Дмитрий Матяш - Изоляция
— Чо, вправду фартовый?! — закричал сверху Гремучий. — Догоню, будь уверен, фуфелок, — шарф на шею примеришь. Зуб пидораса даю! Твоими же кишками удавлю.
Свернув от ступеней, я даже почувствовал запах последождевой свежести, который ждал меня снаружи. Соснешь ты, Гремучий. В душе меня аж подбирает засмеяться. Ну не засмеяться, так оскалиться во все тридцать два. Я же как колобок, «дожара», и от бабы утек, и от деда утек. И от тебя…
Твою мать!!!
Перед самым выходом мне пришлось останавливаться как галопирующей лошади перед обрывом. По инерции наклониться, едва не достав клювом пола. Тяжело дышащий, грязный, мокрый, окровавленный, с разбитым лицом, весь в собственной блевотине и с арсеналом бесполезного оружия за спиной, я замер на пороге распахнутых дверей. Что твой индеец с пером в голове перед гаубицей.
Хищными глазами, стоя в предбаннике гостиницы, на меня смотрела еще одна… две, три, четыре, пять… пять чертовых громадных, бежевых и бежево-черных проблем. Породистых проблем. Уши купированы — чуть не полностью срезаны, от хвостов тоже короткие обрубки. Наклонив головы к земле, морща длинные морды и обнажая белые клыки, они широко расставили лапы и будто бы только и ждали, чтоб я шевельнулся. Застыли в предвкушении броска. Шерсть на загривке вздыблена, лопатки так и переминаются. А я словно остановился в сантиметре от красной сигнальной линии, которая означала бы команду «фас!».
Когда Гремучий спустился, он не понимал, с какого я дива вдруг стопорнулся. Направив ствол мне в голову, он закричал:
— Ну чего, сука, стал?!
Он шагнул ко мне, выставив перед собой пистолет.
— Кого ты там увидел, а? Чо, висельник со столба спрыгнул?
Крики и звук его шагов привлекают внимание собак. Они издают голодный, клокочущий рык и голодной стаей врываются в коридор гостиницы. Застывший в нерешительности и без растопыренных рук, я, наверное, вызывал у них меньше гнева, чем Гремучий своими криками. Поэтому четверо псов рванули к нему и лишь один прыгнул на меня. Белые клыки с налетом желтизны у самых корней клацнули у самой шеи, прикусили воротник.
Рванувшись в сторону, я повалился на стойку консьержки. Спиной смел со стола стопку бумаг, канцелярские наборы, на пол улетели ручки и телефон. Сам я зычно грохаюсь за ними вслед, перекатываюсь к дальней стене.
Гремучий делает еще два выстрела, затем вскрикивает, матерится. Я слышу его удаляющиеся шаги, собачий лай и звуки рвущейся ткани. Доги против «дога», покажи теперь, насколько ты крут.
Тот пес, который пытался вырвать мне кадык, перемахнул вслед за мной. Я в этом и не сомневался. Он, так же как и я, с разгону угодил на стол, поскользнулся и спрыгнул на пол. Глаза безумные, клыки играют в ужасающем оскале, захлебывающийся рык вперемежку с оглушительным лаем — но даже таким он не кажется хуже человека.
Оттолкнувшись от земли, летя и целясь мне в глотку, он лишь выполняет свою работу. Не мстит, не убивает ради увлечения, не кичится своими возможностями. Он идет в бой честно… хоть и уже обречен. К этому времени я перетягиваю через ноги связанные за спиной руки и хватаю лежащий на полу канцелярский нож. Наверное, это просто чудо, что такая нужная в хозяйстве вещица оказалась никем не замеченной, или все же в этом заключается мое везение?
С характерным «трр-рык!» выталкиваю лезвие сантиметра на три. Больше и не требуется. Тонкая, острая бритва проскальзывает собаке по глотке в тот миг, когда она целиком наваливается на меня. Ее челюсти механично сомкнулись на замызганном кровью и грязью рукаве — дикая зверюга невзирая на ранение сохраняла способность действовать. Мне пришлось отбиваться коленями и полоснуть ее еще несколько раз, прежде чем ударом обеих ног в корпус отбросить собаку на сторону. Пес забился под регистрационную стойку. Завалился там на бок, задергал лапами.
Мне было его жаль, и это было то чувство, которое я отвык испытывать к людям. Да и к животному, вокруг которого образовалась лужа крови, оно продлилось недолго. Ведь это был еще не конец.
Их было пять.
Только сейчас я понял, что давно не слышал Гремучего. Собачий лай, рычание, тихое постукивание (в конвульсиях ботинками по полу?) и звуки возни — все, что долетало сюда со второго этажа. То ли у него было всего шесть патронов (не заметил рокового совпадения в этом числе?), то ли еще двенадцатью он так и не успел воспользоваться, но думается, с Гремучим в этот раз всё. Если бы он успел добежать до двести двадцатого или какого-нибудь другого и запереться внутри, уже бы дал о себе знать.
Не теряя времени, я разрезал веревки, благо для острой бритвы канцелярского ножа это была не проблема, и уже собирался было встать, как услышал свист.
— Ко мне, звери, — позвал кто-то и снова насвистал обрывок какой-то мелодии.
Твою…
Я посмотрел на бездыханное тело пса под стойкой. Черт! Черт, черт, черт. Стало быть, эти звери чьи-то? Понравится ли хозяину — кем бы он ни был — то, что он увидит? Гремучему, я так понимаю, уже до фени…
Послушные собаки, цокая когтями по ступеням, возвращаются по первому же зову хозяина. Точно дрессированные. А деться мне отсюда уже некуда. Если от собаковода уйду, то от питомцев его хрена с два.
— Четыре, па, — юный, взволнованный голос. — Йены нету. А ты же говорил… И у Бакса кровь…
А мне хоть в шкаф тот, что за спиной, влезь. Стало быть, это я Йену прикончил.
Кудрявая голова появилась над стойкой. Чумазый парнишка лет двенадцати бегло осмотрел квадратное вместилище ресепшена, огражденного стойкой из темного ореха, встретился со мной глазами, но тут же повернул голову — не меня искал. Мальчик не увидел собаки целиком, но ему хватило и задних лап, лежащих в луже крови, чтобы на глазах у него задрожали слезы.
— Пап, она здесь, — он посмотрел в сторону входных дверей. — Он убил ее.
Бессознательным движением я отбросил канцелярский нож. Типа, мотоцикл не мой, я просто разместил объяву.
Седовласый мужик с короткой серебристой бородкой, одетый в брезентовый плащ и вооруженный торчащей за спиной «вертикалкой», смотрел на меня с грустью и досадой одновременно. Какое-то время под давлением этого взгляда я даже не дышал. Было совершенно неясно, что он собирается предпринять. Вздохнув, он прижал к себе пацаненка, утешительно похлопал его по плечу.
— Понесешь ее, — сказал он мне, кивнув на собаку.
У меня как камень с души рухнул. Тут при прежней жизни за отравленную собаку могли с двустволкой к соседу посредь ночи заявиться, а сейчас, когда жизнь человеческая нипочем, то и подавно. Так что нести — это еще вполне сносная епитимья. Понимаю, что спрашивать куда и зачем, как и вообще что-нибудь спрашивать, сейчас не очень кстати, а поэтому молча делаю, что сказали. Уж не враг это — тот, кто против «догов» пошел. Значит, объяснит все сам, подождать просто надо.
Пока старик сходил наверх и проверил как там дела у Гремучего, я погрузил собаку на простыню, притащенную заплаканным парнишкой из ближайшего номера.
Мужик спустился, за пояс у него был заткнута «гюрза».
— Бери собак, иди вперед, — сказал он пацану и бросил ему кожаные упряжки. — Двигайся тем же маршрутом, не останавливайся. Я с ним пойду сзади.
Мы вышли из гостиницы примерно через минуту.
— Давай быстрее, скоро тут полно вояк будет, — сказал он мне и резво зашагал вверх по улице, откуда мы пришли с Гремучим.
Я двинул за ним, но через пару шагов остановился. Мне показалось или… Я обернулся и присмотрелся к покачивающемуся на столбе у магазина стильной мужской одежды «Престиж» висельнику. Он был далековато от меня, лица не разглядеть, но что-то в его облике показалось мне знакомым. До внезапного покалывания в сердце знакомым. Воронье вокруг него кружит, ругается громко, места на плечах поделить не может. Понятно почему: в отличие от «соседов» по столбам, он свеж. Недавно закинули. Может, вчера?
Черная форма, издали как «дожья». Только потрепана вся, изодрана, будто под корабельный винт попала.
— Эй, ты куда пошел? — Мужик остановился, оглянулся.
А ноги сами потащили меня к столбу. Я должен был убедиться, хотя уже знал, кого там увижу. Воронье вспорхнуло, когда я подошел. Тело по инерции покачнулось, медленно повернулось ко мне передом. На груди у него была табличка: «Подох как предатель». Глаза ему успели выклевать вороны, но на посиневшем лице я узнал две борозды шрамов, тянущиеся через бровь и щеку.
Десантник… Как же так? Что ж мне теперь делать? А как же ключ? Твое поручение?..
— Перед утром казнили, — из-за спины объяснил седовласый кинолог. — Всю ночь, говорят, пытали, о подельниках спрашивали. Обещали расстрелять, если имя назовет. Так ни хрена из него и не вытянули. Пошли, если не хочешь болтаться рядом.
«Руно… — вспомнился голос Жеки. — Руно».
Найду, Жека. Коль не сдал ты меня, найду я твое Руно… Обещаю.
