Владимир Ильин - Реальный противник (Пока молчат оракулы)
Чувствуя себя так, будто ему плюнули на ботинок, он отошел от стойки и бессмысленно уставился на ближайший рекламный щит.
Идей по поводу дальнейших действий в голове не было. Так сказать, отсутствие присутствия… Возвращаться домой без денег было равносильно прыжку под мчащийся на полном ходу трейлер-панелевоз. Рамиров представил себе злобно брызжущую слюной мадам Лэст и мысленно даже застонал от отвращения, отчаяния и унижения, нахлынувших на него одновременно.
В этот момент кто-то сильно вдарил Рамирова по спине. Так, что показалось, будто лопатки прочно влипли в ребра и теперь суждено на всю оставшуюся жизнь остаться плоским, словно камбала.
Ян резко обернулся и увидел перед собой широко улыбающееся лицо.
Это был Виктор Кранц, по прозвищу «Тугой». В Пандухе он служил с Рамировым в одной роте. За прошедшие двадцать лет Витька, конечно, изменился, но не настолько, чтобы его нельзя было узнать. На нем были потрепанные брюки «макговерн» и куртка-ветровка поверх майки с аляпистой надписью на груди «Горный тигр». Рамирова только слегка удивило, что, несмотря на жару, на голове Тугого красовалась шапочка из необычной черной ткани, плотно обтягивающая уши.
— Витька! — сказал он, тоже хлопая бывшего сослуживца по плечу. — Откуда ты здесь взялся, старина?
— Прилетел сегодня утром, — по-прежнему улыбаясь, сообщил Кранц. — А ты что, обосновался в Интервиле? И вообще, где ты сейчас?
— Да нигде, — сказал Ян. — Прыгаю с места на место, потихоньку пописываю по заказам нашей славной бульварной прессы… Ну, а ты? Что это ты за шапку на себя напялил? Скрываешь шрамы на бритом черепе?
Насчет шрамов он шутил, но Витька воспринял слова Рамирова со всей серьезностью.
— Вот именно, — сказал он. — Тут ты в точку попал… С такой головой мне теперь только в фильмах ужасов сниматься, чтобы почтенную публику попугать.
— Это тебе тогда, в Пандухе?..
— Если бы, — усмехнулся Кранц. — Нет, Яша, — («Двадцать лет назад он меня упорно звал Яшей, хоть я ему и втолковывал, что я — Ян, а не Яков», вспомнил Рамиров), — это уже потом свои так постарались, был у нас в Зоне один любитель бить, чуть что, дубинкой по голове, а дубиночка у него была, для пущего удовольствия, колючей проволокой обмотана…
— В Зоне? — переспросил Рамиров. — Ты что — отбывал срок?!
— Так точно, три года, от звонка до звонка… Ты-то в свое время дембельнулся из армии, а я направил стопы в унтер-офицерскую школу спецназа — ротный наш, старлей Диас, помнишь такого? — надоумил меня написать рапорт. Способности у тебя, Кранц, говорит, к таким делам — врожденные, иди, дурак, делай военную карьеру. Ну, я и двинул в «учебку»… Потом дослужился до начальника разведки полка в чине подполковника — а тут: ку-ку, приплыла!.. Накрылись одним местом наши славные защитники Отечества, всех подчистую разогнали. Ну, месяц не прошел, как я загремел по статье в Зону…
— За что, Вить? — тихо спросил Рамиров.
Кранц горько усмехнулся:
— За то, что меня всю жизнь воспитывали защитником Родины. Чувство долга, понимаешь ли… В Киеве это было, Яша. Еду как-то раз по своим делам в «подземке». Час пик, народу полно в вагоне… Стою, читаю себе спокойненько «Армейский вестник». Самое скверное, что форму в тот день зачем-то нацепил, идиот, по принципу — «нате!»… Ну, сидит недалеко от меня женщина, с сумками, пакетами, в годах уже. И вваливается в вагон, понимаешь, один субъект, сражающийся, как Георгий-Победоносец на московском гербе, с зеленым змием внутри себя… Дальше начинается беспредел. Субъект требует от граждан уступить ему место, поскольку в битве со змием он растратил все свои силы и на ногах уже стоять не в состоянии. Порядочные граждане молчат, но места пьянчуге из принципа не уступают. Тогда подходит он к той самой женщине в годах, хватает ее за руку и… Честно говоря, Яш, я и не помню, как я ему тогда врезал, — туман какой-то в глазах у меня волнами поплыл. А когда туман прошел, вижу — валяется забулдыга в углу вагона неподвижной грудой. Дальше так. Хватаю я эту груду за то место, где должна быть жопа, а другой — за то место, где должен быть шиворот, и выкидываю из вагона на перрон: благо, поезд как раз остановился на станции… Еду себе дальше. А в вагоне — мертвая тишина. И никто мне в глаза не смотрит, сука!.. В общем, видимо, кто-то успел заложить меня по полицейскому коммуникатору, который в каждом вагоне установлен, и на следующей станции влетают двое полицейских и без лишних слов заламывают мне руки. Знаешь, что было самым обидным для меня в тот момент?.. То, что баба, за которую я так опрометчиво заступился, первой на меня показывает и кричит ментам: «Вот он, хулиган поганый! Привыкли у себя в казарме руки на солдатиков распускать, так теперь повсюду решили наводить свои порядки!»… Представляешь?
— Представляю, — сказал Рамиров.
— Ну, а потом пошло-поехало, — невесело продолжал Тугой. — Впаяли мне за учинение беспорядков в общественном месте на полную катушку. Приплюсовали и то, что я за три часа до этого, мучаясь от жажды, кружку пива выпил, и то, что оказал сопротивление при задержании — хотя какое там сопротивление? Ты-то знаешь, что я мог бы раскидать полисменов, как котят, но я только спросил их: «Что же вы делаете, вашу мать?»… А главное — ты же знаешь, какое у всех было отношение к военной форме: как у быка к красной тряпке…
— Знаю, — сказал Рамиров. — Ну, а что теперь?
— Теперь?
Витька сжал челюсти и сквозь зубы сказал со злобой:
— Ненавижу теперь шпаков! И буду мстить им до конца жизни за те унижения и побои, что терпел по их милости в Зоне!..
— Зря ты так, — сказал Рамиров. — Люди ведь не виноваты в том, что их так настроили против военных…
— А мне плевать! — вскинулся Витька. — Что же за народ у нас, если он, как «зомби», подчиняется любому влиянию?! Я ненавижу такой народ, понимаешь, ненавижу!..
Еще бы немного — и Кранц сорвался бы на крик. Люди стали оборачиваться в их сторону.
— Тихо, тихо, — сказал Рамиров. — Успокойся, Вить. Давай сменим пластинку.
— Давай, — неожиданно охотно сказал Кранц. — Скажи-ка, как отсюда лучше добраться до Вандербильд-бульвара?
Рамиров пустился в сбивчивые объяснения, но на середине своего монолога вдруг заметил, что бывший сослуживец его вовсе не слушает, а отсутствующим взглядом впился в рекламный щит банковской компании «Артур Дилан и сыновья». Спустя несколько секунд Кранц побледнел и что-то пробормотал.
— Ты что, Витек? — осведомился Рамиров. «Контузили его, что ли, в Зоне той страшной дубинкой?», мелькнуло у него в голове. — Тебе плохо?
Кранц перевел на него застывший, пугающий своей внезапной безжизненностью взгляд.
— Вот оно как… — непонятно сказал он севшим голосом. — Давай-ка, Яш, побыстрее двинем отсюда куда-нибудь!..
— А что такое? — насторожился Рамиров.
— Да ничего, — Витька изобразил на лице вымученную улыбку. Как тогда, когда их роту фундаменталисты заперли в мышеловку ущелий и трое суток тщетно пытались истребить тяжелыми минометами, и Ян с Витькой лежали в одном окопе, а между ними на земле бешено вращалась мина, издавая снопы вонючих искр, и оставалось только ждать, когда она решит, наконец, рвануть, и кому-то следовало лечь на нее своим телом, чтобы уберечь товарища. Мина тогда так и не взорвалась, но Витька все-таки успел броситься на нее первым. — Просто что нам здесь стоять как вкопанным? Пойдем куда-нибудь, посидим, выпьем… за старые добрые времена… помянем, кого положено, а?
Что-то он скрывает, подумал Рамиров. Что-то здесь явно не так…
— Ну, пойдем, — колеблясь, сказал он. — Только… извини, но я — на мели. В кармане — ни юма! Специально притащился сюда за своей ветеранской пенсией, а ее, оказывается, уже отменили!
— Быстрее, быстрее! — не слушая друга, Кранц тащил его за рукав к выходу.
У входных дверей они были вынуждены посторониться, чтобы пропустить внутрь белокурую женщину, которая вела за руку маленькую и тоже белобрысую девчушку с растрепанной куклой под мышкой. Девочка на ходу ухитрялась скакать на одной ноге, а женщина выговаривала ей по-норвежски. Они прошли в глубь зала, где девочка тут же уселась прыжком на кресло — охранять мамину сумку, — а женщина встала в заметно увеличившуюся за последние несколько минут очередь вдоль стойки.
— Нет, — вдруг буркнул себе под нос Витька, останавливаясь. — Я так больше не могу, понял? — И после паузы добавил: — И вообще, устал я уже от твоего занудства, так что заткнись!
Он решительно сдернул с головы свою шапочку, обнажив стриженую голову, где сквозь короткие волосы в нескольких местах просвечивали поистине жуткие шрамы, и, смяв, засунул ее в карман куртки.
Рамиров, обалдело слушавший разговор приятеля с самим собой, уже окончательно решил было, что превратности судьбы не прошли бесследно для психического здоровья Тугого, но тут двери опять стремительно раскрылись, и в банк вошла примечательная троица.
