Игорь Николаев - Железный ветер
Женщина колебалась.
— Пожалуйста, — попросил он.
Кафе и в самом деле оказалось вполне приличным, впрочем, иного в деловом центре ожидать и не приходилось. Оно было выдержано в средиземноморских традициях и декорировано виноградной лозой. Время обеденного перерыва еще не наступило, поэтому писатель и адвокат были почти в одиночестве, не считая пары старичков в старомодных жилетах и галстуках-бабочках.
Айвен предупредительно отодвинул плетеный стул, принял ее портфель, поставив его на стул рядом. Принесли кофе, ее любимый, шустовско-африканский. Пользуясь случаем, она закурила, как обычно, короткую «безвредную» папироску с длинным мундштуком. Айвен коротко взглянул на папироску с непонятным выражением лица, не то скрыто не одобряя, не то завидуя.
Откинувшись на плетеную спинку, он сделал глоток и отставил чашку. Ютта выжидательно смотрела на него, ароматный дым хорошего табака щекотал нос, легкой дымкой завиваясь над поверхностью стола, покрытого скатертью из нарочито грубой, «домашней» ткани.
В его облике вновь произошла неуловимая перемена. За несколько часов, минувших с момента их знакомства, Ютта уже видела веселого эксцентрика, созерцательного лирика, жесткого делового человека, рассеянного делового человека и, наконец, на краткий миг, напористого ухажера. Ей казалось, что набор социальных масок Тайрента исчерпан, но это оказалось ошибкой.
Лицо Айвена было лишено эмоций, лишь в уголках глаз прятались лучики морщинок, придавая выражение легкой печали с оттенком столь же легкой иронии. Он смотрел на нее прямо, открыто и совсем не так, как обычно мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину. Было в его взгляде что-то непонятное, что-то, чего ей видеть еще не доводилось.
— Ютта, — начал он, и в голосе его не было ни вкрадчивости, ни прочих уловок, которые, казалось, были бы здесь вполне уместны. — Понимаете, какая штука… Я рос достаточно далеко отсюда, в местах довольно суровых. Ведь я родился в тысяча девятьсот четырнадцатом…
— Вы поэтому описали этот год как год начала Мировой войны? — вежливо спросила она, сделав затяжку. Все вставало на свои места, напористость не прошла, теперь будет история о трудном детстве.
— Хм-м-м… — Он на мгновение заколебался, словно не понимая, о чем она. — Да, поэтому. Первый праздник, который я помню, пришелся на мой шестой день рождения… Двадцатый год, страшное время…
Ютта быстро перебрала в памяти все значимые события двадцатого, те, что смогла вспомнить из школьного и институтского курса. Вроде бы ничего особенного, русский «Челюскин» спасает залегший на дно со сломанным двигателем «Британник» (или это было в тридцатом?), американцы запускают первый настоящий стратосферный дирижабль, первый автономный скафандр высоких глубин, еще что-то… Память услужливо подсказала услышанное где-то «кавитационный инструментарий». Впрочем, ходили слухи, что Айвен — выходец из русскоязычной колонии в Южной Африке, потомок аристократов-беглецов от русской реформации прошлого века. Кто знает, что творилось в тех диких местах сорок лет назад.
— У нас была большая семья, — продолжал меж тем Айвен, — я был самым младшим. Отец что-то продал, что-то ценное, из прошлой жизни, и все устроили мне праздник. Понимаете, я тогда просто не знал, что это такое — «праздник». И вот… Мне даже подарили подарок — три карандаша и несколько листов бумаги, не оберточной. Настоящей… Я неплохо рисовал.
Он замолчал, сделал глоток кофе.
— …Это был лучший день в моей жизни, — рассказывал Айвен. — Я был по-настоящему счастлив. Как будто открылась какая-то дверца, и я попал в совсем другой мир, счастливый и солнечный. Но… Но каждую минуту я помнил, что эта дверца скоро закроется. Пройдет день, придет другой. И сказка закончится.
Он смотрел сквозь нее куда-то вдаль, захваченный в плен давно минувшим. Забытая папироска источала синий дымок, и Ютте казалось, что в танце его невесомых частиц вновь рождаются призрачные демоны прошлого.
— Прошло много времени, — продолжил он наконец. — У меня было много праздников и хороших воспоминаний, но я всегда помнил, что они преходящи. Когда я попал сюда… Ну, когда я приехал в Барнумбург и начал писать книги, все сложилось удивительно удачно. Но…
Он посмотрел ей прямо в глаза.
— …Но мне все время кажется, что сказка вот-вот закончится. Пройдет день, праздник уйдет. И снова будет холодно, голодно и страшно. Как на следующий день после моего шестилетия.
Ютта слушала, против воли захваченная историей. Ей уже доводилось видеть в действии эту старую-старую уловку соблазнения — жалостливая сказка о трудном прошлом с легким, но вполне однозначным намеком на «пожалей и утешь меня». Но Айвен жалости не просил.
— Ютта, вы мне понравились, очень. И я хотел бы пригласить вас куда-нибудь сегодня. Пожалуйста, подарите мне ваш вечер, без всяких обязательств. Для моей… сказки.
Она согласилась.
И это был хороший вечер, лучший в ее жизни. Стрелки часов исправно отмеряли ход времени, но этот вечер никак не кончался, словно сам старик Хронос милостиво позволил людям насладиться жизнью.
Они ходили по ярко освещенным улицам вечернего Барнумбурга, Айвен покупал ей мороженое и рассказывал разные смешные истории про своего старого друга Харитоныча, женатого на сварливой жене и любившего выпить. Старики жили «как кошка с собакой», он постоянно прятал от нее «самогон», а она искала его «заначки», чтобы вылить. Но при этом они очень любили друг друга и умерли в один день.
Еще Айвен рассказывал про кота, который жил у него во дворе, лютого черного разбойника, ставшего ужасом окрестных домов, злостным убийцей домашней птицы. Однажды животное все-таки попалось в силок и приползло домой, оставляя широкий кровавый след из распоротого проволокой живота. Отец, выругавшись, вооружился суровой нитью, иглой и зашивал рану «наживую», а кот смотрел на него совсем не по-кошачьи умным взглядом, словно благодаря. И выжил, а когда стало совсем голодно, исхудавший черный пират таскал из леса разных птиц, оставляя их у порога.
Айвен смутился, поняв, что эта история как-то не очень подходит моменту, и Ютта положила свою узкую ладонь на его руку. Но сразу же отдернула ее, словно ее ударило током.
Они поднялись высоко в небо на колесе обозрения и оттуда, сверху, смотрели на залитый разноцветным светом вечерний Барнумбург, так, словно никого более не было во всем свете. «Башни-близнецы» сияли неоном, словно замки волшебников, но их затмевал огромный куб «Обители Посейдона», крупнейшего в мире океанариума.
А затем Айвен и Ютта ужинали в «Пацифиде», небольшом, но стильном и чудовищно дорогом ресторане. Рядом с их столиком располагался цилиндр здоровенного аквариума, в котором важно парил почти метровый Ceratias holboelli, и мертвенно-зеленое свечение «удочки» глубоководной рыбы соперничало со светом свечей в стеклянных лампах на их столе.
Но все когда-нибудь заканчивается, и, убедившись, что люди сполна насладились отпущенным им счастьем, время вновь вступило в свои права.
Близилась полночь.
— Я провожу вас, — сказал он, когда они вышли из ресторана, и, перехватив ее взгляд, заметил: — Просто провожу. Вдруг вас подстерегут злые волки, а меня не окажется рядом, кто вас спасет?
Абсурдное предположение было сказано с таким серьезным видом, что Ютта не сдержала смеха. А ее спутник уже призывал паромобиль такси.
Все такой же вежливый, предупредительный и галантный, он довез ее до самого дома и сопроводил до дверей квартиры…
— До свидания, госпожа Карлссон. — С этими словами он церемонно склонил голову и продолжил чуть менее формально: — Спасибо, Ютта, это был хороший вечер. Я заеду завтра утром, и мы закончим наши дела в банке… Доброй ночи.
Он развернулся и, четко печатая шаг, направился к лестничной площадке.
— Господин Тайрент… Айвен… — сказала Ютта.
Он замер вполоборота, посмотрел на нее.
В свете трехлампового светильника площадки ее платье казалось черным, как ночь, а уложенные в высокую строгую прическу рыжие волосы пламенели, словно расплавленный металл, уже слегка потемневший снаружи, но огненно-раскаленный внутри.
— Айвен… Не хотите ли чашечку кофе? — спросила она и внезапно севшим голосом закончила: — Вы угостили меня утром, теперь я возвращаю вам долг…
Вот и наступил момент истины, подумала она. Все последние часы он был безупречен. Предупредителен, но не подобострастен, вежлив, но не чопорен, открыт, но не развязен. Он словно накинул на нее незримый полог своего обаяния, сотканного из природного стиля и той неподдельной мужественности, что приходит лишь с опытом и жизненными испытаниями.
Ей не хотелось, чтобы этот вечер закончился. Но это желание боролось со страхом, что сейчас магия закончится, растворится. Достаточно одного его слова, одной скабрезной ухмылки, дескать «ну наконец-то!».
