Безбашенный - Античная наркомафия 4

— Пока муж в гастатах служил, ему хватало и старой отцовской пекторали поверх туники, — делилась Летиция наболевшим, — В долги, конечно, влазили, пока он воевал, но небольшие. Хвала Юпитеру и Фортуне, нам всё время везло — его не посылали ни в Испанию, ни в Македонию, ни в Иллирию. Один раз на Сицилию, да два раза на Сардинию — больше года с небольшим не отсутствовал. Мы как раз перед его вторым призывом на Сардинию поженились — тяжело было, да и добычи он оттуда не привёз. Те, кто с Катоном из Испании вернулись, по двести семьдесят ассов из добычи от него получили, вернувшиеся из Македонии с Квинкцием — по двести пятьдесят, но я не завидую — многие ведь не вернулись, и их семьи не получили ничего. Мой-то хоть живым и невредимым вернулся, и его жалованья хватило, чтобы с долгами расплатиться и хозяйство поправить. Потом деверь, младший брат Луция, в призывной возраст вошёл. Землю ему, конечно, бесплатно дали — десять югеров, как и нам, скотом ему свёкр помог — своим поделился, даже волов ему купил, но его же ещё и для службы снаряжать пришлось! Хвала богам, пока только в велиты, но ведь и это недёшево! Новая туника — денарий, калиги — два денария, плащ — три денария, по денарию за три хороших дротика — это ещё три. Но это ещё мелочи! Щит — деревянный, только в центре железка, да тонкий ободок по краю — восемь денариев, шлем самый дешёвый кожаный — пять денариев, а меч — теперь ведь хороший, испанский требуется — целых пятнадцать денариев! Представляешь?

Я представлял и едва сдержал ухмылку, а Тарх и вовсе прыснул в кулак, и я его очень даже хорошо понимаю. Пятнадцать денариев — это меньше десяти карфагенских или гадесских шекелей, и хрен ли это за меч за такую цену? Испанский, гы-гы! Все двадцать, и шекелей, а не денариев, за хоть более-менее нормальный испанский меч не хочешь, кошёлка? Сколько это в денариях будет? Тридцать четыре, млять. Причём, нормальный — это не тот, который почти не ржавеет и хорошо пружинит, а тот, который хотя бы не согнётся при хорошем ударе! Ту дрянь, которую она называет «хорошим испанским мечом», настоящий испанский боец в руки взять побрезгует. Ну, разве только кузнецу на перековку снести…

— В общем, за всё снаряжение — тридцать семь денариев! И где их взять? Свёкр помочь уже не мог, он ведь и за пару волов для него полторы сотни денариев отдал, да и для этого сорок пять денариев у соседей занять пришлось. Пришлось нам помогать — тоже у своих соседей заняли. Хвала богам, Луция в тот раз в Галлию послали, — она именно так и сказала, не уточняя, что в Цизальпинскую — видимо, о существовании ещё и Косматой Галлии за Альпами даже и не подозревала, — Варваров разбили, и мой живым и здоровым вернулся, но триумфа Флакк не получил, а из всей добычи на долю Луция пришлось всего шестьдесят ассов — шесть денариев. Да только щит ему проклятые бойи весь изрубили так, что он уже никуда не годился, и ему пришлось галльский подобрать, но пользоваться им и дальше ему не позволили — заставили новый покупать, а он ведь большой солдатский — десять денариев стоит, два денария из жалованья доплачивать пришлось.

— И за это ты хвалишь богов? — хмыкнул я.

— А как же! Двое односельчан с той войны вообще не вернулись, и семья одного из них обнищала настолько, что ей землю продать пришлось. Я как раз родила — как представлю себе, что и моего могли убить или искалечить — ужас! А деверя в Испанию послали, и его там варвары убили, да так, что даже найти и похоронить не удалось. Всё пропало — и его жалованье, и оружие…

— Ближняя Испания или Дальняя?

— Какая разница? Говорят, Ближняя. Вернувшийся оттуда сосед рассказывал, что там страшная резня была, много убитых.

— Мы — из Дальней, — уточнил я ей на всякий пожарный, — И мы — свои, друзья и союзники римского народа. По весне как раз Сципиону Назике против лузитан помогали.

— Жаль, что не из Ближней — я бы всё, что хочешь, для тебя сделала, чтобы ты за деверя отомстил! А за Луция — вдвойне! Даже то, чего ни в коем случае не должна делать, — и глядит на меня эдак выразительно, хоть и покраснев, — Его как раз в прошлом году в принципы перевели. Он хотел кожаной лорикой ограничиться — это в двадцать денариев обошлось бы, но его заставили железную покупать, как положено. А свёкр свою дать ему не мог — его тоже в тот год призвали, триарием.

— Это разве законно — требовать от твоего мужа железной лорики, если она вам не по средствам? — поинтересовался я, — Жаловаться не пробовали?

— Сначала так и хотели сделать. У нас же не полный надел в тридцать югеров, даже не двадцать — можно было отвертеться. Но ветераны посоветовали поднапрячься и всё-же экипироваться достойно. Если погибнет, допустим, центурион — новым стать больше шансов у дисциплинированного и хорошо экипированного. А центурион — это двойное жалованье и двойная доля добычи. А не выйдет, так хотя бы в триарии быстрее переведут, а из них ещё больше шансов на повышение пойти. От жалованья Луция у нас почти ничего не осталось, за урожай тоже мало выручили — сицилийское зерно в городе по два асса за модий гражданам продавалось, а железная лорика двести денариев стоит. Хвала богам, покойный деверь жениться не успел, так что продали его волов и прочий скот, и за всё это сто восемьдесят денариев выручили. За сто семьдесят муж у соседа-калеки поношенную лорику купил, а за оставшиеся десять кузнец её ему починил, так что едва хватило, чтоб в долги не влезать. Снарядился, отправился на войну с лигурами, и вот…

О том, чем всё это кончилось, она уже рассказывала. Завалили лигуры ейного ненаглядного Луция-старшего самым варварским образом вместо того, чтобы честно и цивилизованно дать гегемону себя поработить и ограбить, и не помогла ему пресловутая железная лорика — кольчуга, как я понял, и осталась она в результате свежеиспечённой вдовой — без жалованья мужа и без его доли добычи, убитым не положенной, зато с Луцием-мелким на руках. У этих римлян дурацкий обычай — сыну имя в честь отца давать, и так порой из поколения в поколение, так что без дополнительных уточнений зачастую хрен разберёшься, о ком конкретно идёт речь. Ну, насчёт «без жалованья» — это она, конечно, загнула для пущего драматизма. Сама же несколько позже, благополучно забыв о собственных же недавних словах, проболталась, что те двадцать семь денариев и два с половиной асса, которые ейный героически павший за родное рабовладельческое отечество супруг таки успел заработать, ей честно передал его центурион, а друзья-однопалаточники и его оружие со снаряжением в целости и сохранности передали, и от себя по пять денариев сбросились, дав ей таким образом со всех семерых ещё тридцать пять. Так что со всеми долгами, в какие без мужа успела влезть, она расплатилась, но хозяйство-то поправлять некому и работать на поле тоже некому, и как дальше жить, она совершенно себе не представляет. Луций-мелкий ведь лет десять ещё полноценно работать на земле не сможет. Тем более, что и надел-то теперь увеличился — свёкр вернулся из Галлии центурионом, а значит, ещё более уважаемым человеком, чем был до того, и ему удалось добиться, чтобы надел деверя не забрали обратно в общественный фонд, а разделили пополам между им и ей, так что теперь у неё, а точнее — у Луция-мелкого, аж пятнадцать югеров земли. Но обрабатывать-то её кому? Сил свёкра на два увеличившихся надела не хватит, и хотя в куске хлеба он ни ей, ни внуку, конечно, не откажет, надел за десять лет наверняка придёт в запустение…

— Найм раба стоит самое меньшее два асса в день, и это если у нашего старосты, который всё понимает и лишнего не запросит, — жаловалась на жизнь римлянка, — Но ведь это же тупая, ленивая, неумелая и бессовестная орясина, за которой глаз, да глаз нужен. А как его за нерадивость накажешь, когда он — чужой? А сынок старосты — из молодых, да ранний. Ты только представь себе, что он мне предложил! Что за рабом присмотрит и работать его заставит, если я за это…. ну, с ним… понимаешь? Ну не подлец ли! Молокосос ведь ещё прыщавый, до совершеннолетия ещё два года, и мне, честной порядочной вдове — ТАКОЕ предлагать! Рабыня у них, видите ли, старая и толстая, и ему не нравится, а на шлюху отец ему денег не даёт, а тут я в безвыходном положении, и меня, значит, можно грязно домогаться! Ну не мерзавец ли! Послала я его к воронам и сказала, что если их рабыня для него стара, так среди отцовских коз и свиней наверняка помоложе какая-нибудь найдётся, хи-хи! А что я, неправду сказала? Так знаешь, что эта скотина сделала? Отцу своему нажаловалась, всё с ног на голову перевернув — будто бы я его совершенно незаслуженно грязно оскорбила, да ещё и родителей его при этом будто бы затронула. А наш староста — центурион-примипил, крутой, разбираться не стал — разругался со свёкром и в найме раба отказал наотрез, а больше в деревне ни у кого рабов нет…

— И как ты выкрутилась? — лично мне по ней сразу видно, что пока никак, но её словоохотливость шла в полезном для меня направлении, и её следовало поощрить.