку люка приподнял и наружу вылез, а мой приятель штанами за что-то зацепился. И слышит, как подельник сверху докладывает: «Снег идет!» И, главное, с таким удивлением, словно прокурора без штанов увидел.
— Какой же снег в августе? — фыркнула Феодосия, о богатствах Фуцела даже не подозревавшая и потому относившаяся к нему свысока.
— Вот и приятель мой очень удивился. — Старик перебирал улитки, отыскивая самую крупную. — Какой, к хренам, может быть снег? Вчера еще астры цвели и девки без чулок прохаживались. Потом присмотрелся — точно. Порхает в воздухе что-то такое… Снег не снег, но похоже… И столько его, что снаружи потемнело. Валит, как из дырявого мешка. Подельник наверху засуетился как-то странно, а потом — брык с копыт! Люк, который он придерживал, на место лег. И вдруг моему приятелю так страшно стало, так дурно, что пополз он по трубам теплотрассы неведомо куда, лишь бы от этого места подальше. Чуть не сдох, но повезло. Догадался в потайную нору свернуть, которая в каменоломни вела. Вот такая история.
— Бывает, — никакого другого более удачного словца Юрку на язык не подвернулось.
— Но я не про это… — продолжал Фуцел. — Я про то, что прет все живое в рост не в свою меру. Черви в полсажени длиной вырастают. Мокрицы такие, что ежа могут задавить. К чему бы это? А вдруг и люди расти начнут?
— Не пойдет это им на пользу, — сказал Кузьма. — Жратвы не хватит — это раз. Да и под землей особо не развернешься. Я и сейчас не в каждую нору залезу, хоть и хотел бы. Это два.
— Здоровенные люди и норы себе под стать выроют, — высказался Юрок. — А что народ крупнее становится, это факт. У меня, например, конец на два пальца длиннее, чем у старшего брата.
— Вот не сказала бы, — глядя в сторону, обронила Феодосия.
Юрок сделал вид, что не расслышал этой реплики, и продолжал распинаться о том, какая распрекрасная жизнь ожидает людей-гигантов.
— А как там этот халявщик поживает?.. Как его?.. — Фуцел сморщился, стараясь припомнить прозвище своего дружка-темнушника.
— Папа Кашира, — охотно подсказал Юрок.
— Тебе он, может, и папа, а для меня просто Сашка. Я его еще Мухоедом звал.
— Почему Мухоедом? — лукаво косясь на Юрка, поинтересовался Кузьма.
— Таких пауков я отродясь не встречал. Мать родную задавит и не поморщится. Наглец неблагодарный. Я ему в свое время столько добра сделал, а он у меня прямо из-под носа ящик рассыпухи увел… чая то есть. Одно слово — Мухоед.
— Ну вы скажете тоже… — надулся Юрок. — Между прочим, папа Кашира о вас только добрым словом отзывается.
— А за что ему на меня грязь лить? Я его, мазурика, ни разу не подвел. И огольцов евойных вроде тебя до сих пор привечаю… Ты пей, пей, не стесняйся!
Юрок сидел как оплеванный и больше не решался вставить словцо в защиту папы Каширы. Ведь от Фуцела можно было еще и не такие откровения услышать да и пили-то, честно сказать, за его счет.
Дабы перевести разговор на другую тему, Юрок стал жаловаться на произвол, творимый стражниками.
— Хотя бы вы им мозги вправили, — сказал он в заключение. — А то совсем распоясались… Что я — шелупонь какая-нибудь? Или авторитета не имею? Я, между прочим, лично папой Каширой в «быки» произведен, и этим все сказано.
— Я стражи не касаюсь, — рассеянно ответил Фуцел. — У них свой огород, у меня — свой, а в чем-то я их полностью поддерживаю. С такими типами, как ты, нужно ухо востро держать. Воровать, конечно, дело благородное. Но не у своих же. В прошлые времена вас бы всех так опомоили, что до конца жизни не отмылись бы.
Юрок не нашелся что ответить. Настроение его окончательно испортилось, и даже пойло не шло на пользу — прикладываясь к кружке, он скрежетал о ее край зубами.
Один Венедим был тих и спокоен — спиртное не пил, поганую пищу не употреблял и в злоязычном споре участия не принимал. Святой человек!
В корчме стояла волглая духота и чад, как в курной бане. Дым очага почти не уходил наружу и висел под потолком плотным слоем. Плошки с горящим жиром были бессильны рассеять мрак, зато смрада добавляли изрядно.
— Пошли отсюда, — обмахиваясь ладонью, сказала Феодосия. — А то я сопрею скоро. Какая тогда может быть торговля! Вот обделаем все чин-чинарем, тогда и гульнем.
Фуцел, уже давно косившийся на дородную бабу, придвинулся поближе и буквально уткнулся носом ей под мышку.
— Эй, ты чего! Не балуй, дед! — Феодосия переменилась в лице: возможно, ей показалось, что вредный старикан, как и иные прочие, питает против нее людоедские замыслы. — Чердак, что ли, поехал?
