Руслан Мельников - Хэдхантер. Охотники на людей (полукомикс)
И опустил.
Вот же гадство какое!
Откинутая крышка небольшого погребка. Лестница вниз…
А возле лестницы в угол забился пацаненок лет восьми-десяти. Одной рукой размазывает по лицу сопли и слезы. Другой зажимает рот, стараясь сдержать кашель.
Но струйки газа уже проникли сквозь щели в дощатой стене. И желтоватая дымка валит из-за спины Бориса в распахнутую дверь.
Здесь концентрация слезоточивой отравы еще не столь велика, как у входа в дом, но задавить кашель все равно нет никакой возможности.
Ребенок часто-часто моргал красными слезящимися глазами, скулил и, пуская пузыри соплей, старался отползти подальше от застывшей в дверном проеме пятнистой фигуры.
Только вот дальше ползти некуда. Дальше – стена.
Потом сдерживаемый кашель, наконец, прорвался. Хриплый, страшный, громкий.
Ну что ж, теперь понятно, почему дверь в доме была нараспашку. Понятно, почему их так старательно заманивали туда, отвлекая внимание от сарая. Судя по всему, ребенка спрятали в погребке, но хэдхантерская слезоточка тяжелее воздуха. Этот газ предназначен как раз для того, чтобы выкуривать людей из таких вот тайных нор.
Наверное, когда растекающееся по двору газовое облако добралось до сарая, и первые струйки начали проникать в погреб, мальчишка смекнул, что в подполье ему уже не спастись. Струсил. Полез наружу. Надышался, конечно…
Шурш истолковал его злость по-своему. Решил, что Борис нервничает из-за того, что сам не успел всадить в мальчишку шприц-ампулу.
Борис не сдержался – добавил от души еще пару ласковых.
– Ты че, пацана пожалел что ли? – догадался, наконец, Шурш. Удивился. – Ну и дурак! Не ты подстрелишь – так кто-нибудь другой…
– Тебя сержант зовет, – угрюмо бросил Борис. – Дальше идти надо.
Глава 19
В этом Хуторе тресов не было. Ни одного. По крайней мере, легальных, помеченных тату-клеймом с ИИН, найти не удалось. Впрочем, теперь в разоренном селении не осталось и свободных граждан.
Захудалый, умирающий Хуторок был невелик и немноголюден, однако для небольшой хэдхантерской группы добычи в нем набралось достаточно. Более полутора сотни голов за один раз – совсем неплохо.
Да уж, голов…
Вечерело.
Трес-транспорты подогнали к внутренней ограде. Чуть в стороне на небольшой, перепаханной колесами делянке расположилась остальная техника.
Добычу грузили долго.
От диких, настрелянных ранее, хуторян отгородили решетками.
– А то в дороге могут и поубивать друг друга по старой памяти, – пояснил Борису Ухо. – Не до всех сразу доходит, что они теперь в одной лодке…
«В одной тресовозке», – мысленно поправил сержанта Борис.
Однако в трес-транспорты попали не все. Тех хуторян, кто сопротивлялся особенно яростно и причинил охотникам наибольшие хлопоты, Стольник распорядился тоже отделить от прочих пленников и пока не заносить в тресовозки. Скрюченные в параличе, скованные прочными пластиковыми браслетами по рукам и ногам, они валялись на земле под охраной старичков-хэдхантеров.
Присматривать за этой группкой было нетрудно: людей в ней оказалось десятка полтора, не больше. Остальные погибли в перестрелках.
Брошенные на землю пленники уже начинали приходить в себя. Шевелились, извивались, как черви, стонали и цедили сквозь зубы ругательства. Охранники глумливо ухмылялись. Ждали. Чего-то.
Борис терялся в догадках: зачем все это понадобилось? Для чего? Может быть, отобранных пленников казнят? Это, конечно, дорогое удовольствие пускать в расход ценный живой товар, но с другой стороны… В тресовозках и так уже полно народа. А жажда мести – сильное чувство. Она может и пересилить трезвый расчет. Все-таки победа сегодня далась нелегко.
Да уж, нелегко… Нищие хуторяне отбивались отчаянно. А оружие у них, как ни крути, все же получше, чем у какого-нибудь кочующего дикого клана. В итоге хэдхантерская группа понесла ощутимые потери. Двенадцать убитых – это уже серьезно. Правда, сколько из них получили тяжелые ранения и были добиты своими, Борис не знал. Да и не интересовался особо. Убитые – и все тут. В основном полегли новобранцы, но и старичкам тоже досталось.
Живых, однако, потери мало печалили. В самом деле, чего печалиться-то? На охоте – как на охоте. А личные баллы погибших идут в общий котел – на групповой счет.
В общем, хэдхантеры были довольны и не скрывали своей радости. Хутор разом решил все проблемы. Транспорты теперь набиты пленниками до отказа. Баллов заработано до фига и больше. Рейд можно было считать успешным.
Но Борис снова, как и после прошлой охоты, не чувствовал удовлетворения и не разделял общего ликования. Подавленность и раздражительность – вот что он испытывал.
Сейчас было еще хуже, чем раньше. Еще паршивее. Словно с каждой охотой на душу налипали новые пласты тяжелой, вязкой, зловонной и едкой грязи, которая изъязвляла саму его суть. Грязь эта никак не желала заскорузнуть и обратиться, наконец, в непробиваемую защитную броню. Грязь мешала, душила, давила…
Кровила…
Неправильно все было. Все то, в чем он участвовал. И что-то внутри него яростно этому противилось.
Угнетало даже не то, что большую часть их новой добычи составляют такие же, как он, Борис, свободные граждане, в одночасье лишенные свободы. Пожалуй, сержант Ухо прав: кто посмотрит на это, когда двуногий товар будет выставлен на продажу. Другое не давало покоя. Перед глазами стояло лицо мальчишки, зажимавшего рот рукой и изо всех сил боровшегося с кашлем.
Он вздохнул. В прошлый раз была девчонка, выбросившаяся из окна. Теперь – этот пацан.
Да и другие лица тоже всплывали в памяти немым укором. Лица тех, кого он настрелял сам. И в кого помогал стрелять. Чьи скрюченные тела таскал в тресовозку.
Наверное, это называется совесть. Не очень убедительно копошившаяся поначалу, сейчас она, похоже, просыпалась по-настоящему.
Совесть или запоздавшее раскаяние. Или неуместный гуманизм. Или заторможенное чувство вины. Борис попытался разобраться, что же с ним происходит. Не сумел. И на хрен!
Чем бы это не было, теперь – можно. Теперь – пусть. Дело-то уже сделано. Трес-транспорты наполнены. И угрызения совести не помешает в охоте. Пока. Ну а потом… Потом совесть можно будет придавить снова. Притоптать. Заткнуть. Забыть. Не обращать внимания. Или привыкнуть к ее настырному голосу. Когда к чему-то привыкаешь, перестаешь это что-то замечать.
Неожиданно для себя Борис обнаружил, что без особой цели бродит вокруг тресовозок. Причем все больше вокруг той, где в клетке для буйных заперта чернявая. Девочка-балл. Его первый. Двойной, между прочим. Аннулированный, правда, сержантом за ссору с Гвоздем, но это не важно.
Важно, что первый.
Чернявая… Борис остановился. Да, чернявая! Вот в чем дело. Вот В КОМ дело.
Она ведь его предупреждала, что дальше будет хуже. И – пожалуйста – прогноз начинает сбываться. А что если и другие ее слова не так уж и бессмысленны?
Не потому ли он подсознательно ищет беседы с ней? Не потому ли забыл о своем решении держаться от пленников подальше? Он вспомнил горящие злобой глаза дикарки. Эта девица все-таки сумела запасть ему в душу…
Борис покосился на темные забранные решеткой окна тресовозки. Там, в фуре отходили от паралича, стонали, всхлипывали и шептали проклятия хуторяне. О чем-то негромко переговаривались дикие. Но голоса чернявой слышно не было.
На этот раз она его не окликнула, не попыталась обругать, упрекнуть или высказать ему свое презрение. Сегодня с ним не пытались заговорить. Может быть, потому, что вокруг полно народу. Может, потому, что народу теперь было полно внутри – в трес-транспорте. А может, причина крылась в другом. Возможно, чернявая больше не видит смысла устанавливать контакт?
Жаль. У него сейчас такое состояние… Сейчас он не отказался бы пообщаться. Хотя бы потому, что разговоры с этой дикой обладают чудодейственным эффектом: они быстро вправляют мозги. Причем, как ни странно, в нужную сторону. Девчонка, старающаяся его завербовать, действовала лучше любого психолога, помогая разуму возобладать над чувствами.
Или все было наоборот? Или тайком, исподволь чернявая подтачивала его уверенность в своей правоте и правильности выбранного пути, вселяя в душу смутную тревогу?
Проклятье! Борис тряхнул головой. После этой долбанной охоты на Хуторе, он чувствовал себя вконец запутавшимся и потерянным. А все потому, что дал волю чувствам!
«Хлюпики-гуманисты мне не нужны», – так говорил Стольник. Не об этом ли он предупреждал?
– Берест?
Борис вздрогнул. Навстречу из сгущающейся темноты шагнул Стольник. Легок на помине, блин!
– Почему смурной такой, а охотник? – чуть улыбнулся ему Стольник.
– Да так… – Борис растерялся.
– Чего возле тресовозки бродишь?
Взводный внимательно вглядывался в его лицо. Даже, пожалуй, слишком внимательно. Слабая улыбка этому не мешала.
