Виталий Сертаков - Демон и Бродяга
– Наса великая импелатор Чжу Юаньчжан поднимала восстание против монгол. Против монгольская династия Юань. Чжу Юаньчжан первый надевал класная повязка, и все надевали класная повязка и побездали войска монголов. Чжу Юаньчжан стала импелатор, Поднебесная стала свободная. Класная повязка импелатора досталася внукам. Потом – ее полозили в футляр, потом – завернули в покрывало с благовония… Это самое луцсая вещь у меня. Самая дологая вещь – тебе, Белый царь.
– Спасибо, я тебе тоже что-нибудь ценное привезу, – Коваль попытался закрыть футляр.
– От неразумна детина! – удрученно произнес младший волк.
– Нет, ты долзна надевать повязку, – китаец жестами показал, что тряпочку следует замотать вокруг лба, но не как угодно, а чтобы иероглифы читались. – Делзать повязку так, каздый стоб видел, какой ты Белый царь, длуг китайса Хо.
Артур кое-как справился. Тяжело было оторвать взгляд от Окатыша. Вовкулак зевал почти как человек. На его коронках сверкали искорки от углей ближайшей жаровни.
Он с трудом вспомнил, точно искра в темноте промелькнула. Кажется, в школе на истории проходили. Восстание красных повязок или что-то в этом роде. Но это случилось невероятно давно. И, кажется, пресловутые Красные повязки скинули наследников Чингисхана.
Интересно все закручено.
С повязки на нос посыпалась труха. Коваль недовольно фыркнул.
– Зараза, да он нос воротит, – гоготнул карлик. – Видать, клопов в подарке чует?
– Чует? – весело рявкнул первый волк. – Ну так нечего! Не будет боле чуять, пущай похлюпает!
У Коваля возникло почти такое же сосущее, нервное ощущение, что и тогда в лесу, при виде раненого полкана. Эти существа обладали над ним несомненной гипнотической властью.
Лампы вспыхнули, точно в них разом плеснули бензина. Пламя взметнулось к закопченному потолку, на стенах на мгновение отпечатались тени сидящих мужчин с чайными пиалами в руках.
Артур дышал ртом. Нос ничего не чувствовал, как при сильном насморке.
Колодец опустел.
Китоврас исчез.
13
ХОЕР ТЭЭШЭЭ ЯБАДАЛТАЙ
Тулеев очнулся и сразу понял, что очнулся не на родном, привычном айха, а в очень плохом месте. Совсем не там, куда он хотел бы попасть до своей естественной смерти.
Какое-то время он не чувствовал ни верха, ни низа, ноги беспомощно болтались в пустоте, в легкие вливался сухой, невероятно жаркий воздух, а во рту было кисло от прикушенного языка.
Но самое страшное – он ослеп.
А когда веки послушались, кое-как разлепились, Тулеев подумал, что лучше бы он этого не видел.
Десятки глаз цвета желтого янтаря пристально пялились на него со всех сторон. В первую секунду помертвевшему от ужаса Тулееву почудилось, что глаза свободно парят среди жидкой розово-лиловой каши, похожей на паутину. Это было гадко, но такие неприятные картинки умели вызывать опытные травники и знатоки дурманов. К примеру, давний недруг Повар Хо, этот коварный китаец, бежавший в тайгу от власти Гоминьдана. Он умел варить такие дурманы, что человек целую неделю ощущал себя стрекозой или бобром или застывал, как дерево…
Однако очень скоро Тулеев стал различать отдельные узлы лиловой паутины, убедился, что янтарные глаза слегка покачиваются, перемигиваются, но зрачки у них разные – горизонтальные и вертикальные, узкие, как лезвия ножей, и круглые, похожие на черные рты. Тулеев различал, как вздрагивает и сокращается вся лиловая паутина, окутавшая его тело, и сокращения эти подозрительно напоминали удары сердца.
Его поместили внутрь громадного живого существа, и существо это умело смотреть внутрь себя! Нос Тулеева оказался забит чем-то липким, приходилось дышать уголком рта. В воздухе словно растворили цементную взвесь, от нее першило в горле и рождались постоянные спазмы.
Вскоре обстановка изменилась. Шаман ощутил, что его переворачивают, розовые и лиловые нити расступились, из угрюмой дымчатой глубины надвинулось что-то серое, морщинистое, похожее на хобот слона. Серое, похожее на хобот, оказалось вблизи толщиной с мужской торс, оно повисло прямо перед лицом шамана, дохнуло отвратительной гнилью, так что Тулеев почуял вонь даже с забитым носом, и стало… раскрываться.
Морщинистая труба разорвалась на четыре части, словно разошлись лепестки цветка, и посреди, в самом центре этого чудовищного цветка, открылся рот.
– Радуйся… смертный червяк…
От страха Тулеев обмочился.
Он намеревался поскорее опять закрыть глаза и подождать, вдруг чудовищный сон прекратится, или вместо него, на смену, придет какой-нибудь другой сон… но оказалось, что вторично смежить веки стало невозможно.
Ему что-то вставили в глаза, нечто вроде острых щепок, и каждая попытка сморгнуть отзывалась лютой болью. Очень скоро глаза стали слезиться, затем началась нестерпимая резь, и через несколько минут шаман нерчинского улуса уже ни о чем не мог думать, кроме как об этой боли. Слюна страшного подземного чудища выжигала кожу на лице.
Тулеев стонал, еле сдерживаясь от крика.
– Так ты встречаешь меня… – произнес голос, звенящий, как сотни натянутых жил. – Последний из рода хоер тээшээ ябадалтай. Ты – последний уцелевший, кто искренне служит мне… Ты – слаб и труслив, но я сделаю тебя эзэном… Ты последний из рода тех, кто годен служить на две стороны, своей добровольной смертью ты откроешь путь. Ты станешь моим тушууром, кнутом для усмирения непокорных…
Тулеев хотел возразить, что вовсе не собирается раньше времени сходить в могилу… однако, стоило ему опрометчиво раскрыть рот, как между десен возникли такие же острые распорки. Словно две или сразу четыре жилистые, омерзительно-скользкие лапы растянули его челюсти, порвали губу и принялись пихать что-то в глотку.
– Ты жалок и слаб, червяк… – губы Эрлиг-хана шептали совсем близко. Иногда демон произносил давно забытые слова, и Тулееву приходилось только догадываться, что хотел сказать повелитель нижнего мира. – Ты урожденный удха, твой дед и отец камлали, и ты камлал и заступался за жалких и слабых червяков… но ты никогда не верил в меня, ты не верил, что я существую. В этом слабость вашего паршивого рода, вы – ублюдки, вскормленные гордой матерью землей и укрытые ласковым одеялом вечного неба… Никто из вас не верит в могущество духов. Ты настолько глуп, что ради тебя мне пришлось создать этот нелепый рот. Ведь вы, жалкие червяки, не способны воспринимать мысль без колыхания воздуха. Смешно… мне приходится убеждать трясущуюся плоть, мне приходится вспоминать ваш скудный язык, и только потому, что ваш ущербный мирок стал слишком… слишком ядовит для нас. Ткань между мирами ороговела, она не пропускала нас тысячи лет…
Тулеев ощутил, как лиловые путы, обвившие его конечности, затягиваются все сильнее. Ему показалось, что сейчас руки и ноги вырвутся из суставов, он уже представил себя безногим и безруким обрубком, но действительность оказалась страшнее его догадок.
– Теперь слушай… – нашептывал повелитель. – Я выделил тебя из своры… Песок наших дней бежит быстро, слишком мало крови пролилось для того, чтобы миры совместились. Я дам тебе свои глаза, чтобы ты научился видеть чуть дальше своего паршивого носа…
Не успел нерчинский шаман осмыслить сказанное, как дикая боль пронзила его череп. Два раскаленных когтя воткнулись в его глазные впадины. Еще секунда – и Тулеев лишился глаз, но не успел он собрать в легких достаточно воздуха для крика, как в пылающие глазницы снова что-то вторглось. Тулеев чувствовал, как на щеки стекает кровь, как она заливает незащищенную шею и грудь под одеждой, а на месте привычных глаз ворочались желтые комки. И вот, наступил момент, когда он снова смог видеть, и новое зрение настолько потрясло бедного бурята, что он забыл о боли.
Повелитель подарил своему верному слуге два собственных глаза. Боль отступила, вместо нее, гремящей волной, нахлынул восторг. Шаман видел одновременно себя – тщедушное распластанное тельце в изорванном парчовом тэрлиге, и грозное чудовище, нависшее над слабым человеческим телом. Могущественный эзэн вовсе не занимал собой весь мир, просто нижний чертог вселенной оказался совсем не так устроен, как привычная твердь, здесь расстояния, мысли, звуки и свет взаимодействовали совсем иначе. Тулеев успел увидеть край своего мира, привычный, щемяще-знакомый ультрамариновый полог тайги, а за ним – следующую полосу леса, отделенную излучиной реки, сочно-зеленую подкову лиственниц, окружавшую родовое кладбище.
Тулеев успел догадаться, что можно взмыть высоко в небеса и оттуда с упоением, с замиранием нервов, следить за изломами соседних, не менее чудесных вселенных, где передвигались демоны и духи, еще более дивные и непонятные, чем повелитель нижнего мира. Оказалось, что вселенная вовсе не делится на небо, землю и нижний мир, а дробится на гораздо более сложные структуры, названий которых Тулеев не представлял и описать сумел бы вряд ли.
