Изгнанник - Март
— И вот представьте себе, въезжает он такой в город, весь в помятых доспехах, в повозке лежит труп здоровенной шестиметровой виверны, хвост за повозкой волочится. За внутренности и кровь виверны платят золотом по весу, все ему завидуют. Он уже мечтает, как открывает свой трактир и живет до старости в свое удовольствие. Заходит к себе домой, и тут бах! — Глен влупил кружкой по столу. — Ему там жена рога ставит с соседним пьяницей!
Утро началось ближе к обеду. Эдвин и Миа, которые толком не выспались, испытывая мстительное удовольствие, будили помятых мужиков и отправляли на улицу к повозке. Лошадь, переночевавшая вблизи от леса без укрытия и испытавшая ночью все виды стресса, била копытом, желая убраться подальше отсюда.
Егерь и следопыт донесли плотника до телеги, закрепили его, чтобы он не свалился, и сами легли спать. Эдвин подозревал, что они закончили свои посиделки после рассвета. Еще не до конца протрезвевшего Глеба посадили управлять. Миа же с молодым магом свернули из спальников импровизированные кресла и устроились с комфортом.
Эдвин был не против поспать, но три тела в повозке храпели, словно свора старых бульдогов, а он недостаточно устал, чтобы ему это не мешало. Миа страдала по той же причине, поэтому первой пошла на контакт:
— А ты правда в столичной академии учился?
— Да, — Эдвин сидел с закрытыми глазами. Он еще не терял попыток заснуть.
— И как в столице? Я там никогда не была, — словно не замечая стремлений Эдвина заснуть, продолжила Миа.
— Столица огромна, — сдался Эдвин. — Даже я, живущий там с детства, не знаю всех ее улиц. А с двенадцати лет я попал в академию, и задача изучать город передо мной не стояла.
— А как ты туда попал? Меня родители с десяти лет к магу водили, чтобы он определил, есть ли дар.
— Случайно вышло. У меня родители рано умерли, поэтому я жил у родственников. Не сказать, чтобы меня там сильно жаловали, но и не издевались. Я был сам по себе, они сами по себе. Меня кормили, у меня была своя кровать и мне давали донашивать вещи их детей, — ударился молодой маг в воспоминания. — Конечно, мне, как и любому ребенку, нужны были родители, но раз их не было, я все свободное время проводил на улице.
— Бедняга, — пожалела его Миа.
— Да не стоит, — отмахнулся Эдвин. — Я же говорю, меня не обижали, и детство у меня было пусть и неполноценным, но сытым и в тепле. Просто в один день я разбил окно в доме, а оттуда в меня полетел снежок. И это в середине лета! Я испугался, и у меня случайно случился выброс сырой магии. Это обычно ни на что не влияет, но снежок оказался иллюзией и развеялся.
— И твои родственники отдали тебя в академию?
— Нет, что ты, — широко улыбнулся маг. — В тот же момент тот маг меня скрутил, изучил и отвез в академию. Ему даже приплатили за то, что он убрал необученного ребенка с магическим даром с улицы и привез в академию. Не знаю, сколько дали, но выглядел он довольным. Я же остался учиться там безвылазно до шестнадцати лет. Родственники в гости меня не звали, да и сам я не рвался. В академии у меня была полноценная комната, а не кровать. Мне давали носить новую мантию и кормили в любое время и лучше, чем дядя с тетей.
— Но четыре года взаперти!
— Академия — это маленький город в городе, — пояснил Эдвин. — Там есть парки, свои магазины и места для отдыха. Ходили слухи, что раньше там даже свой бордель был, который поставлял империи детей с даром круглый год.
— Отвратительно! — девушка покраснела.
— Ну конечно, отвратительно, — мечтательным голосом поддакнул ей маг. — Я это осуждаю.
— А чему тебя учили с такого возраста? Я в двенадцать пошла в школу и к шестнадцати закончила ее. Отправилась к дяде в отряд и уже самостоятельно училась.
— В столичной академии преподают очень много всего, включая бесполезную философию. Академия принимает кроме горожан и крестьян огромное количество дворян, и в их выпуске не должно быть людей, не знающих историю или этикет. Нас учили всему, что должен знать дворянин, потому что после полноценного первого курса мы становимся дворянами официально. Я к двенадцати годам умел читать вывески и немного писать. Понятное дело, что меня, как и многих таких мальчишек, требовалось научить элементарным вещам, прежде чем допускать к занятиям.
— Я бы хотела там учиться, — начала мечтать Миа. — Там же дворяне, этикет, все ходят красивые и нарядные.
— Ага, завела бы там подружек, вышла замуж за какого-нибудь виконта из древнего рода и все такое.
— Ну а чем плохо? Завидуешь?
— Нет, не завидую. Я не хотел бы выходить замуж за виконта, — ухмыльнулся Эдвин. — И тебе не надо завидовать, потому что дворяне таких как мы не считают себе равными.
— Ты ведь тоже дворянин!
— Из грязи в мелкое дворянство, — пояснил Эдвин. — Они таких еще больше не любят. Если крестьян вроде Глеба…
— А?! Что?! — раздался сонный крик крестьянина, который свое имя услышал. — Я не сплю!
— Надеюсь, мы в ту сторону едем, — высказался Эдвин. — Так вот, если на крестьян они внимания не обращают вовсе, то мелкие дворяне, которые еще недавно ковырялись в земле и выращивали картошку, им противны. И свое мнение они не стесняются высказывать по поводу и без.
— Но ведь есть и нормальные ребята, с которыми можно подружиться.
— Есть, — помолчал немного и добавил. — Наверное. Я ни с кем толком не сошелся. Не считая некоторых девушек.
— Ну так это же замечательно. Подруги даже лучше друзей.
— Эм-м-м-м, — замялся Эдвин. — Не то чтобы мы стали с ними друзьями… Ну разве что ненадолго… Мы как бы так сказать…
— Оу, — покраснела Миа. — Кажется, я поняла.
— Да, кхм, — замялся Эдвин.
— Я не понял! — донесся хриплый голос крестьянина. — Можно мне поподробнее описать?
Ближе к вечеру остановились на ночлег, растормошили егеря со следопытом, те выволокли не пришедшего в себя плотника и отправились делать костер и готовить еду. Ужинали в тишине, все кроме магов страдали от сильнейшей боли в голове, Эдвин же с Мией наговорились на день вперед.
— Вернусь в башню и с кровати неделю не буду слазить, — бурчал Эдвин, раскатывая спальник. — Сколько до города еще?
— Послезавтра к обеду доберемся, если не торопясь, — ответил крестьянин.
— А если немного поторопиться?
— То послезавтра утром будем, — флегматично ответили ему.
— А если мы совсем-совсем поторопимся и начнем
