Луна над Славутичем - Николай Александрович Ермаков
В начале октября ко мне домой заявился Герасим, местный дровосек и углежог, который жил через пять дворов от нас, ближе к церкви.
— Доброе утро! — поздоровался он, подойдя к забору, в то время как я, сидя во дворе за столом потихоньку обстругивал свой будущий лук.
— Заходи сосед, гостем будешь, садись за стол! — на дворе стояло бабье лето, так что мы пока ещё пользовались летней столовой, но скоро придется прием пищи проводить в сумраке и тесноте полуземлянки.
Аня, которая сидела здесь же и занималась шитьем, сразу же бросилась к летнему очагу, чтобы приготовить нам отвар из местных трав, который заменял местным жителям чай.
— Ох и красива же у тебя жена, Андрей! — сделал гость комплимент, проводив Анечку взглядом, — Весь конец тебе завидует, — это он имел в виду наш район поселения, — Да что там конец! Весь город!
— Она главное моё богатство, — согласился я, — А как твои поживают? Все у вас хорошо?
— Да, слава Богу, все живы, здоровы! — ответил Герасим и поинтересовался, — А что это ты делаешь?
— Да вот, хочу попробовать лук себе большой сделать, — пояснил я.
— Лук?! — удивился сосед, — Так их такими большими не делают ведь, неудобно будет!
Да я так, хочу попробовать, может что и получится, — Не стал спорить я с гостем.
— Нет, не получится! — твердо сказал он, глядя на меня как на несмышленыша, — Надо все делать так, как люди уже раньше делали, а то ничего хорошего не получится, только время потратишь! Вот был тут у нас один дурень, — он сделал ударение на последнем слове с ясным намеком на меня, — Водяшей его звали за то, что любил на лодке плавать, особенно под парусом. Поначалу он только людей да грузы возил, а потом придумал, что если две лодки рядом поставить, то они будут тверже на воде стоять и парус можно чаще поднимать. Вот ведь дурень! Как на воде что-то может твердо стоять?! Это ж вода!
— И что с ним стало? — заинтересовался я судьбой местного изобретателя катамаранов, ведь меня уже посещали схожие мысли.
— Да потонул он, — пренебрежительно махнул рукой Герасим, — Так и не нашли даже мертвого, видать русалки себе прибрали.
Тут Аня принесла отвар, добавив туда меда и Герасим, сделав пару глотков перешёл к делу:
— Андрей, я вот по какому вопросу — ты гусей будешь заказывать?
— Каких гусей? — не понял я смысла вопроса.
— Обычных копченых, — пожав плечами, ответил он, — Пролет ведь скоро, у охотников самая пора, а у меня коптильня, и коли ты закажешь, то сделаю, сколько пожелаешь.
— И сколько будет стоить гусятина?
— Большая медная монета за двух гусей, но деньги надо вперед, охотникам ведь сразу платить надобно.
— А сколько копченый гусь может храниться?
— Дык, дней двадцать, если в погреб положить, — почесав голову, произнес Герасим, — а вот если сразу на ледник, а когда похолодает выложить на мороз, то, почитай всю зиму его можно есть будет. На вкус похуже, чем свежий, но вполне нормально. Если у тебя ледника нет, то можно у меня до морозов подержать, места хватит.
Заманчивое предложение. Вкусно, питательно и недорого. Я задумался, прикидывая в уме, сколько заказать птицы. В голове, тем временем, на заднем плане маячила какая-то мысль связанная с гусями, но я не смог её ухватить и полностью переключился на оценку полугодовой потребности нашей пары в этом продукте, после чего, проведя в уме подсчеты, сказал:
— Пятьдесят гусей копченых возьму, и, пока пролет идет, свежие мне тоже нужны будут.
— Ну насчет свежих я тебе охотников отправлю, сам ними и договоришься, — кивнул он, — А за копченых с тебя двадцать пять монет причитается.
Сходив в дом, я отсчитал Герасиму два милиарисия и один фоллис, после чего мы распрощались, довольные друг другом. «Неплохо получается, — подумал я, возвращаясь к работе с луком, — Зерно есть, гуси будут, продуктами теперь мы почти полностью обеспечены, осталась клюква для витаминов и для производства наливки, да всякой всячины по мелочи — вроде трав для для отвара и овощей для разнообразия».
Рядом на лавку опустилась Анечка с робким выражением любопытства на своём красивом личике. Очевидно, ей очень хотелось узнать, о чем мы говорили с Герасимом, но спросить она не осмеливалась — по местным правилам домостроя женщинам не допускалось вмешиваться в мужские дела.
— Гусей копченых предлагал, — сообщил я ей и подробно рассказал и о разговоре, и что по этому поводу думаю.
— Ой, как здорово! — мечтательно восхитилась Анечка, — Я так люблю гусей, только там не получалось их вдоволь поесть!
Ну да, миролюбам охотиться было нельзя, а голядины меняли гусей на зерно, которого сильно много никогда не было, поэтому наша семья за время пролета обычно съедала лишь пару десятков птиц на всех, а у семьи изгоя Святослава дела с продуктами было ещё хуже.
— Зато сейчас ты их объешься от пуза, смотреть на них не сможешь! — усмехнувшись ответил я.
— Такого не может быть! — покачала головой жена, — Мясо не может надоесть!
Эх, милая моя… Рассказал бы я тебе…
Девушка придвинулась ко мне и положила мне голову на плечо.
— Ты самый, самый лучший, Скорушка! — прошептала она, опять перепутав моё имя, но я не стал поправлять, — Знаешь, я так боялась, когда с тобой сбежала, так много страшного могло случится, и я думала, что могу умереть, или нас поймают людоловы, но ты оказался намного лучше и сильнее, чем я думала… И так сейчас всё хорошо, кажется больше ничего и надо больше, только вот поскорей бы ты стал мне настоящим мужем, я так этого хочу, и детей мне хочется, чтобы бегали вокруг нас такие веселые и сытые!
— Всё это будет, милая, — ответил я ей, обняв за талию и нежно поцеловал в румяную щечку.
— Ой, красота-то какая! — раздался восхищенный голос за спиной, — Прямо как лебедушки милуются! Аж завидно! Мой-то кроме как подзатыльник дать, да немножко попыхтеть ночью, ни на что больше не способен!
Я обернулся на голос и, увидев соседку, стоящую в своем дворе поблизости от забора, разделяющего наши владения, вежливо поздоровался:
— Доброе утро, Елизавета!
— Да уж давно утро, день скоро! — махнула та рукой, — А ты вот что, лучше мне скажи, ты свою красавицу покрыл уже?
— А это не твоё дело! — я постарался ответить как можно жестче.
— Ишь ты! Гавкает он
