Михаил Белозеров - Черные ангелы
Они бестолково возились со мной в каком-то подвале, а потом влили в меня две бутылки водки, и я отключился. Впрочем, они тоже прикладывались к этим бутылкам. Должно быть, в их планы не входило убивать меня из-за планшетника. Хотя они могли и не знать о нем, а просто 'кололи' меня. Поразмыслив немного таким образом, но не придя ни к какому решению, я вознамерился отправиться домой и попытался подняться. Рука оперлась обо что-то мягкое. Они лежали по обе стороны от меня, как мешки с мукой. Быстро, как только мог в таком состоянии, я ощупал их. У обоих были перерезаны глотки. Мало того, я едва не порезался об огромный кухонный нож с дырочками вдоль лезвия и с массивной ручкой, который валялся рядом. Ясно было, что таким ножом можно было изрубить человека, как капусту, но никак не перерезать горло. Но разве этого кому-нибудь докажешь. Мне еще повезло, что сюда не нагрянул Бык со своей бригадой. С минуту я беспечно рассуждал на эту тему, потом вдруг сообразил, что мне припишут убийство двух марсианских макак, и предпочел убраться. Оказывается, я находился в двух шагах от своего дома — знакомые очертания Дворцового моста вырисовывались справа на фоне сереющего неба и Ростральный колонн. Какие-то странный огни промелькнули над городом, и было ясно, что нас посетил очередной НЛО. Ха-ха! — засмеялся я и даже помахал им рукой.
Ключ щелкнул в замке как мне показалось на весь подъезд. Я быстро распахнул дверь, сделал шаг и, стараясь не шуметь, осторожно закрыл ее. Квартира пахла вином и забродившими фруктами. Я потянул на себя оконную створку, машинально смахнул со стола яблоки и бананы, остатки которых успели покрыться нежной дымчатой плесенью, и впервые с теплотой подумал о муравьях. Если бы не они, в квартиру вообще нельзя было войти. Правда, муравьи основательно подчистили не только запасы фруктов, но и забрались в холодильник, в котором испортили все, что можно было испортить, за исключением консервных банок и вина. Это были какие-то морозоустойчивые насекомые, на которых ничего не действовало. Мне понадобились значительные усилия, чтобы справиться с пробкой, и через минуту я уже сидел в ванной с тепловатой водой, которая, тем не менее, оказалась губительной для большинства пиявок, и только одна из них — под ухом, не желала отваливаться. В перерывах между глотками из бутылки мне пришлось пару раз погрузиться с головой под воду, после чего я с удовлетворением отметил, что вода окрасилась в розоватый цвет. Но почему-то меня это не особенно волновало, и чувствовал я себя сносно, гораздо лучше, чем обычно после подобных возлияний. Вероятно, этому состоянию способствовали пиявки, решил я, и был доволен найденным объяснением. Но когда выходя из ванной, взглянул на себя в зеркало, то слегка огорчился не только при виде синяка на лице, который начал желтеть по краям, но и при виде на моих конечностях красных пятен — следов пыток сигаретой и укусов пиявок.
Через пять мину, испытывая легкое головокружение, я уже смотрел телевизор и допивал содержимое бутылки — это оказалась крымская 'мадера', которая легла на голодный желудок божественным бальзамом. У меня разгорелся здоровый аппетит. Я открыл консервную банку и выложил на тарелку нежную, как облако, фасоль. Опять шли новости, в которых не было сказано ни слова ни о блондинке, ни о убийстве Бондаря и бармена, ни о макаках, рядом с которыми в темном переулке валялся кухонный нож.
— Вы что, оглохли! — подскочил я на диване, — или ослепли!
— Ни то и не другое… — многозначительно произнесла Лаврова.
Она подбоченясь стояла в дверях комнаты и ей было наплевать, что меня порядком разукрасили.
— Господи, как я рад тебе, — сказал я, поднимаясь.
Меня повело в сторону. В этот момент я действительно был ей рад. Мне хотелось прижаться к человеку, которого не надо было опасаться.
— Жизнь странная штука, — задумчиво произнесла она у меня в объятьях, — я вдруг подумала, меня никто никогда не обнимал на трезвую голову.
— Ты меня порицаешь? — спросил я, вдыхая запах ее волос.
— Ну что ты, — возразила она с иронией, и совершенно мне не понравилась, — как я могу?!
— О, боже! — воскликнул я, делая шаг назад.
Жаль, что у меня нет хвоста, я бы повилял им перед ней. Начиналась одна из тех сцен, которые иногда случались между нами. Она не жалела меня, даже когда я был с похмелья. Женщины всегда от меня чего-то хотели. Даже Лаврова, с которой, я думал, у нас заключен негласный договор. Всем я казался беспечным и поверхностным. Все они считали своим долгом напомнить, что здесь на Земле имеют на меня какие-то права. Но разве я не любил ее. Правда, она была моей 'китайской' женой. Многие из городских чиновников, присланные марсианской администрацией, имели 'китайских' жен здесь на Земле, но редко кому из них удавалось попасть на Марс.
— Я не хочу обманывать тебя, — сказал я, усаживаясь на место, чтобы снова уткнуться в телевизор.
— Ах, какие мы бедные! — заявила она, но бутылку взяла и, отхлебнув, поперхнулась.
С минуту я помогал ей откашляться. В отместку она допила содержимое и пошла на кухню, чтобы выбросить бутылку в мусоропровод.
— Я не люблю лживых мужчин, — сказала она, вернувшись, — ты же знаешь…
Насколько я знаю, одно время она жила сразу с двумя такими вралями, пока они не сбежали от нее в Сибирь. Похоже, они предпочти стать 'дикими' старателями в поисках новинок внеземных технологий, чем кувыркаться с ней в постели. Наверное, теперь они пели старый романс: 'На сопках тунгусских не слышно русских слез… Так что ее сентенция не произвела на меня никакого впечатления. Это была просто минутная слабость. Женские слезы, говаривала моя Кутепова, легкие слезы. Я верил ей с легким сердцем.
— Знаю, — признался я с вызовом, доставая вторую бутылку, кажется, это был 'мускат'. Ведь она обманывала саму себя и меня за одно.
— Но тебя! — она театрально нацелила на меня палец, — тебя почему-то прощаю.
У нее в глазах стояли слезы то ли от кашля, то ли от ее же собственных слов. Я даже допускаю, что она была искренна, ведь она не была столь виртуозна в притворстве, как Кутепова в спектаклях, которую я теперь подозревал в измене.
— Ну и правильно, — миролюбиво согласился я, отыскал на полке чистый стакан и плеснул ей вина.
В общем, в тот вечер мы подходили друг другу примерно, как разлитый бензин и горящая спичка, но когда занялись любовью, то действительно едва не вспыхнули. Правда, это примирило нас не более чем на короткие полчаса, и мы не уснули, как обычно, а вяло пререкались на диване, пока она не отправилась в душ, а я не переполз на постель и не провалился в беспокойный сон, откуда был вытащен самым беспардонным образом и плохо соображал, чего она от меня хочет. А она хотела есть, и ей надо было открыть банку с томатами и мясом. Без еды она не могла принять на ночь таблетку для пробуждения. После этого я снова завалился спать.
Утро было не лучше — встаешь с постели и даже не хочешь смотреть на себя в зеркало. Мы пили чай. Полная идиллия — прямо, как на упаковке от дефицитного 'ирландского завтрака'. Жаль, что Ирландии теперь не существует. Волосы у Лавровой не шли ни в какое сравнение с волосами Кутеповой — они выглядели опрятными только после соответствующего ухода. Обычно две-три жидкие пряди свисали на глаза. Но зато у нее были такие черты лица, которые не пугали меня даже сразу после пробуждения: изящно выписанный носик и чувственные губы. Цвет глаз? Вот по поводу чего не могу сказать с уверенностью. Кажется, светло-зеленые. Впрочем, я могу и ошибаться.
Какие-то дикие тараканы исследовали мои тарелки и пугались только острой вилки. Я давно уже не обращал на них внимания. Она же воскликнула:
— Ужас какой! Почему ты так живешь?! — И вскочила, отпихнув от себя поднос с едой.
Обычно она говаривала:
— Неженатые мужчины не умеют за собой следить…
А я возражал:
— Они просто оптимизируют свою жизнь…
Что я мог ответить? Что я люблю Марс и свою жену, а все остальное временное. И она в том числе. Разумеется, я не мог себе этого позволить — я не хотел сегодня оставаться один. Можете называть меня лицемером. Я называю это выживанием. Я не могу спать без женщин. Я сделан так, что должен испытывать к Лавровой хоть какие-то чувства. Признаюсь, это было моей слабостью. Мы снова любили друг друга под мерцание телевизионного экрана. Хотя секс с похмелья в шесть часов утра — это плохой вкус. На какое-то мгновение ее ярость перешла в нежность, но затем она снова взялась за старое.
— Ты портишь себе жизнь. Ты не должен так поступать. Ты эгоист! Где мои сигареты?!
Вскочив, она заходила по комнате. Признаться, я залюбовался. Она возбуждала меня точно так же, как полчаса назад.
— К тому ты же несносен, — пробурчала она, скрывая ухмылку, — тебя интересует только одно…
У нее была обширная клиентура, состоящая в основном из служащих Ассоциации 'Марс', потому что всем женщинам, как прибывающим, так и отбывающим, требовалась модная прическа. Кроме того, она красила им ноги. Делалось это так: вначале удалялись волосы, потом на кожу наклеивались полоски бумаги — получалась сеточка, сверху наносилась краска, когда краска высыхала, ее счищали. Выходил очень впечатляющий рисунок. Правда, на мой взгляд, Лавровой не хватало художественного вкуса, но трудилась она не покладая рук. Одно время она пробовала торговать недвижимостью, но этот бизнес на Земле не имел успеха. Может быть, она хотела, чтобы я помог ей улететь на Марс? Но дело в том, что она могла это сделать только в качестве моей жены. Наверное, в этом и крылась причина ее раздражения. Кутепова — вот к кому я относился с безмерной нежностью, хотя она, похоже, изменяла мне на Марсе.
