Максим Хорсун - Пусть всегда будут танки
– Думаю, что на сегодня тренировку можно прекратить, – сказал я, устраиваясь на стволе поваленного ветром дерева. Речное журчание действовало умиротворяюще.
– Нет, еще стрельбы, – ответил Прокофьев.
– А какие стрельбы? – не понял Дорогов.
– Найдем местных и будем стрелять у них сигареты, – сообщил задание командир.
– Это может быть опасно, – заметил, покачиваясь вместе с камышами, Апакидзе.
– Да, все по-взрослому, – произнес суровым тоном Прокофьев. – Поэтому прошу отнестись со всей серьезностью.
Мы прошли мимо железобетонного забора, ограждающего склады и теплицы местного сельхозпредприятия, которое занималось экспериментальным бахчеводством. Мимо памятника павшим солдатам Великой Отечественной, по аллее из молодых тополей – на улицу, ведущую меж неказистых домишек сельских жителей. На первом же повороте мы встретили подвыпившую компанию и в соответствии с заданием потребовали у них сигарет. Обалдев от такой наглости со стороны неместных, а мы были одеты в наши «форменные» синие спортивные костюмы, непритязательные куртки и кепки, компания без разговоров поделилась папиросами. Мы рассовали трофеи кто куда, кто – по карманам, кто – за ухо, и двинулись дальше. Нас даже поздравили с праздником. Дорогов, тронутый почти до слез, отлил мужикам граммов триста нашего коньяка.
На центральной улице села росли голубые ели. Ветер раскачивал роскошные лапы. Во дворах тявкали псы, гоготали гуси. Со всех сторон тянуло запахами овечьей шерсти, свежего хлеба, квашеной капусты и коровьего навоза. В окнах двухэтажных многоквартирных домов уже загорались огни. Дорогов повел нас через сквер к ярко освещенному входу в Дом культуры.
Перед ступенями слонялось множество народу. Кто-то громко смеялся, кто-то орал пьяную белиберду, кого-то слегка мутузили за общественным туалетом. Но это были, как говорится, единичные проявления, в основном все вели себя благодушно и миролюбиво. Тут же было несколько ветеранов войны с орденами на всю грудь, несколько сельских чиновников и специалистов – их легко было вычленить в толпе по костюмам и несколько надменным взглядам, которые они бросали сверху вниз на односельчан.
Молоденький участковый с гвоздикой в петлице играл на баяне для девушек, собравшихся возле него плотной стайкой.
Дорогов решительно повел нас в ДК. Мы, кстати, не особенно возражали, потому что хотелось погреться. Только Апакидзе заладил, как маленький: поехали назад, мол, нагулялись, поехали назад.
– Сейчас, – недовольно пробурчал в ответ Прокофьев, – запряжем кобылу в сани и поедем тебе обратно. Вперед, и не ропщи!
Танцы были прямо в фойе, напротив гардероба. Поэтому, чтоб добраться до буфета, нам пришлось идти, тесня пары. Песня «Я в весеннем лесу» Ножкина сменилась «Островом невезения» Миронова, и зажигательный фокстрот увлек нашего штурмана, поэтому до буфета мы добрались с потерями. Прокофьев и Дорогов были давно женаты, поэтому с буфетчицей они кокетничали со знанием дела и женской психологии. Беда заключалась лишь в том, что ни тот ни другой лыка не вязали, буфетчица лишь недоуменно хлопала ресницами да поглядывала на меня, скромно стоящего за спинами товарищей, словно ожидала, что я переведу. Заказав по порции сельди под шубой и море кофе, мы оккупировали один из столиков, разбавили кофе коньяком и попытались завести душевный разговор. Увы, разговор никак не клеился: сказывалась усталость, а Прокофьев откровенно зевал. К тому же за день мы, кажется, успели обсудить всех и вся: детей и жен, командиров, космонавтов, танки, системы связи, международную обстановку. Но остался один вопрос, который настойчиво стремился сорваться с языка с той минуты, как в поле зрения появился Дом культуры.
– Вовка! – обратился я к Дорогову. – Владимир Владимирович!
– Я слушаю вас, товарищ Левицкий, – отозвался тот, с аппетитом поглощая салат.
– Я никак не могу понять, как же у тебя вышло с тем портретом вождя…
Прокофьев стряхнул с себя дрему и насторожился. Впрочем, его хватило ненадолго: секунд через десять командир снова начал клевать носом так, что пришлось отставлять его нетронутую «шубу», дабы Прокофьев не использовал блюдо вместо подушки.
– …физически – как? – продолжал я донимать Дорогова. – Как это было возможно? Ну, я не могу понять!
– Замполит сдал? – хмуро осведомился Дорогов.
– Да какая разница! – отмахнулся я. – Не в этом суть, Владимир! Ну как можно сжечь портрет! Портрет вождя! На танцах! Физически – как это возможно?
Дорогов задумался, почесал переносицу.
– Для этого нужно соблюсти ряд условий. – Он принялся загибать пальцы. – Должен быть портрет вождя, так? Это раз. Должен быть открытый огонь, это два. И, – он слегка растерянно осмотрелся, – должны быть танцы. Это три. – Он наклонился в мою сторону. – Теперь тебе понятно, Вася?
Я махнул рукой с зажатой в ней вилкой.
– Все это слишком общо, Владимир. Никакой конкретики я не услышал. Ты же человек военный… – брякнув последнюю фразу, я опомнился и прижал к губам указательный палец, Дорогов сделал то же самое; Прокофьев проснулся, прошипел: «Тихо! Мы – спортсмены!» – и снова уснул.
– Одну минуту. – Дорогов выбрался из-за столика. – Прошу прощения…
Буфетчица с неодобрением поглядела на его вихляющую походку, покачала головой и снова сконцентрировалась на мензурке, в которой отмеряла «сто грамм» для очередного клиента.
Я без энтузиазма доел салат и перешел на кофе. К нашему столику подошли двое местных и попытались завязать разговор.
– Откуда сам? – спросил сельчанин, обдав меня запахом тройного одеколона и папирос.
– Из Симферополя, – соврал я. Не о Свердловске же им рассказывать? И тем более не о НИП-10, хотя почтовый адрес Центра как раз был Симферополь-28, так что ложь моя оказалась вполне себе умеренной.
В глазах незваных собеседников вспыхнули веселые огоньки.
– А кого-нибудь здесь знаешь?
– Никого, – широко улыбаясь, признался я.
Собеседники раззадорились еще больше.
– Пойдем покурим, Вася! – Меня хлопнули по спине.
– Слушай, а ведь меня и в самом деле зовут Василий! Как вы догадались? – В тот момент эта прозорливость действительно меня обескуражила.
– Вставай, пассажир, идем на воздух! – второй действовал более нахраписто, он вцепился мне в плечо и потянул так, что рукав куртки затрещал.
– Я не пассажир, – пришлось объяснять мне. – Я скорее водитель…
– Что же ты водишь? Говновозку, наверное, какую-нибудь? – Меня схватили сзади под мышки и попытались поднять со стула.
Я сначала обиделся, а потом мне стало смешно. То же самое, наверное, порой ощущал и Сергей Палыч Королев, который, являясь сверхсекретным генеральным конструктором, был вынужден держаться в тени. Наверняка и ему приходилось в беседах с непосвященными людьми вилять и терпеть какие-то обидные выпады, не имея возможности расплющить оппонента авторитетом. Это «Оса» – высокотехничный танк-робот стоимостью в миллионы рублей – говновозка? Я все-таки не Королев, мне позволительно иногда быть грубым. Поэтому я сначала фыркнул, затем хрюкнул и, наконец, выдал подходящий ответ:
– Жрите песок, юноши!
Сельчан, конечно, это предложение не порадовало, но адекватно отреагировать на мои слова – дать в морду – они не успели, потому что в фойе грянуло и заухало множеством голосов. Это напоминало звуковую волну от разорвавшегося снаряда или рев проносящегося на малой высоте перехватчика. Звук нарастал, и вот он слился со звоном бьющегося стекла и почти полностью заглушил «Песню про зайцев» в исполнении Юрия Никулина.
В буфет ворвался Дорогов с портретом Никиты Сергеевича, угол которого потемнел и заметно дымился. Следом за оператором антенны вбежал Апакидзе, он попытался отнять у Дорогова портрет в каком-то нелепом, похожем на нырок движении. Потерпев неудачу, штурман кардинально изменил свою задачу и одним махом сдвинул пару столов, худо-бедно забаррикадировав вход. И буквально через миг в эту хлипкую преграду врезался шумный человеческий поток. Буфетчица завопила благим матом. Апакидзе бросился грудью на баррикаду, которую должны были смести с секунды на секунду.
– Флягу дай! – потребовал Дорогов, протягивая мне руку.
– Зачем? – опешили сельчане, не прекращая попыток оторвать меня от табурета.
– Хочу с генсеком за Красную армию выпить! – ехидно ответил Дорогов, он уже сам дотянулся до авоськи с флягой. – Из чего сейчас делают краску? Не горит ни черта… – бросил он в мою сторону, потом плеснул коньяком на картину и зачиркал зажигалкой. По массивной позолоченной раме заструились всполохи синего спиртового пламени. Буфетчица зажала рот обеими руками и тоненько взвизгнула.
В этот момент баррикада была прорвана, а штурман – отброшен в сторону. У Дорогова отняли пылающий портрет и флягу, а самого оператора антенны повалили на пол. Заодно и мне вцепились в шею и плечи, прижав лицом к столешнице. Даже спящего Прокофьева, и того скрутили по рукам и ногам. Весь этот шум-гам да надежная плоскость под головой действовали на меня снотворно. Я несколько раз пытался поднять голову от столешницы, и тогда в поле зрения попадался то участковый с баяном, то буфетчица, то люди в одинаковых синих костюмах.
