Диана Удовиченко - Эффект преломления
— Я тебя — по той же причине, — буркнул китаец себе под нос.
— Обыщи лучше покойника.
Проклятый обшарил карманы трупа. Добыча была небогатая: три тысячи долларов сотенными купюрами, армейский нож, фляга с коньяком. Никаких документов, ни единой бумажки. Примерно такой же набор обнаружился и при других боевиках. Ничего, что указало бы на заказчика. Единственное — у каждого в телефоне имелось мое фото. Зато журналы звонков и списки контактов у всех были девственно чистыми — никакой информации.
— Твои поклонники, видать, — заключил китаец, рассовывая по карманам пачки денег. — Фан-клуб на прогулке…
— Ладно, давай убираться отсюда, — мрачно сказал я. — Наверняка полицию уже кто-нибудь вызвал. Стрельбу до самого Уссурийска слышно было.
Чонг легкомысленно отмахнулся:
— Ну и что?
— Включи мозги, тухлятина. На свежем месте преступления еще одна куча трупов, и мы посреди нее.
— Ах, это… сейчас.
Упырь ухватил двух ближайших боевиков за ноги, преобразился, легко взмыл в небо, полетел над тайгой и пропал. Вскоре вернулся, утащил еще два трупа. Последним стал мужик с вырванной ногой и сама конечность. Потом Чонг загнал джип в лес.
— Вот и все. Теперь их долго не найдут.
Я не стал уточнять, каким образом он спрятал тела. Уселся за руль.
— Кстати, Бэй, скорее всего, пошел в тайгу, — сказал китаец, усаживаясь рядом. — Я там еще у опушки следы видел. Потом они исчезли, видимо, он взлетел.
— Что ему делать в тайге? На браконьеров охотиться?
— Не знаю, — протянул Чонг. — Но, похоже, он целенаправленно шел из города сюда. Зачем только?
Из истории рода Батори
Замок Чахтице, июль 1585 года от Рождества Христова
— Тужься, тужься, госпожа! Уже головка показалась…
Эржебета послушно тужилась, выталкивала из себя что-то словно бы невероятно огромное. Обливалась потом, изнемогала от боли и жары. Казалось, тело сейчас не выдержит — лопнет, разорвется на куски. Закушенные губы кровоточили, ноги сводило судорогой от напряжения. Кровь на лице, кровь на постели…
Дарволия, засучив рукава, стояла над госпожой, держа туго скрученный кусок полотна.
— Держись, госпожа, тяни на себя — легче будет. И не останавливайся, не останавливайся! Ребеночка удушишь!
В окно заглядывало горячее солнце, шумели деревья, лето было в разгаре. В душной комнате время замерло, прислушиваясь к стонам роженицы.
Наконец Эржебета издала дикий крик, и следом раздался плач ребенка. Дарволия перехватила дитя, подняла, показывая графине:
— Девочка, госпожа! Да красавица какая — волосики черненькие, личико белое, чисто ангелочек…
— Анна. Аннушка, — едва выговорила Эржебета и тут же уснула.
Проспала целый день, очнулась ночью. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь сопением Дарволии, прикорнувшей на скамейке в ногах кровати. Дитя унесли, окровавленное белье сменили.
В окно лилось расплавленное серебро. Полнолуние.
Эржебета улыбнулась. Теперь у нее есть дочка, Аннушка, маленькая частица ее самой…
То ли Бог наградил за доброе дело, за то что пригрела безродного Фицко, то ли лечение мольфарки помогло. В двадцать пять лет зачала Эржебета, когда уже не надеялась дождаться.
Она была благодарна Ференцу за долготерпение. Не бросил бесплодную жену, не сменил, не попрекнул ни разу. Зато сейчас он будет вознагражден. Конечно, жаль, что не сын первым родился. Ну да ничего, Эржебета чувствовала: у нее будут еще дети. Много детей. И Ференц будет доволен своей большою семьей. Лишь бы с ним все было хорошо. Вечно на войне ведь…
Серебряный свет касался большого зеркала на стене, сгущался в амальгаме куском мрака. Из него соткался, шагнул в комнату черный силуэт. Эржебета спокойно смотрела на своего личного демона. Ее переполняло такое счастье, что даже Черный человек был не страшен.
Он присел на край кровати, коснулся ледяными пальцами лба графини, заговорил. Эржебета смотрела в пустоту капюшона, и глаза ее наполнялись безумием.
— Не хочу! — вдруг громко крикнула она. — Не хочу, ты врешь все! Поди прочь!
Проснулась Дарволия, зажгла свечу, подбежала к хозяйке, которая билась на кровати. Зарычали за дверью псы Фицко.
— Борись, госпожа! — говорила мольфарка. — Борись ради дочери! Давай, как я учила…
Губы Эржебеты беззвучно зашевелились, складывая незамысловатые слова. Черный человек отступил, растворился в зеркале.
Наутро выяснилось, что у графини нет молока. Она даже расплакалась от досады — желала сама кормить дочку, хоть и негоже знатной даме этим заниматься.
— Эка невидаль, госпожа! — уговаривала Дарволия. — Оно и к лучшему. Грудь не испортите. Сейчас дитятку козьего молочка дадим, а потом и кормилицу наймем. Самую лучшую возьмем, не сомневайтесь. Благо крестьянки рожают, что твои кошки.
В разные концы Карпат устремились слуги — выискивать для графской дочки кормилицу: чистую, здоровую, добрую. Вскоре в замковом дворе толпились молодые крестьянки с детишками на руках. Всякой хотелось получить хорошую работу.
Эржебета потребовала, чтобы женщин по очереди приводили к ней. Она никому не могла доверить выбор кормилицы для Анны. Одетая в белую батистовую рубаху, возлежала на подушках, держа новорожденную и строго глядя на входящих крестьянок. Дарволия стояла рядом, время от времени что-то говорила на ухо госпоже.
— Эта не годится, слишком молода, — говорила Эржебета. — Наверное, и с ребенком-то не справится…
— А эта старовата что-то. Молока, думаю, мало…
— Эта грязна…
— Глупа…
— Худа…
Ни одну из крестьянок она даже близко не подпустила к Анне. Мольфарка не уговаривала госпожу, лишь смотрела пристально на женщин, словно искала кого-то.
— Так, гляди, и кормилиц не останется, — шептала Агнешка, когда очередная крестьянка уходила ни с чем.
Они с Пирошкой устроились неподалеку от спальни Эржебеты, делая вид, что подметают пол.
— Так может, и не нужна ей кормилица-то? — предположила Пирошка. — Может, для виду выбирает.
— Может, и не нужна. А сама ребеночка кровью будет кормить, лидерку выращивать.
— А ребеночек-то здоров?
— Хорошенькая девочка, здоровенькая, красивая, — одобрительно кивнула Агнешка, у которой уже было трое детишек.
— Жалко дитятко, загубит его ведьма, — загрустила Пирошка, которой не так повезло, как товарке: из-за худобы и длинного носа ее никто замуж так и не взял.
— Не говори, — вздохнула Агнешка. И вдруг дернула подружку за рукав: — Гляди, гляди, какая баба идет!
По лестнице поднималось настоящее страшилище. Огромного роста, выше всякого мужика, в плечах — косая сажень. Женщина была толста и неуклюжа, да к тому же еще ряба. С широкого, покрытого оспинами лица угрюмо смотрели маленькие бесцветные глазки, широкий рот кривился то ли в улыбке, то ли в гримасе, открывая большую щербину в передних зубах. Она прижимала к себе маленький сверток.
— Где здесь дитятко? — спросила она, подходя к служанкам.
— Какое дитятко? — испуганно спросила Агнешка.
— Графское, которое кормить надо, — пробасила бабища.
— А, так ты в кормилицы наниматься пришла? — сладко пропела Агнешка. — Вон туда ступай, милая…
Тяжелым шагом женщина двинулась к спальне графини.
— Надо же, — фыркнула Пирошка. — Этакое чудище, а туда же, в кормилицы…
Эржебета смотрела на переминавшуюся возле двери большую женщину.
— Как тебя зовут?
— Йо Илона, — низким голосом ответила крестьянка.
— Илона. Илонушка… Как мою кормилицу. Кто у тебя, Илонушка? — Графиня кивнула на ребенка.
Крестьянка ухмыльнулась:
— Девочка, госпожа.
Дарволия разглядывала Илону, внимательно слушала беседу и чему-то улыбалась.
— Возьми мою дочку, — предложила вдруг Эржебета, чувствуя, как теплеет на сердце, как спокойствие разливается в душе.
Илона положила своего ребенка в изножье кровати, подошла и бережно приняла Анну. Ее огромные руки держали девочку с трепетной осторожностью, лицо расплылось от умиления:
— Красавица наша, ясная звездочка…
Она расстегнула рубаху, вытащила набухшую, в синих прожилках, грудь, и дала новорожденной. Девочка тут же принялась сосать. Дарволия бросила на Эржебету настороженный взгляд — как-то графиня стерпит такую вольность? Но та лишь улыбнулась:
— Ты принята, Йо Илона.
Эту ночь Эржебета спала спокойно, зная, что Анна в надежных руках. А на следующий день смотрела служанок для новорожденной. Когда десять девок для детских покоев были отобраны, настало время назначить над ними старшую. Эржебета обратила внимание на молодую рыжеволосую женщину по имени Дорота, которую все звали Доркой. Так же, как и с Илоной, графиня ощутила умиротворение и узнавание. Служанка тоже, казалось, что-то почувствовала.
