Андрей Круз - Ветер над островами
А что? Складно получается. Поделились на племена, стали морды татуировать вроде маори новозеландских, чтобы друг друга бить при каждом удобном случае, не сомневаясь, кто и откуда, — вот и стала татуировка признаком дикого и дурного человека.
А вот эти «христиане», к которым я прибился… Тут сложнее. Что-то не все я понимаю. То, что это сохранившие знания, — это без сомнения. И строительство серьезное, и вон металл какой, и антибиотики, и стрептоцид тот же… Церковь. Церковь могла их и сохранить в принципе, как объединяющий фактор. А почему бы и нет? «Турки» — точно мусульмане, тут к гадалке не ходи, и дружбы большой нет с ними, это заметно. Вот они и объединились друг против друга. А что, как метод так и вполне. А негров и те, и другие за людей не считают, да и дармовая рабочая сила нужна, наверное. А негры тутошние, как и их африканские аналоги былых времен, друг друга ловят и работорговцам продают. Это же не белые их ловили в Африке, они сами все делали за ситчики веселой расцветки. Пленных продавали и лишних родственников, если с пленными была напряженка.
Если я прав — тогда вопрос. Точнее, вопросы. Первый: что за катастрофа была? Второй: сколько времени с нее прошло? Третий: и что осталось от того, что было здесь до нее?
Нет, без Веры мне не обойтись. И вот еще… календарь здесь какой? А вот это и спросить не грех, не напрямую, но…
Опять вывалился из гамака и направился к каютам. Заглянул к шкиперу, который на этот раз поднял глаза от своего гроссбуха и поглядел на меня вопросительно.
— Игнатий… тут вот какое дело… — вроде как застеснялся я. — День какой сегодня? И год? Отшибло, понимаешь…
— Двадцатое марта, четверг, восемьсот пятнадцатого года, — ответил шкипер, постучав пальцем по календарю, висящему на стене, затем добавил: — Если еще чего не помнишь — заходи, спроси. У нас так с одним матросом было, когда я на шлюпе «Шалун» ходил. Дало талем сорвавшимся по черепу, так он даже имя свое забыл. И писать разучился. Ты хоть себя помнишь.
— Да тоже так помню… местами, — вздохнул я, но не притворно, а на самом деле озадаченно.
И было с чего озадачиваться. Это что за год такой? С чего отсчет тут пошел? И вообще есть подозрение, что меня в будущее все же закинуло. Как раз лет через восемьсот с лишним с моего времени. И что мне теперь делать? А что и собирался — жить тут устраиваться.
Как ни странно, но, приняв какое-то решение, я успокоился и горячечными мыслями больше не грузился. Решил, что все помаленьку выясню. Жить тут можно, и это главное, а все остальное… ну приложится, куда же денется!
Так и прокачался все это время в гамаке, медленно потягивая сидр, пока за мной не зашел Игнатий.
— На вахту тебе, — сказал он. — Вооружись — и на борт никого не пускай. Даже на сходни. Стоял вахты?
— Не помню, — сбрехнул я.
— Тогда все просто — кто подошел, пусть себя назовет и дело свое, — взялся объяснять правила шкипер. — Если не назвал и на борт полез, то ты в своем праве пальнуть. Если пальнул, значит, нам боевая тревога, да и весь порт взбаламутится. Если хочешь тревогу сам объявить, только для нас — три раза в рынду, вот в таком темпе…
Он трижды стукнул мозолистой коричневой ладонью о столб.
— Если сам стрельбу услышал у кого-то — всех поднимай, рындой. И все. Не спи, не пей, через четыре часа сменим. Понял?
— Все понял.
— Ну и иди, раз понял, — сказал он.
Я застегнул на себе ремень с кобурой, нахлобучил шляпу, к которой уже привык, и пошел наверх.
Ночь была тепла, тиха, безветренна. В городе шумели, где-то играла музыка, по набережной прогуливались люди, явно приодевшись на выход. На мужчинах появились белые рубахи с темными жилетами, на женщинах — простые по форме платья, в основном чуть ниже колена. Было шумно, весело, многие были с детьми, сбивавшимися в стайки и носившимися по набережной.
В толпе гуляющих я заметил преподобного Симона. Одетый в белый сюртук, он прогуливался под руку с какой-то немолодой женщиной, беседуя с ней явно не на духовные темы. Она смеялась каким-то его словам, он тоже улыбался. Рядом с ними шли двое детей, мальчик и девочка, лет семи-восьми, о чем-то оживленно болтавшие друг с другом. Непохож в этот момент священник был на сурового пастыря и вероучителя. Никак непохож.
Придумывая себе занятие, я зашел в ходовую рубку, огляделся. Впереди, где и подобает, штурвал с картушкой компаса, рядом стол с зажимами для карт. Причем стол серьезный, вроде старого чертежного кульмана. А вот сзади, у самого входа, еще один пост. Так понимаю, что моториста, потому что из большой деревянной тумбы торчат какие-то рычаги с маховиками, и от них тяги с осями уходят как раз к двигательному отсеку. Такого я пока еще не видел. С другой стороны, все понятно — автоматизации управлением ноль, но если у паровой машины кочегары были, то здесь судовая машина проще, хватает одного машиниста. Вот так вдвоем они и управляют. Интересно, здесь машина постоянно в работе или только в штиль и при маневрировании? Так, наверное, — зачем зря топливо жечь, если паруса имеются.
Постоял в рубке, вновь пошел на палубу. Стемнело уже окончательно, но на корме каждого судна, пришвартованного к пирсам, светился масляный фонарь, так что света хватало, по большому счету. Откуда-то тянуло сигарным табаком, где-то негромко болтали люди, сидя на палубе, но где — я не разглядел. Да и пусть себе болтают.
Проехали верхами по набережной двое объездчиков — я разглядел отблеск фонарей в висящих на груди бляхах. Проехали спокойно, шагом, свернули из порта на кабацкую улицу, где мы сегодня искали Игнатия.
— Эй, друг! — окликнул меня кто-то.
Я обернулся. Звал меня вахтенный с соседнего судна — широкого и высокобортного барка, нависавшего над нами. От него сигарами и тянуло — мне хорошо было видно, как в руке у него тлеет красный огонек.
Я помахал ему рукой приветственно.
— Видел тебя в драке сегодня, — сказал вахтенный. — Умеешь. Павла побить — большое дело.
— Спасибо, — пожал я плечами.
Тот достал из кармана небольшую сигару, протянул ее мне, перегнувшись через борт так, что я его ловить приготовился.
— Угощайся, если куришь.
— Не курю, но спасибо, — отказался я. — Издалека пришли?
— С Трех Дев, — ответил вахтенный. — Знаешь такой остров? Это к западу, к самым франкам почти.
Я кивнул неопределенно, что можно было истолковать как угодно, затем вновь спросил:
— Что возите? Вон у вас какая посудина большая.
— За сидром пришли, — ответил он. — Он тут самый лучший: яблоки у них все же специальные какие-то, у Новой Фактории.
Общался он со мной свободно, не замечая никаких огрехов в моей речи, а я же заметил, что произношение у него заметно отличается от Веры и Ивана с Игнатием. Подумалось, что это издержки проживания на островах. А мне и лучше — меньше вопросов возникает.
— Слух ходит… — заговорил соседский вахтенный. — Бают, что погибли ваши с обозом. Так?
— Так, — подтвердил я. — Племя Горы напало.
— Верно, так и говорят, — кивнул он. — Прости, что спросил.
— Да чего уж там, — ответил я. — Нет в этом тайны.
— Мутят это племя, все говорят, — продолжил сосед. — Мы когда сюда шли, яхту видели турецкую, шла прямо к берегу. Что яхте там понадобиться могло? Шкип сказал, что ружья неграм возят. А те на другие племена охотятся, а потом пленных продают.
— На наш обоз не за пленными напали.
— Это понятно, — вздохнул он. — Силу почуяли, обнаглели. Другие-то племена их боятся — вот и решили, что все можно им теперь. С тех пор как Ром-Топор у них вождем стал, совсем они взбесились.
— Часто здесь бываешь? — спросил я. — А то, гляжу, ты обо всем знаешь.
— Часто, — подтвердил тот. — Мы только сюда и ходим, у нас все судно как сидровая бочка стало, яблоками навсегда провоняло.
— Сам-то яблоки любишь? — спросил я с подначкой. — Или сидр?
— Век бы не нюхать больше, — фыркнул тот. — Я теперь только пиво пью. Или вино. А раньше сидр любил, пока за ним ходить не начали. А сам откуда?
— С Большого Ската, — ответил я, надеясь, что в подробности он не полезет.
— А, бывали у вас, — обрадовался он. — К вам за вином ходили, прикинь. Пьяный барк у нас самый настоящий.
Время на Большом Скате он провел неплохо, с его слов, и это меня спасло. Было ему чем поделиться. Вахтенный с барка, которого звали Ильей, как позже выяснилось, был из тех людей, что из всех видов собеседников предпочитают слушателей, желательно молчаливых, вот и сейчас нашел свободные уши. И я болтать ему не препятствовал, а слушал все внимательно, подчас борясь с желанием записывать.
Ходил по морям мой собеседник уже шесть лет и числился рулевым. Из той картины, что он мне описал, выходило, что на материке, где мы сейчас находимся, «христиан» жило мало. Он именно так и сказал — «христиане», подразумевая под этим то, для чего у нас используется термин «цивилизованные».
