За точкой невозврата. Вечер Победы - Александр Борисович Михайловский
Усугубляя настрой разбитых панов, кто-то из советских бойцов с насмешкой запел «Конармейскую» (автор Алексей Сурков), а остальные его товарищи подхватили:
По военной дороге
Шел в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани и Волги
Мы коней поднимали в поход.
Среди зноя и пыли
Мы с Буденным ходили
На рысях на большие дела.
По курганам горбатым,
По речным перекатам
Наша громкая слава прошла.
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Если в край наш спокойный
Хлынут новые войны
Проливным пулеметным дождем, —
По дорогам знакомым
За любимым наркомом
Мы коней боевых поведем.
Пока тут, у аэропорта, пели, в Жабинке, где еще оставались не сдавшиеся в плен польские офицеры, из табельного оружия торопливо стрелялись самые гордые и чувствительные. Этих людей тридцать лет исподволь приучали к тому, что именно им, как любимой жене американского падишаха, будет дозволено властвовать над холопами, построив крупнейшую в Европе державу. Новая Речь Посполитая в их мечтах уже раскинулась на огромных просторах с севера на юг от Балтийского до Черного моря и с востока на запад от Смоленска до Одера. И вот теперь случившееся крушение этой мечты и унижение со стороны большевиков заставило этих людей сводить последние счеты с жизнью. Тому, кто пустил себе пулю в висок, уже не стыдно, и не надо больше ничего.
20 января 1943 года, 12:35. Константинополь, дворец Топкапы, пункт временной дислокации штурмовой бригады имени Таудеша Костюшко
Капитан старого войска польского пан Бронислав Замостинский
Как пелось в одной революционной песне, «это был наш последний и решительный бой». Турки – они ведь тоже старые враги польского панства, которые пили у нас кровь, почитай, триста лет с самой битвы при Мохаче. И вот мы вместе с Красной Армией пришли сюда, в Стамбул, центр великих злодеяний павшего разбойничьего государства, и уверенно попрали его ногами. Всего десять дней понадобилось железным легионам господина Сталина для того, чтобы пройти от Андрианополя до стен древней византийской столицы, разжевав по пути полумиллионную армию, и еще три дня длился ожесточенный штурм вражеской твердыни, в котором нам пришлось применить всю нашу отвагу, умение и мощь полученного из-за Врат вооружения.
И вот зверь мертв, и мы попираем его труп своими ногами, под небом, затянутым дымом от горящих зданий, мешающимся с низко нависшими серыми облаками. Несмотря на валяющиеся вокруг тела защитников этого места и сеющийся с небес то ли дождь, то ли снег, настроение у бравого панства приподнятое и даже праздничное. Победа, панове, да еще какая победа! Сколько польских пленников в цепях прошли по этим улицам, сколько прекрасных и гордых дочерей нашего народа бесследно сгинуло в его гаремах – и теперь мы отомстили за их горе и слезы: пришли сюда, чтобы в прах доломать былые остатки злого величия. С германцами, когда они придут в себя после человеконенавистнического озверения, мы по соседству жить сможем, а вот с такими зверьми, как турки, никогда.
Полковник Долматович говорит, что, скорее всего, это последняя наша война: и в Манчжурию, громить японца, нас не позовут, и на Пиренейский полуостров, ликвидировать Франко и Салазара, тоже. Теперь же нас должны были вернуть в Польшу и распустить по домам. Но этим прогнозам не суждено было сбыться, потому что сегодня в наше расположение в сопровождении свиты, тоже слегка хмельные от одержанной победы, зашли командующий Фракийским фронтом генерал Жуков, командующий штурмовавшей Стамбул девятой армией генерал Глаголев, а также обычная в таких случаях генеральская свита. И среди сопровождавших генералов панов офицеров мы, ветераны бригады, начинавшие еще в Смоленске, с удивлением узнали нашего доброго ангела-спасителя пана Сосновского. Только теперь он уже не поручик, а майор, а появившиеся на лице дополнительные жесткие морщины и побелевший кривой шрам на щеке свидетельствовали о том, что этот достойный пан не отсиживался в штабах, а дрался в первой линии, так же, как и мы.
Завидев приближающихся генералов, наши штурмовики вскочили на ноги и стали оправляться. Полковник Долматович подал было команду «Смирно», но генерал Жуков махнул рукой, и все поняли, что разговаривать с нами будут вне строя и без чинов, как и положено с настоящими героями.
Поздоровавшись, Жуков назвал нас лучшими представителями польского народа и поздравил с победой. Ну что же, под командой этого генерала мы свою войну под Смоленском начинали, и под его же командованием в Константинополе закончили. Хороший он генерал, дельный. Будь такие командующие в чести у императора Николая, война закончилась бы еще в четырнадцатом году сокрушительным разгромом Германии и ее союзников. Уж Восточно-Прусскую операцию вместо Самсонова он наверняка провел бы на отлично.
После Жукова нас поздравил генерал Глаголев. Насколько я понимаю, в начале войны он был полковником, а совсем недавно, за Андрианопольскую операцию, был произведен господином Сталиным в генерал-лейтенанты. На мой искушенный вкус, штурм Андрианополя был сочетанием изощренного хитроумия и сокрушающей мощи, когда враг был вбит в землю, не сумев ни огрызнуться, ни даже отступить в порядке. Вся турецкая группировка (говорят, не менее трехсот тысяч) осталась там, на залитой дождем окровавленной земле древней Фракии. В прошлую Великую войну в русской армии до самого конца фронтами и армиями командовали разного рода бездари и тупицы, а на этой войне всего за полтора года из полковников-подполковников поднялась железная генеральская поросль, годная хоть на поля Армагеддона, биться со всеми силами ада.
А после генерала Глаголева с нами вдруг заговорил наш добрый крестник пан Алексей Сосновский.
– Здравствуйте, панове, – сказал он, – я майор Алексей Сосновский, когда-то принял
