Роберт Маккаммон - Лебединая песнь. Последняя война
Смех пропал тоже, но тот, кто смеялся, кем бы он ни был, сидел там и смотрел кино посреди уничтоженного города.
Она откусила полплитки шоколада, прожевала и проглотила ее. За занавесом диктор рассказывал об изнасилованиях и убийствах с холодной медицинской дотошностью. Экран был ей не виден. Она съела вторую половину плитки шоколада и облизала пальцы.
Если этот ужасный смех раздастся опять, — подумала она, — она сойдет с ума, но ей нужно видеть того, кто так смеется.
Она подошла к занавесу и медленно, очень медленно отодвинула его.
На экране было окровавленное мертвое лицо молодой женщины, но это зрелище больше не в силах было испугать Сестру Ужас. Она видела профиль головы, кто-то сидел в переднем ряду, лицо его было повернуто вверх к экрану.
Все остальные места пустовали. Сестра Ужас вперилась взглядом в эту голову, лица она не видела и не хотела видеть, потому что кто бы или что бы это ни было, оно не могло быть человеческим.
Голова неожиданно повернулась к ней.
Сестра Ужас отпрянула. Ноги ее были готовы бежать, но она не дала им сделать это. Фигура на переднем ряду рассматривала ее, а фильм продолжал показывать крупным планом лежащие на столе вскрытые трупы погибших людей. И тут фигура встала со своего места, и Сестра Ужас услышала, как под его подошвами хрустнул попкорн.
Бежать! — мысленно закричала она. Сматываться отсюда!
Но она осталась на месте, и фигура остановилась, не доходя до того места, где свет из-за стойки контролера мог бы осветить лицо.
— Вы вся обгорели. — Голос был мягким и приятным, и принадлежал молодому человеку.
Он был худ и высок, около шести футов и четырех или пяти дюймов, одет в пару темно-зеленых брюк цвета хаки и желтую рубашку с короткими рукавами. На ногах начищенные военные ботинки.
— Я полагаю, там, снаружи, уже все закончилось, не так ли?
— Все пропало, — пробормотала она. — Все уничтожено.
Она ощутила сырой холодок, тот же самый, как тогда, прошлой ночью перед кинотеатром, а потом он исчез. Она не смогла уловить ни малейшей тени выражения на лице человека, а затем ей показалось, что он улыбнулся, но это была страшная улыбка: его рот был не на том месте, где должен был быть.
— Я думаю, что все…
Мертвы, — сказала она ему.
— Не все, — поправил он. — Вы же не мертвы, не правда ли? И думаю, что там, снаружи, есть еще и другие, еще живые. Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.
— Я еще не мертвая, — сказала она.
— Вы еще успеете стать ей. — Грудь его поднялась, когда он делал глубокий вдох. — Понюхайте воздух. Он ведь сладковат?
Сестра Ужас начала делать шаг назад. Человек сказал почти приятно: — Нет, — и она остановилась, как будто самым важным, единственной важной вещью в мире, было подчиниться.
— Сейчас будут мои самые любимые кадры. — Он кивком указал на экран, где из здания били языки пламени и на носилках лежали изувеченные тела.
— Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!
Его внимание вернулось к ней.
— О, — мягко сказал он. — Мне нравится ваше ожерелье, — бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к ее шее.
Она хотела съежится, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Он потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.
— Оно приварилось, — сказал человек. — Мы это поправим. — Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку, содрав при этом кожу Сестры. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но одновременно и освободила ее сознание от послушности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы прокатились по ее щекам.
Человек держал руку ладонью вверх, распятие и цепочка подрагивали перед лицом Сестры Ужас. Он стал напевать голосом маленького мальчика:
— Мы пляшем перед кактусом, кактусом, кактусом…
Его ладонь воспламенилась, языки огня поднялись от пальцев. Когда ладонь покрылась огнем как перчаткой, распятие и цепочка стали плавится, закапали на пол.
— Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра!
Сестра Ужас глядела в его лицо. При свете от охваченной пламенем ладони она видела, как меняются его кости, оплывают щеки и губы, на поверхности без глазниц появляются глаза различных оттенков.
Последняя капля расплавленного металла упала на пол. Через подбородок человека прорезался рот, похожий на рану с кровоточащими краями. Рот ухмыльнулся. — Бежать домой, — шептал он.
Фильм прекратился, пламя побежало по экрану. Красный занавес, за который все еще держалось Сестра Ужас, охватило пламя, и она вскрикнула и отбросила от него руки. Волна удушающего жара заполнила кинотеатр, стены занялись.
— Тик-тик, тик-так, — говорил голос человека, в веселом песенном ритме. — И время не остановить.
Потолок осветился и вспучился. Сестра Ужас закрыла голову руками и метнулась назад сквозь охваченный огнем занавес, когда он двинулся к ней. Ручейки шоколада стекали со стойки контроллера. Она подбежала к двери, а нечто за ее спиной визжало:
— Убегай! Убегай, ты, свинья!
Она успела пробежать три шага, как дверь за ее спиной превратилась в огненный щит, и тогда она побежала как сумасшедшая по руинам Сорок Второй, а когда осмелилась оглянуться, то увидела, что пламя бушевало по всему кинотеатру, крышу его сорвало будто бы чьей-то чудовищной рукой.
Она бросилась на землю под защиту развалин, когда дождь стекла и кирпичей посыпался на нее. В несколько секунд все было кончено, но Сестра Ужас продолжала лежать, съежившись, дрожа от страха, пока не упал последний кирпич. Потом высунулась из укрытия.
Теперь руины кинотеатра не отличались от других кучек пепла. Кинотеатр пропал, и то же случилось, к счастью, с тем нечто с огненной ладонью.
Она пощупала разодранное до мяса кольцо, охватывавшее ее шею, и пальцы ее намокли в крови. Несколько секунд потребовалось ей, чтобы понять, что распятие и цепочка действительно исчезли. Она не помнила, откуда они к ней попали, но они были тем, чем она гордилась. Она считала, что они защищают ее, и теперь чувствовала себя обнаженной и беззащитной.
Она поняла, что смотрела в лицо Зла там, в дешевом кинотеатре.
Черный дождь лил все сильнее. Сестра Ужас свернулась в клубок, прижала руки к кровоточащей шее, закрыла глаза и стала молить о смерти.
Она поняла, что Христос не прилетит на летающей тарелке. Судный День привел к уничтожению невинных в том же огне, что и грешников, и Царствие Божие — это мечта психов. И из ее горла вылетело рыдание, порожденное душевной мукой. Она молилась. Пожалуйста, Иисус, возьми меня домой, пожалуйста, прямо сейчас, в эту минуту, пожалуйста, пожалуйста…
Но когда она открыла глаза, черный дождь продолжался. Ветер усиливался, и теперь он нес зимний холод. Она промокла, ее тошнило, зубы стучали.
Измученная, она села. Иисус сегодня не появится. Она решила, что умрет позже. Не было смысла по-дурацки лежать здесь, на дожде.
Один шаг, подумала она. Один шаг, и потом еще один, и ты попадешь туда, куда идешь.
Куда именно — она не знала, но с этого момента ей нужно быть очень осторожной, потому что зло имеет не одно лицо, и лица его могут незаметно скрываться повсюду. Повсюду. Правила изменились. Земля Обетованная — это свалка, а сам Ад пробился на поверхность Земли.
У нее не было никакого представления, какова причина такого разрушения, но ей пришла на ум ужасная догадка — а что если повсюду так, как здесь? Она отбросила эту мысль прежде чем она внедрилась в сознание, и с усилием встала на ноги.
Ветер не давал ей идти. Дождь хлестал так, что ей ничего не было видно даже в четырех футах от нее. Она решила идти туда, где, по ее представлениям, был север, потому что в Центральном Парке могло сохраниться хотя бы одно дерево, чтобы отдохнуть под ним.
Она наклонилась вперед наперекор стихиям и сделала один шаг.
ГЛАВА 13
ЕЩЕ НЕ ТРОЕ
— Дом завалился, мама! — вопил Джош Хатчинс, пытаясь освободиться от грязи, щебня и обломков досок, навалившихся на его спину. — Подлый смерч! — Его мать не отвечала, но он услышал, как она плачет. — Все в порядке, мама! Мы сделаем…
Воспоминание о смерче в Алабаме, который загнал Джоша, когда ему было шесть лет, его сестру и мать в подвал их дома внезапно прервалось, рассыпалось на части. Видение кукурузного поля, огненных копий и смерча огня возвратилось к нему с ужасающей четкостью, и он догадался, что плачущей женщиной была мать маленькой девочки.
Было темно. Тяжесть все еще давила на Джоша, и поскольку он старался освободиться, насыпь из мусора, состоящая большей частью из земли и древесных обломков, сползла с него. Он сел, тело его ныло от тупой боли.
