Операция "Берег" - Юрий Павлович Валин
За крайним бараком еще раз план вспомнили. Шло в рывок четверо, остальные помогали, сами уж того… азарта не хватало, выдохся азарт вместе с силенками.
— Ну, товарищи, бог не выдаст, свинья пилсудская не съест, — ухмыльнулся Игнат, принявший команду над беглецами. — Митька, твой номер последний, ты, главное, под руку не лезь. И не отставай.
День клонился к вечеру: еще светло, но мрачно, дождь норовит заморосить. К худу ли, к удаче такая погода — хрен его знает.
Хлопцы подняли-оттянули палками и чурками проволоку, Игнат прополз под забор:
— А ну, даешь аллюр три креста, братцы!
Митька пролез третьим, сразу за Андрюхой, последним выбрался молчаливый Чижов. Рванули чуть врозь, чтоб ширше под пулями тикать.
Самогон к тому времени Митька, конечно, пробовал, и не раз. И тут вот так же, очень похоже — бахнуло разом в голову — вот! нету забора, воля кругом, свобода! только сохрани ее, сбереги. Потом и в ноги дало — заплетаться мигом стали, это не от дури в голове, а от ужасной слабости.
…Мелькала бурая трава, цеплялись босые ступни, шатало беглого красноармейца Иванова, точно как пьяного, иной раз чуть мордой в проклятые травы не тыкался, на колени падал. Но ходу, ходу! Вон роща, томительно, но приближается….
Бежала четверка. Жутко слабосильно, но отчаянно тикала. Верхнюю одежку не брали — да и что там брать, лохмотья от шинелей, вшей больше, чем сукна — и моросил на спины в выгоревших гимнастерках дождь, спотыкались, падали и вставали полудохлые люди.
Выстрелов Митька не слышал, лишь нутром чуял, что они есть. Не особо отставал от остальных, Чижов замыкающим хрипел. А роща, чтоб ей, собаке… почти не приближалась. Стреляют или нет? Может и вовсе не заметили, но тогда весь план к свиньям собачьим….
Споткнулся в очередной раз Андрюха, только сейчас уж совсем неловко — пошел боком, сел в траву. Остальные не остановились, но оглянулись — сидел на земле боец, голову свесил, длинные патлы лицо завесили. На груди пятно кровавое — прошила польская пуля.
Божечки, вот оглянулись, а лагерь-то как близко! Вроде и не убежали ничего. Посверкивают от ворот и вышек искры выстрелов. Свиста в шорохе дождя не слышно, словно каждая пулька в тебя…
Не останавливались беглецы — был о том уговор: хоть как, хоть кровь из глаз, но бежать без остановки. Пересекли дорогу — так и хотелось по ней устремиться, ступням на наезженному ступать куда легче. Но знал Митька свой маневр, старшие еще точнее знали…
Роща…. Несколько матерых дубов, за ними деревья пожиже, кусточки…. Э, да там всего шагов тридцать укрытия и разом следующее поле: длинное, безнадежное, неспешно спускающееся к речушке.
Беглецы упали на траву, Митька с трудом заставил себя зашевелиться, на карачках подполз к бойцам, вытянулся, задыхаясь.
— Ну, що там? — прохрипел Чижов, утирая дрожащей ладонью пот, заливающий глаза.
— Едут, все как по мандату, — заверил Игнат.
— И скока?
— Так трое. Нас должно устроить.
— Ага.
Трое жолнеров погони было не очень хорошо. В прошлый раз добивать-проверять беглых лагерников выехало двое поляков. А нынче вроде и дождь, а ведь не поленились.
— Вот же суки, — пытался продышаться Чижов. — Ну ничо, управимся.
Лежащие беглецы смотрели, как всадники приближаются к подстреленному Андрюхе. Неспешно рысят, с ленцой. Определенно ругаются, что в такую погоду большевички решили вельможных панов обеспокоить.
Тут обреченный Андрюха сделал невозможную вещь — встал, и, качаясь, двинулся к роще. С виду казалось, что раненый из последних сил пытается от смерти уйти. Смешно, нелепо…
Но то нелепым не было. Знал Андрюха план побега, до конца своим помогал.
Настигали сытые панские кони обессиленного человека. Стрелять в такую цель смешно — и точно, потянул из ножен саблю грузноватый поляк. Рубанет….
В последний момент обернулся к врагам Андрюха, крикнул что-то. Негромко, но от души, с длинными брызгами крови из пробитого легкого. Видать, задел словцом панов. И двое других выхватили сабли…. Теснились кони, сверкнула тускло сталь в кропящем дожде, упало посеченное тело. Добавилось в бурой траве чуток яркого, алого. Двинулись дальше всадники, поигрывали клинками.
Навел мысль врага Андрюха, соблазнил на рубку, сделал больше, чем мог. А в роще уже все готово, благо, выбор позиций и не велик.
Въехали под сень дубов жолнеры. Да вон она цель — совсем умом повредилась.
Лез на молодую липу Митька, ухватился за ветвь, бессильно пытался подтянуться, в листве укрыться, да сил мало, только грязными пятками дрыгал. Что-то сказал поляк, гыгыкнули его товарищи. Юный беглец к ним спиной висел, не видел. Но услыхал, панически задрыгал ногами — ой-ой! улезть, спрятаться…
Отвлек недурно.
Когда бойцы из-под куста враз метнулись, на крупы лошадей вспрыгнули, поляки так же враз вскрикнули — больше не испуганно, а удивленно, и даже с возмущением. А пора было пугаться — когда у тебя за спиной оказался человек, полный пролетарской, красноармейской, да и просто человеческой голодной ярости — так самое время тебе пугаться.
У Чижова был ножичек — невеликий, карманный, чудом от обысков утаенный. И Игната заточка, типа шила из гвоздя, грубо в деревяшку оправленного — бил в бок поляку, а тот только охал, локтями отбрыкивался. Плясала под седоками изумленная лошадь…
…Митька упал с ветки, нащупывая в кармане свое оружие, смотрел…
…Чижов управился — хрипел, булькал кровью из вскрытого горла поляк в седле перед ним. Дико кричал свободный жолнер, пытался острием сабли достать заросшего красноармейца, да Чижов уклонялся в седле, хладнокровно прикрывался еще не помершим врагом. Тут оба — поляк умирающий и его убийца — начали на землю с седла сползать. Ошалевший целый поляк с саблей — глаза выкачены, орет невнятно — бросил этих, двинул коня на помощь другому пану. Игнат всё сидел за своим толстым врагом, намертво вцепившись страшным, тощим, заросшим как папуас, клещом, наверное, уж в десятый раз бил шилом. Поляк
