Вольфганг Хольбайн - Враг рода человеческого

— Ничего страшного, — солгал Бреннер, хотя его ответ прозвучал не совсем убедительно, да он и не старался придать своим словам вескость.

— К этому привыкаешь, вы меня понимаете? Кроме того, это ведь ненадолго. Сегодня я уже вижу лучше, чем вчера. А вчера видел лучше, чем позавчера, — это утверждение Бреннера звучало еще менее уверенно. Йоханнес ничего не ответил, и что-то в его молчании сильно раздражало Бреннера, который через несколько секунд прибавил: — Через пару дней со мной будет все в порядке. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Ваши слова звучат очень неубедительно, — прямо сказал Йоханнес. “Этот священник довольно своеобразно выполняет свой долг”, — подумал Бреннер. Однако ему понравилась прямота патера. До сего дня Бреннер упрямо отказывался беседовать со священнослужителем, хотя это было первое, что ему предложили в больнице после того, как он несколько пришел в себя. Кроме того, ему сообщили, что эта больница находится в ведении церковной общины.

— Вы пришли сюда для того, чтобы развеять мои мрачные мысли или для того, чтобы укрепить меня в них? — спросил Бреннер, улыбаясь. — Нет, не беспокойтесь, я знаю, что зрение вновь вернется ко мне. Но только… не так быстро, как мне бы этого хотелось. Когда ничего не видишь, чувствуешь себя таким беспомощным. И в голову лезут очень странные мысли.

— Странные мысли?

— Да, хотя и очень неопределенные, — уклончиво ответил Бреннер. Он сразу же пожалел, что заговорил на эту тему. — Когда ты прикован к постели, целыми днями лежишь и умираешь от скуки, то в голову невольно приходит всякая бессмыслица.

— А вас здесь разве никто не посещает?

— А кто меня может посещать? — поспешно ответил Бреннер вопросом на вопрос. Вопреки его желанию, в его голосе слышались боль и сожаление.

— Разве у вас нет ни родственников, ни друзей… ни даже коллег?

— Есть, конечно, — поспешно сказал Бреннер, как будто оправдываясь. — Но я не хотел бы, чтобы им сообщали о моей болезни.

— А почему вы этого не хотите?

— Моей матери скоро исполнится семьдесят лет, и последние десять лет она страдает от болезни сердца, — ответил Бреннер. — Я не хотел бы, чтобы ее волновали по пустякам. Что же касается моего отца, то он давно уже в могиле.

Йоханнес уловил тон, которым это было сказано, и не стал расспрашивать Бреннера о его друзьях и коллегах. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, в ней ощущалось что-то недоброе, грозящее неведомой опасностью. Казалось, что темнота сгустилась и начала наползать на Бреннера. Йоханнес, не желая того, открыл запретную дверь, ведущую в воспоминания Бреннера, которые он сам от себя пытался скрыть. Бреннер не любил вспоминать ни о своей семье, ни о своих друзьях — которых у него, по существу, не было — ни тем более о своих коллегах по работе, с которыми он был вынужден вести мирное сосуществование, скрепя сердце. Но он, конечно, в эти дни волей-неволей вспоминал о них, как и о несчастном случае, произошедшем с ним, о пожаре, взрывах и смерти… Когда ты лежишь и тебе нечего делать, то роешься в своей памяти, думаешь и понимаешь, что три дня — это очень долгий срок.

— Может быть, вы хотите об этом поговорить? — спросил Йоханнес, прерывая молчание.

— О моей семье?

Бреннеру показалось, что он слышит, как патер качает головой.

— Нет, о том несчастном случае, который с вами произошел. Иногда рассказ облегчает душу.

“Значит, патер все же решил исполнить свой долг, — подумал Бреннер. — Ему никуда от себя не деться. Забота о душе ближнего остается его заботой даже тогда, когда он по пути домой случайно заглядывает в палату, чтобы навестить пациента и немного поболтать с ним”. Эти мысли почему-то успокаивающим образом подействовали на Бреннера.

— У меня почти не сохранилось воспоминаний об этом, — начал он. — Все происшедшее, должно быть, было ужасно, но… — он попробовал подыскать подходящие слова, однако в конце концов лишь пожал плечами. — По существу, я ничего не знаю о том, что случилось, кроме тех сведений, которые сообщила мне полиция.

Это далеко не было правдой. У него в памяти сохранилось множество воспоминаний, но Бреннер не мог бы с уверенностью сказать, какие из них истинные, а какие являются плодом его воображения и бреда. Во всяком случае, некоторые из встающих в его памяти картин были столь причудливыми, что он не мог не сомневаться в их реальности. С его памятью дело обстояло точно так же, как и со зрением — врачи сказали, что она вернется к нему, но возвращение памяти — длительный и довольно мучительный процесс. Однако, в отличие от желания вновь, как можно быстрее, обрести зрение, Бреннер не очень стремился вернуть свои воспоминания о произошедшем с ним несчастье. Скорее наоборот.

— Надо сказать, что вам крупно повезло, — заметил Йоханнес. Ему была присуща, по крайней мере, одна человеческая слабость — любопытство.

Бреннер невольно усмехнулся.

— Да уж, конечно, мне позавидовал бы любой каскадер, если бы узнал, что я пропахал, падая вниз головой, тридцать пять ступенек крутой каменной лестницы и при этом не получил ни одного перелома, — сказал он.

— Вы не помните, как это было? — поинтересовался патер.

Бреннер покачал головой, поморщился и добавил, нарочно изображая на лице страдание:

— Нет, но все это несомненно правда. Более того, я готов поклясться, что ступеней было не тридцать пять, а, по крайней мере, четыре тысячи… и каждую из них я пересчитал собственным телом. А некоторые из них, пожалуй, даже дважды.

Йоханнес засмеялся, но как-то неискренне — скорее по обязанности. И Бреннер явственно услышал в его голосе некоторую натянутость.

— Так что, собственно, с вами произошло? — спросил патер. — То есть я имею в виду не только с вами, а вообще? Я слышал о каком-то пожаре и о взрыве…

Бреннер хотел было ответить, но внезапно замер, молча глядя туда, где маячила смутная фигура Йоханнеса. Вопрос патера все еще звучал у него в голове, но Бреннер не находил на него удовлетворительного ответа.

Так что же, собственно говоря, произошло в действительности?

Бреннер не знал этого. В его памяти сохранились картины, звуки, воспоминания о чувствах, владевших им тогда… все это сливалось в какую-то сумятицу, бессмысленную неразбериху образов. Но не это было самое страшное. Когда он Прежде мысленно возвращался к тем странным роковым событиям — самостоятельно или по просьбе врача, — Бреннер делал это, испытывая своего рода покорность судьбе и тому обстоятельству, что он не может восстановить в памяти цельную картину происшедшего. Теперь же он впервые честно задал себе вопрос: так все-таки он не может или не хочет вспомнить все, что с ним произошло?

Эти мысли испугали его. Бреннер не был профессиональным психологом, но все же не раз видел подобные ситуации в фильмах и читал о них в книгах и знал, что означают слова “вытеснение в подсознание”. Неужели то, что с ним произошло, было столь ужасно, что у него были веские причины не вспоминать об этом, или…

— Я задал какой-то бестактный вопрос? — голос Йоханнеса явился той спасительной соломинкой, за которую ухватился Бреннер, чтобы вновь вернуться к реальности, оставив свои тяжелые мысли. — Я не собирался огорчать вас.

— Вы вовсе не огорчили меня, — заверил его Бреннер. “Я сам себя огорчил”, — мысленно прибавил он. — Но боюсь, я не смогу ничего вспомнить. Все так… запутано.

— Частичная амнезия, — сказал Йоханнес, и Бреннер услышал шорох его одежды, когда патер кивнул. Должно быть, это был шелк. — В этом нет ничего необычного. И уж, конечно, у вас нет ни малейших причин пугаться своего состояния. В большинстве случаев память возвращается уже через несколько дней.

“Точно так же, как зрение?” — хотел спросить Бреннер, но вместо этого задал другой вопрос:

— В большинстве случаев, вы сказали?

— Почти всегда, — поспешно поправился Йоханнес, а затем, помолчав несколько секунд, сказал: — Всегда.

— Осторожно, господин священник, — насмешливо заметил Бреннер. — Ведь среди заповедей Господних есть одна, запрещающая ложь, не так ли?

Йоханнес засмеялся. На этот раз его смех звучал искренне.

— Вы должны называть меня патером, — сказал он весело. — Что же касается подобной заповеди, то она действительно существует… — он вздохнул. — Я, к сожалению, слишком поздно понял, что мне, по-видимому, не следовало приходить к вам. Я, похоже, принес вам больше вреда, чем пользы. Может быть, мне лучше уйти?

— Нет, — поспешно сказал Бреннер. — Я просто немного раздражен. Это ведь… мало приятное занятие — целыми днями лежать в постели и к тому же ничего вокруг не видеть. У вас нет случайно какого-нибудь паршивенького транзисторного радиоприемника?

— Здесь — нет. Но я посмотрю у себя дома. Если я найду что-нибудь подходящее, то зайду к вам завтра. В отношении информации вас здесь держат на голодном пайке, не так ли?