Изумруд Люцифера - Анатолий Федорович Дроздов
– В полном смысле?
– Это вы насчет горшков? Ну да.
– И не противно было?
– Сначала немного, потом привык. Человек быстро привыкает. Что поделаешь, если надо?
– Вы хотите сказать, – странным голосом спросила Рита, – что если бы я, к примеру, была вашей женой, и за мной понадобился такой уход…
– Дай Бог, не понадобится. Спите, Рита! А то, ей-Богу, не встанем завтра…
Кузьма повернулся на своем скрипучем диване и ровно задышал. Рита еще долго ворочалась, но, в конце концов, тоже уснула…
* * *
Старик в черной рясе с капюшоном на голове медленно пересек безлюдный в этот предрассветный час внутренний дворик замка, подошел к северной стене и по узкой каменной лестнице без перил медленно стал подниматься наверх. Ночная мгла еще только начала рассеиваться, ступени лестницы были едва видны, и старик осторожно нащупывал их обутыми в кожаные сандалии ступнями. Наконец, он взобрался наверх, перешел на восточную стену и, встав за зубцами, стал терпеливо ждать.
Небо на востоке постепенно светлело, вот из-за дальних гор показался красный краешек – и оранжево-красный диск выкатился наружу, заполнив все вокруг радостным ярким светом. Старик подставил солнцу худое изможденное лицо и, раскинув в стороны руки, закрыл глаза. Он долго стоял так, что-то шепча и не обращая внимания на суету ожившего двора: голоса людей, скрип открывавших ворот, лязг оружия и доспехов. Ему никто не мешал: стены Монсегюра вторую ночь стояли без охраны. Только одинокий часовой приплясывал от холода на верхотуре донжона, ожидая смены. Он не видел старика, да и не смотрел в его сторону.
Покончив с затянувшейся молитвой, Бертран, а это был он, тем же путем спустился вниз; во дворе замка он повернул направо и подошел к маленькой пристройке к северной стене. Единственное крохотное окно пристройки было затянуто листочками слюды, а дверью служил полог из замызганной плотной ткани. Старик сдвинул полог и вошел внутрь.
Там он некоторое время стоял, привыкая к полумраку, а затем уверенно двинулся в угол, где громоздилась грубо сколоченная деревянная кровать. На кровати лежал человек с перевязанной холщовым бинтом головой. Он не спал и, заметив гостя, привстал на постели и сложил руки перед собой. Старик привычным жестом благословил раненого и присел на скамейку у кровати.
– Как вы, Роже? – негромко спросил Бертран, откидывая капюшон с головы. – Голова болит?
– Уже нет, Совершенный, – тихо ответил Пьер-Роже, спуская с кровати ноги, обутые в сапоги. – Только шумит немного. Я уже не теряю память, и этой ночью мне не понадобился слуга с тазом.
– Все равно тебе еще рано вставать, – покачал головой старик. – И я просил не называть меня Совершенным. Твои заслуги перед Добрыми Людьми столь велики, что ты не должен обращаться так к кому бы то ни было.
– Моя рана – царапина! Алебарда даже не разрубила шлем! – горячо возразил Пьер-Роже. – Эта, – он тронул пальцами шрам на лице, – и то была серьезнее. А я потерял право называть вас по имени после того, как проиграл сражение за камнемет.
– Его трудно было выиграть, – со вздохом сказал старик. – Их было втрое больше.
– Но мы напали на них внезапно, когда они не ждали! – возразил Пьер-Роже. – Мы оттеснили их вниз по склону и могли успеть сжечь камнемет. Мне надо было только выстроить рыцарей и кнехтов поперек тропы и преградить охране требюше дорогу наверх. Мы могли бы сдерживать их долго. Но вместо этого я, как мальчишка, бросился в драку с этим шакалом де Леви! Что мне теперь до земель Марпуа?! Я проиграл сражение…
В этот раз старик не стал спорить, и оба собеседника некоторое время сидели молча.
– Я слышал: вчера протрубили сдачу? – с горечью спросил Пьер-Роже.
– Да, – подтвердил Бертран. – В замке теперь один командующий – ваш тесть, и он так решил, – старик вздохнул. – Но он прав: если бы мы не сдались, они просто перебили бы нас камнями. А здесь женщины… Рамон вчера весь день был в лагере Юга, обговаривая условия сдачи Монсегюра. Сегодня утром должны подписать…
Старик не успел закончить, как вдруг полог на дверях колыхнулся в сторону, и в убогое жилище, тяжело ступая обутыми в кожаные сапоги толстыми ногами, вошел Рамон де Перелла, владелец Монсегюра. Поклонившись кивком Бертрану, он прошел к койке и тяжело опустился на скамью. Затем стер рукавом кожаной куртки пот со лба. И оба собеседника увидели, что с бархатной шапочки Рамона исчезла золотая пентаграмма, которую тот носил, не снимая, все эти месяцы.
– Подписали! – выдохнул Рамон и повернулся к старику. – Таких условий сдачи не добивался никто и никогда, – сказал он с нескрываемой гордостью. – Нам обещано полное прощение за все, даже, – здесь Рамон бросил презрительный взгляд на зятя, – за убийство одиннадцати инквизиторов в Авиньоне. Достаточно покаяться…
– И ты уже решил встать перед ними на колени? – насмешливо спросил Пьер-Роже.
Даже в полутемной комнате стало видно, как вспыхнуло лицо Рамона.
– Да, решил! У тех, кто не отречется от ереси и примет последнее утешение, конфискуют земли. А я стар, и у меня дети! Они что, пойдут в леса, как файдиты?! Нищими?
– Многие пошли, – жестко сказал Пьер-Роже.
– Ты хочешь сказать о себе? – усмехнулся Рамон. – Ты можешь идти, можешь принимать solament и подниматься на костер. Я думаю, моя дочь недолго будет вдовствовать: она молода и красива, а я позабочусь о ее приданом.
Рамон поднялся со скамьи.
– Я не сказал вам главного, Совершенный. Мне удалось добиться отсрочки сдачи на две недели. Этого в стране Ок не удавалось еще никогда и никому. Ферье очень не нравилось такое условие, но Юг – мой старый товарищ, он настоял. Мы должны выйти из Монсегюра 16 марта, на Пасху. Вы ведь об этом меня просили?
Бертран в знак признательности склонил голову.
– Может, граф Тулузский и придет сюда к Пасхе, как обещал – задумчиво произнес Рамон. – Это самый удобный момент: ему не надо будет явно становиться на сторону еретиков. Он просто перехватит у Юга сдачу замка, на что формально имеет право…
– И тогда сжигать нас будет он. Юг с удовольствием уступит ему эту честь. Юг все-таки рыцарь, а не палач.
Рамон снова презрительно посмотрел на зятя.
– Не надо меня упрекать за сдачу замка. Я здесь все десять месяцев стоял на стенах во время приступов рядом со своими кнехтами. Это мои крестьяне носили сюда еду, и мои воины гибли в стычках. Видит Бог: я сделал все, что мог. В стране Ок еще ни один замок на сопротивлялся врагу столь долго. А вот твои люди с Матеусом и
