Дмитрий Глуховский - Метро 2033

Артем замолчал и задумался. Перекур на Алексеевской должен был продолжаться не меньше получаса — у командира был какой-то разговор к начальнику Алексеевской — переговоры об объединении продолжались. Потом они должны были двигаться дальше. До конца дня надо было дойти до Рижской, переночевать там, чтобы на следующий день, решив все вопросы и осмотрев найденный кабель, либо возвращаться назад, если кабель окажется непригодным, либо отправлять обратно гонца с запросом дальнейших указаний, если кабель можно будет приспособить для сообщения между тремя станциями. В этом случае его надо будет разматывать и подключать телефонную связь.

Таким образом, в его распоряжении было максимум два дня на то, чтобы придумать предлог, под которым можно было бы пройти через внешние кордоны на Рижской, которые были еще более подозрительны и придирчивы, чем внешние, северные, патрули ВДНХ, — ведь за Рижской начиналось большое метро — и южный кордон Рижской подвергался нападениям намного чаще. Пусть опасности, угрожавшие населению Рижской, были не столь таинственны и страшны, как Угроза, нависшая над ВДНХ, но зато они были намного разнообразнее, и бойцы, оборонявшие южные подходы Рижской, никогда не знали, чего именно ждать, и потому были готовы ко всему.

От Рижской к Проспекту Мира шло два туннеля, засыпать ни один из них по каким-то соображениям не представлялось возможным, и «рижанам» приходилось перекрывать оба. На это уходило слишком много сил. Поэтому для них и было жизненно важно обезопасить северное направление. Объединяясь с Алексеевской и, самое главное, с ВДНХ, они таким образом перекладывали бремя защиты северного направления на их плечи, обеспечивали спокойствие в туннелях между станциями — а значит, возможность использования их для хозяйственных целей. Для ВДНХ это была прежде всего возможность экспансии и расширения своего влияния, своей территории, а значит и своей мощи.

В связи с грядущим объединением внешние заставы «рижан» были особенно бдительны, — необходимо было доказать будущим товарищам, что в вопросе обороны южных рубежей на них можно положиться. Поэтому пробраться через кордоны как в одном, так и в другом направлении виделось очень затруднительным. В течение одного, максимум, двух дней Артему предстояло решить эту проблему.

Однако, эта задача, какой бы сложной она не была, вовсе не казалась невыполнимой. Вопрос был в том, что делать дальше. Даже если проникнуть за южные заставы удастся, надо еще было найти относительно безопасный путь к Полису. Из-за того, что решение приходилось принимать срочно, у Артема совершенно не оказалось времени обдумать свой путь к Полису на ВДНХ, где он мог бы расспросить об опасностях знакомых челноков, не вызвав ничьих подозрений. Спрашивать о дороге к Полису ни у Женьки, и тем более ни у кого другого из их отряда Артем не хотел, так как прекрасно понимал, что это неизбежно вызовет подозрения, а уж Женька точно поймет, что Артем что-то затевает. Друзей ни на Алексеевской, ни на Рижской у Артема не было и доверять в таком важном вопросе незнакомцам он не собирался.

Воспользовавшись тем, что Женька отошел поболтать с сидевшей неподалеку от них на платформе девушкой, Артем украдкой достал из рюкзака крошечную карту метро, отпечатанную на обратной стороне обуглившегося по краям рекламного листка, прославлявшего давно сгинувший вещевой рынок, и обвел Полис несколько раз огрызком простого карандаша.

Путь до него, казалось, был так прост и недолог… В те странные далекие времена, о которых рассказывал им командир, в те времена, когда людям не приходилось брать с собой оружие, пускаясь в путешествие от станции к станции, даже если им предстояло сделать пересадку и оказаться на чужой линии, когда дорога от одной конечной до другой, противоположной, не занимала и часа, в те времена, когда туннели населяли только гремящие мчащиеся поезда, расстояние, разделяющее ВДНХ и Полис можно было бы одолеть быстро и беспрепятственно. Прямо по ветке до Тургеневской, там — переход на Чистые Пруды, как они назывались на старенькой карте, которую разглядывал Артем, или на Кировскую, в которую вновь переименовали ее овладевшие ей коммунисты, и по красной, Сокольнической, линии — прямо к Полису… В эпоху поездов и ламп дневного света такой поход не занял бы и тридцати минут… Но с тех пор, как слова «красная линия» стали писаться с большой буквы, и кумачовый стяг повис над переходом на Чистые Пруды, да и собственно Чистые Пруды перестали быть таковыми, нечего уже было и думать о том, чтобы пытаться попасть в Полис наикратчайшим путем.

По известным обстоятельствам руководство Красной Линии оставило свои попытки насильно осчастливить население всего метро, распространив на него власть Советов, (но не в силах отказаться от этой мечты, продолжая амбициозно называть его Метрополитеном им. В. И. Ленина) и приняло новую доктрину, допускающую возможность построения коммунизма на отдельно взятой линии метрополитена. Однако, несмотря на кажущуюся миролюбивость режима, его внутренняя параноидальная сущность ничуть не изменилась. Сотни агентов службы внутренней безопасности, по старинке и даже с некоторой ностальгией именуемой КГБ, постоянно пристально следили за счастливыми обитателями Красной Линии, а уж их интерес к гостям с других линий был поистине безграничен. Вообще говоря, без специального разрешения руководства Красной Линии никто не мог проникнуть ни на одну из ее станций. А постоянные проверки паспортов, тотальная слежка и общая клиническая подозрительность немедленно выявляли как случайно заблудших странников, так и засланных шпионов. Первые приравнивались ко вторым, судьба и тех, и других была весьма печальна. Поэтому Артему нечего было и помышлять о том, чтобы добраться до Полиса через три станции и три перегона, принадлежащих Красной Линии.

И не могла, наверное, быть такой простой дорога к самому сердцу метро. В Полис… Одно это название, произнесенное кем-то в разговоре, заставляло Артема, да и не только его, умолкнуть в благоговении. Он и сейчас отчетливо помнил, как в самый первый раз услышал незнакомое слово в рассказе какого-то отчимова гостя, а потом, когда гость этот ушел, спросил у него тихонько, что же это слово значит. Сухой тогда посмотрел на него внимательно и с еле различимой тоской в голосе сказал: «Это, Артемка, последнее, наверное, место на Земле, где люди живут как люди. Где они не забыли еще, что это значит — „человек“, и как именно это слово должно звучать», отчим грустно усмехнулся и добавил: «Это — Город…»

Полис находился на площади самого большого в Московском Метрополитене перехода, на сплетении четырех разных линий, и занимал целых четыре станции метро — Александровский Сад, Арбатскую, Боровицкую и Библиотеку им. Ленина, вместе с переходами, соединяющими эти станции. На этой огромной жилой территории размещался последний подлинный очаг цивилизации, последнее место, где жило так много людей, что провинциалы, однажды побывавшие там, не называли уже это место иначе как Город. Кто-то дал Городу другое название — Полис, впрочем, означавшее то же самое, и отчего-то, может, потому, что в этом слове слышалось далекое и еле уловимое эхо могучей и прекрасной древней культуры, словно обещавшей свое покровительство поселению, чужое слово прижилось.