Джо Холдеман - Бесконечная война
Но прежде позвольте сказать вам вот что: после этих месяцев отдыха вы захотите чем-нибудь заняться, кроме того, деньги тоже могут понадобиться...
Как я и думал, это оказалось то, чем встретил нас генерал Ботсфорд на Старгейте,— вам понадобится работа, и армия — единственная работа, которую вы наверняка сможете получить.
Известив нас, что через несколько минут к нам присоединится сопровождающий, который отведет нас в зал, генерал покинул наше общество. Оставшееся время мы развлекались перечислением достоинств сверхсрочной службы.
Сопровождающий оказался симпатичной молодой женщиной, которая без труда выстроила нас в алфавитном порядке (она явно придерживалась сходного с нами мнения о военных) и повела через холл.
Первый ряд делегатов освободил для нас свои места. Мне достался стол с табличкой «Гамбия», за которым я с нелегким чувством прослушал речь о нашем героизме и самопожертвовании. Генерал Манкер излагал верные факты, только немного неправильными словами.
Потом нас вызывали одного за другим, и мистер Ойукву вручил каждому золотую медаль весом, наверное, в целый килограмм. Потом он произнес речь о человечестве, сплоченном общей целью, пока скрытые телекамеры нас снимали. Вдохновляющее зрелище для граждан Земли... Потом мы потянулись к выходу под бурю аплодисментов. Мне почему-то не было радостно.
У Мэригей не осталось живых родственников, и я пригласил ее к себе. У центрального входа в Ассамблею слонялась толпа зевак, поэтому мы воспользовались другим выходом, поднялись случайным лифтом на несколько этажей и тут совершенно потерялись в лабиринте движущихся дорожек и эскалаторов. Тогда мы обратились за помощью к электронному ящичку на перекрестке и добрались домой.
Я рассказал ма про Мэригей и что мы будем жить вместе. Они тепло поздоровались, и мама усадила нас в гостиной, позаботилась о напитках и отправилась готовить обед. К нам присоединился Майк.
— На Земле вам будет ужасно скучно,— сказал он после обычного обмена любезностями.
— Не знаю,— сказал я.— Армейская жизнь тоже не большое развлечение. Всякая перемена...
— Ты не найдешь работы.
— Да, физик из меня уже не выйдет. Двадцать шесть лет — все равно что геологическая эпоха.
— Ты вообще не найдешь никакой работы.
— Почему? Я думаю снова пойти учиться и получить еще раз степень магистра, возможно, буду продолжать...
Майк покачал головой.
— Уильям, пусть скажет,— беспокойно задвигалась Мэригей.— Кажется, он что-то знает.
Майк опустошил свой стакан и покрутил его, наблюдая за кусочками льда на дне.
— Верно. Ты знаешь, ведь Луна — это территория ИСООН, все мы там работаем на Силы, военные или штатские — все равно. И ты знаешь, как разносятся слухи.
— Старое армейское развлечение.
— Вот-вот. Ну, так я слышал кое-что.— Он махнул рукой.— Кое-что о вас, о ветеранах, и постарался этот слух проверить. Он оказался правдой.
— Рад слышать.
— Погоди радоваться.— Он поставил стакан на место, вытащил сигарету, повертел и спрятал назад.— ИСООН намерены любым способом склонить вас к возвращению в армию. Они контролируют Бюро Трудоустройства, и, будь спокоен, ты окажешься или плохо обученным, или слишком хорошо обученным для любой работы, какую бы ты ни пробовал найти,— кроме как армейской службы.
— Ты уверен? — спросила Мэригей.
Мы оба знали достаточно много и понимали, что ИСООН вполне может такое устроить.
— Клянусь Господом Богом. У меня есть знакомый в лунном отделении Бюро. Он показал мне приказ — все очень вежливо сформулировано. И в скобках — «без исключения».
— Может, когда я закончу колледж...
— Ты не попадешь в колледж. Не пробьешься сквозь этот лабиринт стандартов и ограничений. Попробуешь нажать — скажут, что ты уже стар... проклятье, я уже не смог пробиться на доктора, это в моем возрасте, и...
— Да, я понял, я на два года старше, чем нужно.
— Вот именно. Или всю оставшуюся жизнь проживешь за счет государства, или вернешься в армию.
— Тут и думать нечего,— сказала Мэригей.— В солдаты мы не пойдем.
— Я согласен. Если пять или шесть миллиардов человек могут прилично существовать и без профессии, то и я смогу.
— Они к этому привыкли с детства — к такому положению вещей,— сказал Майк.— И это, скорее всего, не совсем то, что ты назвал бы приличной жизнью. Большинство просто сидит по домам, смотрит стерео и курит «траву». Еды они получают едва достаточно, чтобы сбалансировать затраты энергии. Мясо раз в неделю. Даже по первому классу обеспечения.
— Ничего особенно нового,— сказал я,— особенно по части еды: в армии нас так и кормили. Что до остального, то, как ты сказал, мы с детства к этому не привыкли. Мы не станем целый день сидеть и смотреть головидение.
— Я хочу рисовать,— сказала Мэригей.— Я всегда хотела серьезно заняться живописью.
— А я буду продолжать изучать физику, просто так, для себя. И займусь музыкой, и буду писать...— Я обернулся к Мэригей.— Или еще чем-нибудь займусь, как нам рассказывал сержант на Старгейте.
— Присоединишься к Новому Возрождению,— сказал Майк безжизненным тоном и раскурил трубку. Это был настоящий табак, и по комнате распространился восхитительный запах.
Он, видимо, заметил, как я на него смотрю голодными глазами.
— Ну что из меня за хозяин! — Он извлек несколько листиков бумаги из кисета и ловко свернул сигаретку: — Держи. Мэригей, ты будешь?
— Нет, спасибо, Майк. Если с табаком действительно так туго, то я лучше не буду снова привыкать.
Майк кивнул, попыхивая погаснувшей было трубкой.
— Да, ничего хорошего. Лучше тренировать психику, научиться расслабляться и без табака.
Я закурил свою тоненькую сигарету. Хороша.
— На Земле ты ничего лучше не достанешь. И марихуана у нас тоже лучше, от нее голова так не мутнеет.
Вошла мама и присела с нами.
— Обед будет через несколько минут готов. Майк опять критикует наши порядки, я слышала.
— Разве я не прав? Пара сигарет с земной «травой» — и ты зомби.
— Кто это «ты»? Ведь ты сам не куришь ее?
— Ладно, ладно. Послушный мальчик не перечит мамочке.
— Когда она права,— сказала мама совершенно, однако, без улыбки.— Так! А вы, детки, любите рыбу?
И заговорили на совершенно безопасную тему — о том, какие мы голодные, и потом сели вокруг блюда, на котором лежал громадный лютеанус, к нему был подан рис. Первая настоящая еда, которую нам с Мэригей довелось отведать за последние двадцать шесть земных лет.
Глава 8
Как и все остальные, на следующий день я давал интервью на стереовидении. Полное отчаяние.
Комментатор:
— Сержант Манделла, вы, судя по наградам, один из самых бравых солдат в ИСООН.
— Это точно, мы все получили по пригоршне планок, еще на Старгейте.
— Вы участвовали еще в знаменитой кампании «Аль-фа-ноль», первой настоящей битве с тельцианами, и вот сейчас как раз вернулись из рейда к Иод-четыре.
— Э-з, не совсем так, мы...
Комментатор:
— Прежде чем мы расскажем о кампании «Иод-четыре», наши зрители очень хотели бы услышать ваши личные впечатления о столкновении с тельцианами, так сказать, лицом к лицу. Жуткие они существа, не правда ли?
Я:
— В общем, да. Наверное, вы видели снимки. Единственное, что на них плохо видно,— это фактура покровной ткани. Кожа у них морщинистая, как у ящериц, и бледно-оранжевого цвета.
Комментатор:
— А как они... пахнут?
— Пахнут? Понятия не имею. В боекостюме можно чувствовать только собственный запах.
Комментатор:
— Ха-ха, понимаю. Но мне хотелось бы вот что узнать: что вы чувствовали, вы лично, когда первый раз увидели противника... Испуг, отвращение, ненависть — что именно?
— Ну, сначала я был испуган, и отвращение тоже чувствовал. Это еще до боя, когда над нами пролетел одиночный тельцианин. Во время же боя мы находились под воздействием постгипнотического внушения — его нам сделали на Земле, и ключевая фраза приводила внушение в действие,— и я испытывал только искусственную ненависть.
— Вы их презирали и сражались немилосердно.
— Правильно. Мы истребили всех до одного. Хотя они и не пытались сопротивляться. Но когда нас освободили от воздействия внушения... мы сами не могли поверить, что это мы сделали. Четырнадцать человек сошли с ума, все остальные еще неделю сидели на транквилизаторах.
— Понимаю,— рассеянно сказал комментатор и бросил взгляд куда-то в сторону.— Скольких убили вы лично?
— Пятнадцать, двадцать, не знаю, ведь я уже говорил, мы сами себя не помнили. Это было истребление.
В течение всего интервью комментатор как-то странно повторял сам себя и держался несколько скованно. Вечером, уже дома, я понял, в чем было дело.
