Андрей Левицкий - Варвары Крыма
Наконец они договорились, и Чак вышел наружу, отдуваясь после жаркой дискуссии. Заглянув в автобус, он бросил мне на колени скомканный брезентовый плащ.
— Надень. Капюшон там со шнурком, тоже нацепи да шнурок затяни. Прям щас это сделай, я сказал Бурчуну, что у меня там бродяга один сидит, не хочу, чтобы и он тебя…
Вдруг выражение его лица изменилось — Чак осознал, где 51 сижу.
— А ну встань с моего места! — едва не завизжал он. — Это мое место! Мой «Каботажник», мой дом, только я там сижу! Убери задницу свою тощую оттуда! Встань, я сказал!
Яростно сопя и размахивая кулачками, он полез в кабину, вполне всерьез намереваясь стащить меня со своего законного места, да еще и надавать пендюлей. Покачав головой, я поднялся ему навстречу, и тут где-то вдалеке прогремел взрыв.
С потолка ангара вокруг «Каботажника» серыми спиралями просыпались струйки трухи. Крякнув, Чак присел и прикрыл голову. Раскаты еще не стихли, когда из будки вывалился Бурчун.
— Плащ надень и на место мое не садись! — прошипел карлик, выскакивая наружу.
Они покинули ангар через калитку в створке ворот. Я нацепил пахнущий плесенью, слегка влажный плащ, застегнул на все петельки и затянул шнурок так, что капюшон закрыл почти все лицо. Похлопал себя по бокам, выбив облако пыли, чихнул, выбрался из «Каботажника» и пошел к выходу.
Солнце почти село, бетонную площадку перед воротами накрыла густая тень ангара. Он был первым в ряду шести таких лее засыпанных землей построек, вдоль них тянулась бетонная дорога, по другую сторону которой начинались дома горожан. С тихим гудением вращались ветряки, самый высокий торчал над Большим домом.
Рядом с ним к небу поднимался столб дыма.
Сверху донеслись голоса, я поднял голову. Чак с Бурчуном стояли среди кустов у подножия ветряка. Заметив меня, карлик что-то сказал механику и заспешил вниз по покатой крыше, путаясь ногами в траве.
— Ну, чё ты выполз? — спросил он, останавливаясь рядом. — Я ж сказал там сидеть! Ты совсем обалдуй у нас, бывший управ ила, не понимаешь, ежели твою рожу с волосами тут увидят…
Он хрипнул, когда я одной рукой взял его за горло, а другой — за жиденькие белесые волосики. Я приподнял карлика так, что сморщенное личико оказалось вровень с моим лицом, и сказал почти ласково:
— Послушай меня, Чак. Хватит бегать, суетиться и приказывать. И обзываться тоже хватит, слышишь? Если, как ты говоришь, мы с тобой теперь напарники, так веди себя как напарник, а? По-приятельски. Чтобы больше никаких «управил», «рож», «обалдуев» и прочего. Ясно это?
— Так как мне тебя называть, ежели непонятно, кто ты есть такой? — пропищал он, вцепившись в мое запястье.
— А ты придумай что-нибудь уважительное. «Чело-вече» меня устраивает. Что там взорвалось?
— Я откуда знаю? Взрывчатка, что еще могло взорваться! Динамит! Возле Большого дома пожар. А ну отпусти меня, упра… человече. Отпусти, сказал!
Я поставил его на землю и собрался похлопать по плечу, но он отпихнул мою руку. Покосившись вверх — Бурчун смотрел в сторону Большого дома и на нас внимания не обращал, — добавил:
— Еще раз так сделаешь, большак, и я тебя убью.
— А я тебя, — согласился я. — Значит, договорились. На Большой дом напали?
— Да не напали, — протянул Чак, морщась и трогая шею. — Вернее, можно сказать, что и напали, но… Короче, я так смекаю, гетманские диверсанты в город проникли, еще когда мы сюда не подкатили. Ну и теперь панику сеют. Ладно, пора в «Крылатую могилу» идти. Щас я только последние указания Бурчунчику дам — и вперед.
***Солнце село, в теплых сумерках вокруг зажглись огни. Между домами сновали люди, бряцало оружие, скрипели цепи велотележек. Вдалеке на вышках городской стены горели прожектора. Иногда проезжали машины — по большей части приземистые открытые сендеры, хотя попадались и грузовики. Гудение моторов и голоса отражались эхом от стен, то и дело на улицах мелькала черная форма омеговцев.
Чак переоделся. До того он щеголял в кожаных шортах и грязной дырявой майке, а теперь нацепил бриджи, свитер и облегающие сапоги из мягкой кожи, со шнуровкой до колеи. На голову натянул грязную шерстяную шапочку, на грудь, помимо перевязи с ножами, повесил патронную ленту, за спину — обрез-двустволку, который то ли купил, то ли одолжил у Бурчуна.
Пройдя через полгорода, мы оказались возле ангара без торцевых стенок, и я остановился, пораженный размером стоящего внутри самолета. Огромный покатый нос его высился над нами, как утес. Стекол в кабине не было, их забили досками. В две стороны торчали длинные, провисающие крылья, на которых предприимчивые хозяева заведения поставили столы со стульями. В бортах они вырезали проемы, так что на крылья можно было выходить, как на открытые террасы. Под каждым крылом висели три железные бочки, которые Чак назвал «турбинами».
— Прикинь, такая громада тяжеленная летать могла, — болтал он, ведя меня вдоль длинного корпуса. — А? Во предки умели! Во техника до Погибели была!
А мы тока обломки собираем да из них железяки свои мастерим. Предки наши могучи были, а мы — стервятники, которые на развалинах пируют. Падальщики, так и знай. Эх-ма, хочу я в Вертикальный город улететь. Там, говорят, до сих пор все как встарь, там прежняя жизнь осталась.
— Так чего ж не полетишь? — спросил я.
— Так за некрозом он, на Урале, далеко. Причем некроз к нам ползет, расширяется полоса. Когда-то ваще рванул, ажио Арзамас накрыл почти, мы тогда с Разиным хорошо повеселились, особливо я… — Он ухмыльнулся воспоминанию. — Плесень эта некрозная между Уралом и Пустошью разлеглась, «Каботажник» мой не сдюжит щас такой путь, но вот ежели я кремний раздобуду и солнечные батареи поставлю… Вот тогда полетаем!
За столиками на крыле никто не сидел. Звук шагов далеко разносился по гигантскому помещению.
— А внутрь как попасть? — спросил я.
— Да вон там проход.
Под большим тяжелым хвостом самолета виднелась широкая, как улица, аппарель, ведущая в недра самолета. Встав на нее, я окинул взглядом протянувшийся через весь ангар корпус и понял, что на боку его нарисованы большие буквы.
— Мри… — прочел я. — Совсем стерлись. Мрия, что ли?
— Вроде того, — ответил Чак, запрыгивая на край аппарели. — Мрия, ага.
— Что это значит?
— Может, название старое этой штуковины. Теперь она «Крылатая могила» — да и ладно.
Если раньше внутри «Крылатой могилы» были какие-то перегородки, то теперь осталась только одна, далеко в носовой части, и когда мы вошли внутрь, взгляду открылась длинная полутемная труба. Горели две лампы — одна над входом, вторая у стойки. Сначала я не понял, из чего та сделана, но когда вслед за Чаком подошел ближе, увидел, что это автомобильные шины. Они лежали столбами, поверх шли листы жести. За стойкой маячила фигура бармена.
— Ну вот, — встав в проходе между столами, Чак повернулся кругом и сделал широкий хозяйский жест. — Вот она, «Крылатая могила», про которую татуированная твоя толковала. Ну, и чё дальше? Чё теперь делать будем?
— Людей совсем мало, — заметил я.
Сбоку от стойки на железном бочонке устроилась босоногая девочка в коротких бриджах, завязанной на животе рубашке без пуговиц и большом, явно не по размеру, берете, подвязанном лентой. Из-под него на плечи гривой спадали тонкие косички необычного ярко-желтого цвета.
Всего несколько человек сидели за столами. В углу под стойкой кто-то спал на составленных табуретах, накрывшись покрывалом в черно-белую клетку.
— Барыги всякие дела решают, — презрительно бросил Чак. — Щас делишки обстряпают и свалят ночью из Херсон-Града. Война войной, а денежки счет любят.
— Почему отсюда все не уедут, если понятно, что гетманы сильнее? — спросил я.
— Ну, надежда отбиться все же есть. И потом, простому люду куда деваться? Вокруг же равнины да поселки небольшие. Мутафаги, бандиты. До ближайшего поселения ты доберешься, только ежели машиной хорошей владеешь… да и то лучше караваном. Мы с гобой между ущельем и Херсон-Градом вообще-то случайно так легко проскочили. А скорее даже, думаю, не случайно — просто кетчеры да людоеды перед отрядами гетманов разбежались. Ну вот, купцы эти договорятся щас и вместе отсюда уедут. А тем, у кого машин нет, или в караван затесаться какой не удалось, делать нечего, только город свой защищать. Ладно, чё торчать тут. Давай уж сядем, раз пришли, выпьем и обмозгуем, как нам далее быть.
Когда мы заняли стол, девочка слезла с бочонка и подошла к нам, по-взрослому сложив руки на груди. На поясе ее в маленьких ножнах висел кинжал, на другом боку — граната, ребристый корпус с блестящей трубкой запала в кожаном кармашке.
— Ну, чё будете? — спросила она, поправляя берет. У девочки было розовощекое лицо с тонким, едва заметным шрамом на треугольном подбородке и маленькие оттопыренные уши.
