Евгений Шалашов - Цитадели
«Вот, зараза глазастая!» — подумал я, но пошел за новой бутылкой. Дед, выпил чарку, начал рассказ:
— Иван Васильия на богомолье в Кириллов монастырь царицей молодой, Анастасией Романовной и детенышем пришли. Опосля того, как царевич-то утонул, очень они убивались. На своей-то лодье, с которой робятёнок упал и утоп, обратно царица вертаться не хотели. Так архимандрит приказал им новую дать. А я в это время загребным на монастырской лодье служил. Сам-то не монастырский, вольный. Нанимался лодьи по Белому озеру водить и кормчим ходил по Шехони, — уточнил Аггей и выпил еще одну чарку. Крякнул, занюхал прядью Евдохи и продолжил: — Вот значит, вел я лодью от Кириллова монастыря до самого Углича, откуда сухой путь до Москвы идет. А там царь возьми, да и скажи: «Давай, мол, Аггей, переходи ко мне. Будешь кормщиком царским!» А я, возьми, да и согласись. Так и остался служить. С тех пор, ежели царь куда плыть надумает, то я — завсегда на лодье был. Так, до самой смерти Иван Васильича и служил.
— Стоп-стоп! — загорелся я. — Ну-ка, расскажи дедушка поподробнее.
Кажется, подвернулся случай раскрыть одну из загадок истории: почему же погиб наследник русского престола?
— А ты не «нукай», — обиделся дед. — Не запряг еще. Да и молод больно, чтобы «нукать».
— Ладно, дедушка, — примирительно произнес я. — Не сердись. Ну брякнул, не подумавши.
— Ничего, по молодости-то все дураки, — остыл старик.
— Мне, между прочим, сорок лет, — хмыкнул я.
— Младенец! — заржал дед. — Вот ежели бы, как мне, пятьсот…
— А ва-ааще, в натуре, — что такое твои пятьсот лет? Фигня! — сказала кикимора с интонацией старшеклассницы.
Того и гляди, заявит: «Забей!» Может, нынешние школьницы нахватываются словечек у кикимор?
— У нас года по-другому счисляют. Не по тому, сколько раз зима будет, а сколько — лето. У нас так — появился, пожил и исчез. Вот и все. А считать… — махнула рукой кикимора. — Я даже полюбовников своих не считала, сколько их было.
— Много, — горестно вздохнул возревновавший дед и обреченно взмахнул рукой. — Все вы, бабы, одной сажей мазаны.
Начиналась семейная разборка.
— А сам-то хорош, карась застоявшийся. Кто намедни Анфиску-утопленницу в кустах валял? — не осталась в долгу Евдоха. — Ладно, водяной не видел, а то бы вмиг тебя, сопляка, на дно спровадил.
Дед крякнул. Видимо, был грех…
— Да чего уж там. Пьяный я был. Подумаешь, с нее и не убыло, — примирительно сказал дядька Аггей.
— Это как так не убыло? — задохнулась кикимора от возмущения. — Она после тебя юбку найти не может. Кинул куда-то, а искать — дядя будет? Анфиска у всех баб требует — найдите мою юбку! Они и белье боятся идти полоскать! Пришлось с какого-то ляха портки снять. Теперь в них и ходит. Срамота!
— А лях-то, откуда взялся? — полюбопытствовал я.
— Да все оттуда же. Как напьются — так им уже и все равно. Что девка, что баба. А Анфиска-то совсем недавно потонула. Девка молодая, красивая. Водяной ее для себя берег. А она, потаскушка… Теперь вот развлечение выискала — ляхов подманивает. А потом топит.
— Ну ляхов топить — дело хорошее, — одобрительно отозвался я.
— Чего хорошего-то? — удивилась кикимора. — А нас, что, своих утопленников не хватает? Так нет же, заполонили и озеро и болота всякой дрянью. Ими и налимы брезгуют.
— Рыбы у нас, милок, привередливые, — пояснил дед. — Они тех предпочитают, кто в наших местах и родился. Вот и теб, наверняка жрать никто не станет.
— Спасибо, утешил, — безрадостно откликнулся я. — А что на мне написано, что я нездешний?
— Написано-написано, — обрадовался хозяин. — Вот такими-то буковицами и написано — парень нездешний, одет не по-нашему и вообще — неизвестно откуда прибыл. То ли от немцев, то ли от турок. То ли оттуда, откуда и подумать-то страшно. Из другого места и времени.
— Ух, дошлый ты, дядька! Все-то ты видишь, все-то ты понимаешь, — не стал я запираться. — Ну а если, допустим, одеть меня в здешнюю одежду, то тогда как?
— А что изменится? — пожал дед плечами. — Народ-то, допустим, не поймет. Но я-то все равно раскушу.
— Почему это? — полюбопытствовал я.
— Да по кочану, — рассердился дед. — Ну неужели ты до сих пор не понял?
— А что я должен понять? То, что дядька Аггей ловит рыбу и любезничает с нечистью? Ну и что?
— А то, что я колдун тутошний. А иначе на кой ляхам меня выслеживать? Они же думают, что клад я тут прячу. В открытую-то боятся подойти… Было дело, решили они как-то на лодчонке переправиться, чтобы из меня золотишко вытрясти…
— Вы бы мне сказали, откуда тут ляхи берутся? Смутное время четыреста лет назад кончилось, — поинтересовался я и сразу же пожалел о вопросе.
Дед сгорбился. Желваки заходили ходуном. Показалось, что он сейчас полезет драться. На всякий случай я отодвинулся.
— Ладно, чего уж теперь, — примирительно сказала кикимора, обнимая своего старичка и прижимая к себе.
— Извини, дядька, если чем обидел, — растерянно произнес я.
— Обидеть ты его не обидел, но душу разбередил… — укоризненно отозвалась Евдоха, поглаживая Аггея по голове.
— Да уж какую там душу! — вырвался дед и стукнул кулаком по столу. — Нету у меня души! Я с ляхами не по-людски обошелся. Да, враги они! Но всё равно нельзя было на них нечисть наводить… Вот, за это теперь столько лет с мёртвыми воюю да нечисть рыбой кормлю…
Дядька Аггей прищурился. Посмотрел на меня, как будто опять за острогу решил взяться:
— А ведь, парень, и ты не прост… Иначе копыта у Евдохи бы не заметил. Сам-то не колдун?
— Колдун? — пожал я плечами. — Вот уж чего нет, того нет. А ты, дядька, слова царя Соломона помнишь? Всё пройдет…
— Эхма, — нарочито оживился дед. — А может, точно — пройдет… Давайте-ка, помянем царевича Димитрия. Ежели бы он не потонул, то этих-то всех лжедмитриев и не было бы. И не было бы сейчас разорения на Руси. И не стал бы я колдуном проклятым…
Я проснулся в избушке, на скамейке — единственном «спальном» месте этой халупы. Видимо, хозяева провели ночь вне стен. На столе обнаружил завтрак — ломоть «рыбного» хлеба и кусок вяленой рыбы. Рядом стояла деревянная чарка, от которой шел такой мощный запах сивухи, что Менделеев удавил бы изготовителя… Попытался прожевать ломтик «хлеба», но тот не лез в горло. Пришлось выпить. После чарки сивухи на «ура» пошел и завтрак. Пока завтракал, в избушку зашел мой хозяин. Дядька Аггей держал в руках объемистый мешок, набитый чем-то мягким.
— Выспался? — не очень любезно поприветствовал он меня.
— Доброго утречка, — просиял я в ответ.
— Утречка? — возмутился старик. — Да уж белый день на дворе. А ты дрыхнешь, как пьяный медведь.
— Почему пьяный? — удивился я.
— Потому, что трезвые медведи ночью спят, а днем малину собирают. А ты проспал все на свете. Я-то думал, поможешь мне рыбу солить. Так нет же, даже не проснулся. Хотел тебя водичкой полить, да Евдоха пожалела. Добрая она баба.
— С копытами, — уточнил я.
— Ну и что? — пожал дед плечами. — Там, где нужно — все как положено… Ясно-понятно?
Судя по масляной улыбке, вполне даже и ясно, и понятно…
— Ну ваше дело молодое, — засмеялся я.
Старый ловелас с притворной укоризной покачал головой:
— Хватит языком трепать. Давай собираться.
— Куда? — недоуменно вытаращился я.
— В Цитаделю твою.
Я мог бы поклясться, что о Цитадели ничего не говорил. При всех своих недостатках, всегда помню, что «нёс» по пьяному делу. Помнится, обещал старику сходить в церковь и поставить за него свечку. Это да, было. А вот про Цитадель у нас и речи не было. Однако выяснять, как он догадался, не стал.
— Сними-ка ты одежу свою неуклюжую, да оденься-ка в человеческое. Как ты вчера сказал? «У нас это не катит!» Вот и у нас твой прикид не катит! В болоте лучше холщовые штаны мочить — высохнут быстрее. А твои два дня сохнуть будут. Задница опреет.
Дед бросил на пол мешок и стал вытаскивать из него рухлядь.
— Вот, — потряс он передо мной старыми, но крепкими штанами. — Товарец — первый сорт. Ясно-понятно? Крепкие, сноса не будет. Да не боись — одевай!
Хоть и не хотелось мне напяливать штаны, снятые с какой-нибудь «лярвы голопузой», но не обижать же деда. Подумав, снял свои кожаные бриджи. Бросил их на пол и принялся напяливать безразмерные, чуть ли не казацкие шаровары. Дед критически посмотрел на мои трусы, покачал головой. Потом поднял «мечту рокера» и стал с любопытством ее рассматривать.
— Это из какого зверя, — удивленно воскликнул он, хорошенько помяв и пощупав штанины.
— Да вроде из бараньей кожи, — рассеянно ответил я, пытаясь подпоясать шаровары брючным ремнем.
— Не бывает таких баранов, — авторитетно высказался дядька. — Не знаю, что за хренотень такая, но не кожа. Как будто тряпку дегтем намазали… А деготь-то хорош! Или это клей такой?
