Николай Буянов - Клятва на мече
Пал-Сенг вдруг замолчал, глядя куда-то вдаль, мимо собеседника.
– Я уже стал их забывать, – тихо признался он. – Помню только отца. Он был похож на тебя: такой же большой и сильный.
Он доверчиво посмотрел в глаза Чонгу. Тот покраснел и буркнул:
– Скажешь тоже!
– Правда. Он никому не давал меня в обиду.
– Где же он сейчас?
– Умер. И мать, и сестренка – все умерли в тот год, когда случилась большая засуха. А я, оставшись один, стал наниматься в торговые караваны.
Длинная узкая лодка с загнутым носом скользила в прозрачной воде. Впереди сидел Пал-Сенг, опасливо поглядывая на громадного барса, лежащего у его ног. Впрочем, зверь не проявлял никаких признаков беспокойства. Он дремал точь-в-точь как большая собака, положив голову на передние лапы. Чонг с широким веслом устроился на корме. Он не вынимал весло из воды, а поворачивал его влево-вправо плавными сильными движениями, и лодка шла вперед, разрезая ровной линией прозрачную гладь озера.
– Ленивый ты стал, Спарша, – проговорил он. – Ленивый и толстый. Скоро ты так разжиреешь, что сможешь охотиться только на лягушек в низинных болотах. Мог бы пробежаться по берегу, так нет же, полез в лодку, а она и без того тяжелая.
Спарша фыркнул в усы, совсем по-человечьи, и прикрыл мудрые желтые глаза. Говори, мол, говори. Я-то знаю, ты меня все равно любишь.
Вскоре лодка ткнулась носом в ровную каменную площадку посреди небольшого грота. На зеленоватых стенах колыхались водяные блики, и тяжелые капли срывались с уступов вниз. А по берегу уже неслось протяжное «бом-м-м». Колокол храма созывал на вечернюю молитву.
Пал-Сенга приняли радушно. Жизнь в горной общине была суровой, как и всё вокруг. Камни, снег, кое-где трава да чахлые деревца, прилепившиеся в расщелинах, куда разбойник-ветер когда-то занес их семена. Здесь не могло найтись места вражде – иначе не выжить и не сохранить храм, обиталище духа Майтрейи. И монахи были под стать природе – сильные, спокойные, немногословные, с бритыми головами и кожей, продубленной горным солнцем и постоянными ветрами. Жизнь их проходила в заботах о храме, служении Будде, изучении тайн медицины и искусства боя Тхайя, «Облачной ладони», пришедшего из Индии около двух веков назад. Собственно, эти науки и не разделялись, они всегда составляли одно целое: не бывает мастера врачевания и магии, не способного защитить себя в бою, как не может воин называть себя воином, если он не умеет лечить болезни и заживлять раны.
– У нас редко бывают миряне, – сказал Таши-Галла, с улыбкой глядя на Пал-Сенга. – Здесь нет тех удобств, к которым они привыкли. Ты не будешь жалеть, что остался?
– Что вы, дедушка, – простодушно отозвался тот. Монахи, те, кто помоложе, при таком обращении к настоятелю еле сдержали смех.
– Ты будешь жить с Чонгом. Для вас найдется свободная келья.
– А Джелгун? – осторожно спросил Чонг, не веря в удачу.
– Джелгун живет теперь один в вашей старой келье.
У Чонга отлегло от сердца. Настал конец его мучениям. Конец тем временам, когда он со страхом подходил к своей келье: что-то еще учинит злой сосед?
Переселиться он решил не откладывая. На небе одна за другой уже зажигались звезды, воздух был прозрачен и холоден, будто вода в горном ручье. В келье горел масляный светильник. Джелгун успел обустроиться, свалив нехитрые пожитки соседа кучкой в дальний угол. Чонг вошел, молча поклонился Джелгуну – тот даже не повернул головы, только процедил сквозь зубы:
– А, это ты… Что за щенка ты приволок с собой? Вы теперь вроде будете вместе жить?
Чонг, не отвечая, складывал пожитки в котомку. Только с некоторым, сожалением подумал, что чему-то очень важному Джелгун так и не научился. Тот упорно совершенствовал свое боевое мастерство, корпел над Канджуром, буквально из кожи лез, чтобы заслужить одобрение настоятеля и стать кхувараки – старшим учеником… Но до истинного адепта Будды ему было ох как далеко.
А ты сам? – возразил себе Чонг. Ты всегда поступал так, как учит Будда Амида? А те животные, которых ты убивал, чтобы прокормить раненого Спаршу – а ведь ты убивал, ты не мог не убивать, потому что барса на одном молоке и растительной пище не поднимешь… Ты отнимал одну жизнь, чтобы поддержать другую – и даже не особенно мучился от этого, ибо тебе было не до размышлений…
Сборы продолжались недолго. Котомка была маленькая, вещей немного: свитки со священными текстами, сотканное из лоскутов одеяло, теплая накидка, несколько сухих лепешек, два кувшинчика: побольше – для воды, поменьше – для масла, и глиняная миска…
Сильная рука с крепкими пальцами вдруг впилась Чонгу в плечо и развернула кругом.
– Ты, невежда, – рявкнул Джелгун. – Отвечай, когда с тобой говорят!
– Уррр…
Джелгун раскрыл рот и отпрянул к стене. Откуда-то сбоку, из тьмы, на него смотрели светящиеся глаза. Барс оскалился, продемонстрировав желтоватые клыки, и коротко рыкнул в усы.
– Пойдем, Спарша, – сказал Чонг.
Барс хлопнул себя по боку длинным хвостом, вразвалочку подошел к замершему на месте Джелгуну и обнюхал его, будто запоминая. Тот стоял ни жив ни мертв, руки по швам, со странной, будто приклеенной к лицу улыбкой. Не найдя ничего притягательного, Спарша развернулся и потрусил рядом с Чонгом. При этом он забавно заносил задние лапы немного в сторону, что усиливало его сходство с большой тяжелой собакой.
Медленно-медленно, будто пробуждаясь от дурного сна, дождавшись, пока они отойдут на безопасное расстояние, Джелгун поднял руку и отер с лица холодный пот.
– Демон, – проговорил он. – Конечно, демон. Продал душу черным силам, и они взамен подарили тебе власть над хищным зверем.
Чонг резко развернулся, словно его ударили в спину, и сказал:
– Когда этот барс был совсем маленьким, его придавило камнем. Мы с Учителем спасли его, и с тех пор Спарша стал моим другом. Может быть, ты теперь скажешь, что Учитель – тоже демон? Он тоже продал душу?
И ушел, не дожидаясь, когда Джелгун найдет достойный ответ.
Он проснулся среди ночи, будто его что-то толкнуло. Ему приснился странный сон. Он, незримый, шел по улице большого города, удивительного, непонятного и пугающего. Ему уже приходилось бывать здесь – не наяву, это он знал точно, а когда? Может быть, он вспоминал одно из своих предыдущих воплощений? Учитель говорил, что человеку обычно не дано помнить прошлые жизни. Каждое воплощение – это пустота, ничто, которое нужно заполнить делами и опытом, и от того, каким будет этот опыт, зависит, кем ты возродишься в дальнейшем, какая из трех обителей примет тебя, как пустой сосуд, куда можно налить любую воду: живую так живую, мертвую так мертвую.
Но для некоторых людей, а их очень-очень мало, Будда делает исключение, на некоторое время будто возвращая их в предыдущие реальности, и тогда они видят своими глазами то, что уже успели забыть… Зачем? Этого никому знать не дано. Над этим размышляют лишь древние ламы, медитирующие среди высокогорья Гималаев, на заснеженных кручах.
Там был вечер. Вдоль шумной дороги, словно облитой непонятным затвердевшим веществом, горели факелы, но свет от них было ровный, не чадящий, а по дороге двигались большие блестящие звери.
Впереди Чонга шел человек. Вид у него был задумчивый и какой-то потерянный. Он не замечал никого вокруг, но Чонг вдруг ясно ощутил надвигавшуюся опасность.
Он ускорил шаг. Остальные прохожие его не волновали, он словно проходил сквозь них, никем не замеченный и не осязаемый. Только один человек приковывал его внимание: тот, впереди… Вот он оглянулся и, кажется, что-то заметил. Секундное удивление промелькнуло на круглом добром лице и исчезло. Он увидел Чонга, все-таки почувствовал его присутствие, но размышлять об этом было некогда. Он уже ступил на мостовую.
И тут из-за поворота, из тьмы, вылетел громадный черный зверь. Хищник. Чонг уже видел однажды подобных зверей – когда впервые очутился в большом незнакомом городе, посреди иного мира… Однако те звери, хоть и выглядели страшновато, не несли в себе опасности. Их можно было приручить – местные жители, похоже, достигли на этом поприще больших успехов. По крайней мере, те животные не нападали.
Но этот зверь был другой породы. Он даже не был голоден – почему-то Чонг ясно почувствовал это. Черный зверь не охотился – он просто убивал.
Убивал, потому что был предназначен нести смерть.
Он летел вперед плавно и почти бесшумно, лишь тихий шелест выдавал его, и расстояние между ним и человеком на дороге стремительно сокращалось. Тот еще успел оглянуться (лицо в лицо своей смерти), а вот удивиться времени уже не осталось. И у Чонга тоже не оставалось ни мгновения, вот сейчас – ослепительный свет, будто сразу два ярких солнца в глаза, и удар, и рвущаяся нить меж двух миров…
– Спарша! – в отчаянии закричал он. – Спа-а-ар-ша-а!!!
– Уррр…
Длинное серебристое тело мелькнуло в воздухе прямо перед носом черного зверя. Дикий, нечеловеческий визг резанул уши, зверя развернуло боком, подбросило в воздух, а в следующий миг он уже кувыркался в грохоте и огненном смерче. Он открыл глаза. Была ночь, Пал-Сенг сидел возле входа в келью и смотрел на горы. Над самой высокой вершиной – священной горой Кайлас – светила одинокая яркая звездочка. Матерь Мира. Покровительница тех, кто в пути.
