Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Чтобы уж никаких сомнений не осталось в том, кто в Клэтсэнде является «великим белым вождем»! Я никогда не понимала, как это маме удается гак легко с ним ладить. Она, разумеется, не спустит ему ни одной глупости, и он это прекрасно знает, по-моему. Но когда он начинает теснить меня своей бочкообразной грудью, и его жирная рожа нависает надо мной, и я слышу ею голос типичною краснобая, я теряю терпение. И еще меня донимает вечное воркование его жены, этой дуры Дави! И я терпеть не могу его противных, наглых, крикливых сыновей и эту маленькую воображалу Ванту!
С дочерью Хэмблтоны ведут себя совершенно иначе, чем с сыновьями: они превозносят ее за то, что она стала именно такой, каких они обычно презирают! Этаким маленьким нарядным попугаем Ванита — хорошенькая девочка, но господи! Это кривлянье, эти поклоны и реверансу, эти кружевные гофрированные манжетки!
Кошмар! И еще она вечно сама лезет на стул, чтобы прочитать какое-нибудь идиотское патриотическое стихотворение! Например, «Флаг моей страны», как сейчас.
Как только она открыла рот, я быстро, украдкой посмотрела на маму.
Как-то раз я настигла рыжую хулиганку Дороти в тот момент, когда она за рододендронами изображала Ваниту перед Лили. Она так сладко лепетала и шепелявила «фваг моей фтваны», что я не выдержала и долго смеялась, но потом мне все-таки пришлось сказать, чтобы она прекратила передразнивать эту девчонку.
Уилл Хэмблтон очень не любит, когда смеются над ним или над кем-то из членов его семьи. И весьма строго следит в этом отношении за Бо и Мэри. По-моему, он и на пикник-то их пригласил только потому, что мы с Мэри подруги. Я, впрочем, тоже сильно его раздражаю.
Я без конца езжу в Портленд на поезде. Я долго жила в Сан-Франциско. Мой муж, Лаф, был управляющим крупного отеля. И я наверняка знаю что-то такое, чего он, Уилл Хэмблтон, не знает, о чем он даже понятия не имеет! А вдруг у меня еще и какие-нибудь опасные идеи есть? Все это заставляет Уилла нервничать.
Ну, во всяком случае, я прекрасно знаю, например, как повел бы себя Уилл, если б я ему хоть слово сказала или какой-нибудь знак подала. Он может, правда, и без этого обойтись: ему, чтобы начать ко мне приставать, слова не нужны. У него и сейчас это на физиономии написано; тут уж ошибиться невозможно. Это ведь все равно что запах. Когда ты для мужчины превратилась в идефикс, когда он, увидев тебя, буквально делает стойку, можно не сомневаться, что он тебя ВОЖДЕЛЕЕТ; ты знаешь это также точно, как то, например, что сегодня теплый день. Но когда я представляю себе обнаженное тело Уилла… Мне кажется, оно похоже на огромную глыбу ноздреватого сыра. Б-р-р… А когда я представляю себе нашу с ним интимную встречу — за ланчем? или в спальне с опущенными шторами? — меня начинает просто тошнить. А потом он, разумеется, отправился бы домой, к своей дуре Дави. Как и Лаф пришел бы домой ко мне от своей любовницы.
А причина всему этому — нет, не любовь и не страсть; эти слова — всего лишь извинительные эвфемизмы, которыми мужчины успешно пользуются также, как флагами или громкими речами; нет, дело не в любви: просто он хочет взять надо мной верх, обрести надо мной власть. Он же обрел какую-то власть над мамой — хотя и только благодаря своим деньгам; впрочем, эта власть никогда не давала ему удовлетворения. Она его партнер, но партнер независимый! Она его совершенно не боится. А вот если бы ему удалось завести шашни со мной, он обрел бы власть над нами обеими. Во всяком случае, некое преимущество в этом противостоянии явно получил бы. К тому же ему было бы приятно лишний разок обмануть эту дуреху Дави. Ну что ж, Уилл, виноград был бы отличный, если б только тебе удалось до него добраться! А так он, как говорится, хоть и хорош, да больно зелен!
Я мечтаю порой о любви, но в здешних местах нет ни «одного мужчины, на которого я взглянула бы дважды.
Я и сама не знаю, чего хочу; да и хочу ли я вообще чего-нибудь? Разве что, получше узнать кое-кого, проникнуть в их души. Я ведь никого тут толком не знаю. И никогда не знала. Кроме Мэри, конечно; она милая, старинная, добрая моя подруга; мы с ней всю жизнь вместе, всегда всем делимся, и все же нашим отношениям, по-моему, чего-то не хватает. Иногда мне кажется, что внутри меня есть какой-то заповедный край, куда я сама пойти не могу. Лаф мог бы туда пойти, но он от меня отвернулся. И другие люди тоже носят в себе эту неведомую для них страну, я это знаю, но я не знаю, как отыскать путь туда.
Лорина Уэйслер — женщина, которая заставляет меня думать, что мне известна только та ее личина, которую она надевает на себя, как платье. На пикнике Дави Хэмблтон рассказывала о каком-то новом способе вязания крючком, которому ее научила Некая Миссис Из Портленда; она долго вещала, что для этого требуется особый крошечный крючок в форме буквы «Т» и так далее, и Лорина в итоге заметила: «Вот уж поистине найдет дьявол гнусную забаву для рук бездельника!» Она сказала это так тихо, что ни Дави, ни Мэри ее не расслышали, только я. Я быстро на нее посмотрела, но она сидела безмятежная, как золотая рыбка в аквариуме Нет, в Лорине тоже есть неведомые страны! И настоящая тайна Вот так живешь всю жизнь, встречаешься на каждом углу с соседкой, разговариваешь с ней, да так никогда и не узнаешь ее до конца! Просто вдруг словно звезда упадет с небес, словно вспыхнет последняя искра фейерверка, и опять наступает темнота Но искра-то была! И светилась — пусть хотя бы одно мгновение душа, что способна всю эту неведомую страну осветить! Но в свете той искры я успела разглядеть лишь огромные волны, набегающие на берег.
ВИРДЖИНИЯ, 1968
Прошлым летом как то к вечеру, на следующий день после похорон бабушки к нам на Бретон-Хэд поднялся Эдвард Хэмблтон. Раньше он всегда звонил, прежде чем прийти, но на этот раз звонить не стал. Я закапывала кофейную гущу в цветочную клумбу, как это всегда делала бабушка, и увидела, как он поднимается по
