Сергей Вольнов - Звёздный Меч
Жрица прошествовала мимо, словно не слыша шепелявых причитаний пленённого роальда. Я был удивлён. И лишь через некоторое время понял логику этого происшествия: вспомнив рассказ этой невероятной жрицы о неприязни к её персоне Света Лезвия и его Носителя, и вспомнив откровения Винсента… как его там – Ронгайя… Стюарта по поводу непримиримой конфронтации в стане магов-революционеров. Ревмагсовет которых, в качестве некоего единого органа управления, сам уже сделался достоянием истории, повторив судьбу свергнутого им несколько десятилетий назад монарха?..
Между прочим, индивидуальный сетевой терминал превратился в пустое украшение руки, вроде дешёвого браслета. Как бы ни сложилась моя ближайшая и дальнейшая судьба, но от Освоенных Пределов и от «Пожирателя Пространства» я отсечён наверняка. И действовать буду исключительно соло.
Ну что ж, чего хотел, на то и нарвался, сельва-маць…
Безропотно повинуясь, я следовал за Поющей Жрицей. Вначале в лифт, позже в полумрак холла, обширного, как и большинство помещений в захваченной монархистами Комиссарии. В его гулкой тишине витал дух запустения, а от стен пахло тлением и пылью. Словно это здание было давным-давно брошено, и одаряли его своими визитами лишь опустившиеся индивиды, да и то лишь – исключительно по духовной нужде: чего-нибудь разбить и порушить. Ничто не напоминало о том, что в нём сейчас располагалось функционирующее ревмагучреждение; точнее, функционировавшее до недавнего времени.
Улицы, как будто компенсируя заброшенность холла, ударили по барабанным перепонкам оживлёнными криками, перемежаемыми далёкими, но достаточно громкими взрывами. От представшей моему взору картины веяло эманацией абсурда. Здание окружала тройная цепь стройных сухопарых роальдов, вооружённых мощными армейскими эндерами, скорчерами, нейропрессерами и прочими разновидностями разрядников и лучевиков. Тройное оцепление с трудом сдерживало бурлящий столичный народ, рвущийся на «воссоединение с героями, захватившими оплот магической тирании». (Ещё я заметил, что в руках гвардейцы РМС держали странные трубкообразные, прихотливо изогнутые предметы, идентифицировать которые не сумел. Волшебные палочки какие-нибудь?!!)
Таким образом, монархисты были как внутри здания, так и за его пределами. А между этими молотом и наковальней находилась жёсткая прослойка солдат Ревмагсовета.
Лишь позднее я понял, что ревмаги устроили маленький пропагандистский спектакль, руководствуясь, вероятно, непостижимыми для меня идеалами революционной этики. Или же – более понятными идеалами революционной логики.
Дабы не вызвать народный гнев, они решили в открытую оружие не применять, хотя могли бы смести с лика Вселенной сотню подобных промонархических (как я понял по скандируемым призывам и реющим над толпой голопроекциям лозунгов) демонстраций.
Захваченную Комиссарию ревмаги тоже не решались штурмовать, хотя и терроризировали магическим образом лестеровых братьев-по-оружию, пробивая упомянутые «волшебные
щиты».
Что характерно, на шлемах и спинах солдат были намалёваны в точности такие же четырёхлучевые звёзды, как и те, что реяли над толпой. Только не золотистые, а красные, и не столь сильно похожие на грубое схематическое изображение крестообразного меча. Красные выглядели… более звездообразно, что ли.
Приметив за шеренгами солдат Поющую Жрицу, верный свергнутым Стюартам народ очень быстро затих. Солдаты почтительно расступились, и мы вышли на нейтральную территорию; о её существовании, подталкиваемые благоразумием, вероятно, негласно договорились противостоящие стороны.
Территория заросла высокими колючими сорняками. Вытоптать их многочисленные сторонники монархии, смело вышедшие на улицы, пока не успели. От революционных солдат к народным массам вела проложенная среди сорняков тропа. Ревмагфункционеры учредили «трассу», видимо, по настоятельной необходимости – надо же было им являться по утрам на работу, а к вечеру уходить домой… Если, конечно, революционно-магический распорядок дня не предполагал иные варианты. Перегруженность «текучкой», наверное, не позволяла комиссарам призадуматься о том, как боролись с сорняками при «антинародных тиранах» Стюартах, и наново изобрести самый радикальный способ борьбы с зелёными оккупантами – прополку.
Что характерно, бурлящий народ вёл себя по отношению к жрице не менее почтительно, чем солдаты Ревмагсовета. «Та, Что Грезит, – подумал я, – для всех бывших подданных бывшего Королевства Экскалибур является некоей абстракцией, лежащей ВНЕ тщедушного копошения революций, контрреволюций и кровавой ненависти».
Она была неприкосновенным символом, независимо от того, чью сторону решилась бы принять, сообразуясь со своими запредельными интересами. «Марианной» Революции она становилась столь же естественно, как и «Миледи», олицетворением аристократизма, символом Монархии. Но всё же – предотвратить появление баррикад, разделивших народ, и она не сумела… или не пожелала?..
Поющая Жрица и я двигались сквозь море человеческих тел. Они беззвучно расступались перед нами… Тишина нарушалась лишь нашими шагами и шумным тысячеротым дыханием толпы. Оставшиеся в задних рядах молчаливо напирали на расположившихся в непосредственной близости от идущей Госпожи, а те, так же молча, сдерживали их давление. Изредка в толпе человеков мелькали виноватые физиономии роче. Один раз я заметил чистокровного роальда: он тянул жилистую шею в надежде лицезреть Жрицу своими необычайно светлыми глазищами. Но маленький рост тела Поющей лишил его этого удовольствия, и «коренной обитатель», склеив разочарованную мину, пропал из виду.
Когда мы уже почти миновали скопление демонстрантов, под ноги Госпоже, причитая и плача, бросилась женщина-роче. На руках она держала годовалого младенца, замотанного в грязные розовые пелёнки. Всхлипывая, просительница схватила Жрицу за подол юбки, покрытой тиснёнными переливающимися узорами; давеча в эту красоту, под лучами клокочущего в стеклянном Удостоверении взрыва, чудесным образом превратились грубые армейские брюки.
Роче бессвязно выкрикивала о неизлечимой болезни ребёнка и о том, что лишь «великая, всемогущая, прекрасная, всевидящая!» может ему помочь…
После этого начались беспорядки: несправедливо обиженная «галёрка» усилила давление, прорвала охранный кордон «ближних» и, ополоумев, бросилась к Жрице со своими бедами, невзгодами, неудачами, от которых, по их мнению, несомненно, могла избавить одна лишь Поющая Жрица роальдов. Неизвестно, пришло ли это им на ум спонтанно – после завываний и всхлипов матери больного ребёнка, – как неожиданное оправдание их сдавленно-щенячьей восторженности… или же было у них в мыслях с момента появления Той, Что Грезит… Неизвестно.
В тот миг я понял, что имею реальную возможность быть раздавленным в лепёшку. В буквальном смысле этого словосочетания. Демонстранты уподобились бездумному стаду, вовлеченному диким, слепым инстинктом в пучину неожиданного сумасшествия. Могучая, необоримая воля погнала их в нашу сторону. И самое обидное заключалось в том, что я отчётливо понимал: магией здесь даже и не пахнет! Всё намного примитивнее… или, наоборот, сложнее… феномен толпы, коллективное умопомрачение, взрыв всеобщего кумирообожания!
Вдруг мой блуждающий взгляд скрестился с пристальным взглядом какой-то морщинистой старухи. Удивительно спокойные белёсые, как и у всех коренных обитателей, глаза её в упор изучающе смотрели на меня, именно на меня, из-под прямой чёлки короткого карэ. Я тоже хотел было повнимательнее присмотреться к ней, но меня грубо отвлекли, и старую роальду скрыли спины более молодых и проворных частиц толпы.
Массивный горбоносый человек ухватил меня за рукав пиджака и категорично затребовал своей доли счастья, сочтя по наивности своей, что я неким, весьма вульгарным, образом «вхож» в будуары Той, Что Грезит. Но, не успев даже сформулировать своё заветное желание, горбоносый был отправлен в нокдаун троицей, коварно атаковавшей сзади.
Эти трое выглядели донельзя уголовно. Вожаком данной мельчайшей ячейки бандитского социума являлся белолицый парень, с огромным, во всю левую щеку, ожогом. «У них что, – подумал я невольно, – после революции медицину отменили и всех врачей порезали в капусту?! Неудивительно, что народ так страстно жаждет Реставрации!»
Предводитель тренированным движением вывернул назад мою руку и прокаркал:
– Ну, ты, убожище! Катрань вслед!
Слова, произнесённые вроде бы на спаме, прозвучали более чем неузнаваемо.
Я ошалело подумал: «Это как – повторять за ним, что ли? Или идти куда-то?..»
Оказалось, первое. Главарь произнёс какую-то ритуальную формулу, которой, по его мнению, должны были предваряться любые упражнения с магическим словом. Витиеватая формула в криминальной аранжировке белолицего бандита превратилась в рычащий неблагозвучный вокализ, лишённый для меня всякого смысла. Из всего нагромождения слов мне удалось уловить лишь значение слова «живилка», обозначавшего что-то среднее между именем и прозвищем.
