Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
— Это мне понятно, непонятно другое… Какая необходимость дрессировать нас именно здесь? До Африки вроде бы путь еще неблизкий…
Вопрос Мальцева никак нельзя было назвать праздным. Проскочив Дарданеллы, пароход «Валгалла» поначалу взял курс на юго-восток, то есть примерно к Суэцкому каналу, но вечером вдруг стал сбавлять ход и наконец совсем остановился. Сквозь сон пассажиры слышали, как гремит и лязгает якорная цепь.
Рассвет же осветил зеркальную гладь штилевого моря и желто-бурые холмы острова, судя по расстоянию от Дарданелл — из архипелага Киклады.
После завтрака началась выгрузка. Пароход кормой подошел к берегу метров на пятьдесят, опустил с обоих бортов десантные трапы, и волонтерам пришлось прыгать прямо в воду, спотыкаясь на подводных камнях, отплевываясь и матерясь, брести к берегу.
— Все нормально, господа! — подбадривал их Шульгин, стоя по колено в пене прибоя. — Десантирование тоже входит в программу. Скажите спасибо, что пока без оружия и снаряжения. А зимой и в шторм так вообще…
Построившись в колонну, мокрые офицеры под предводительством Шульгина и инструкторов, как водится — бегом, двинулись к разделяющей гряду холмов седловине. А за ней их ждал лагерь. Вполне нормальный, с желто-синими палатками, грибком для часового и обозначенной главной линейкой.
Настоящим потрясением были лагерные сортиры. Вот такого видеть не приходилось никому. Собранные из блестящих металлических труб и незнакомого материала, похожего на цветную лакированную фанеру, с отдельными кабинками, в которых на специальных кронштейнах вращались рулоны мягкой сиреневой бумаги, а в умывальниках из кранов текла горячая и холодная вода, они, наверное, оказали бы честь и царской ставке. Там, в Могилеве, как помнил Басманов, были обыкновенные, сколоченные из соснового горбыля…
На состоявшемся через полчаса построении Шульгин, представившийся как начальник учебно-тренировочных сборов, довел до сведения личного состава распорядок дня и прочие необходимые сведения.
— Вы меня еще не знаете, господа, но вы меня узнаете! — пообещал он в заключение. — В моем лагере трудно не будет. Будет ОЧЕНЬ трудно! Но и в итоге вы меня будете благодарить. Горячо. Потому что, во-первых, где бы вы ни оказались впоследствии, там наверняка будет лучше, чем здесь. А во-вторых, тому, чему вас здесь научат, не научат больше нигде. Вам никогда не придется опасаться за свою жизнь и безопасность. Обещаю, что на Земле не найдется человека, способного справиться в одиночку с выпускником моей школы. Правда… до выпуска надо еще дожить. Шучу, шучу, господа. Сейчас вольно, прошу садиться вот здесь, по склону. Кто хочет — курите. Мы приготовили для вас небольшое представление силами инструкторского состава.
И представление немедленно началось. Вначале на площадке появились два одетых в пятнистую форму здоровенных мастер-сержанта и изобразили рукопашный бой. Инструкторы бросались друг на друга с ножами и саперными лопатками, замахивались штыками и прикладами, били в невероятных прыжках и пируэтах ногами и руками в голову, грудь, живот противника, перекатывались через голову и вновь вскакивали целыми и невредимыми. Уследить за подробностями схватки было почти невозможно.
Когда единоборцы завершили драку (кто в ней вышел победителем — бог весть), около десятка инструкторов, отличающихся цветом касок, продемонстрировали групповой бой за укрепленную позицию. Это тоже мало походило на что-нибудь привычное, хотя каждый второй из зрителей участвовал в штыковых атаках на вражеские окопы.
— Полный… — криво усмехаясь и затягиваясь папиросой, сказал Басманову подполковник Сугорин. — С такими, действительно, и батальоном не справишься.
— Точно, — подтвердил есаул Короткевич, — в них, подлецов, не то что штыком или шашкой, из «нагана» не попадешь. До чего верткие!
Потом вообще началось невообразимое. С ревом на поле появился танк. То есть танком это чудовище можно было назвать лишь потому, что оно имело торчащую из скошенного лобового листа длиннющую пушку, громыхало гусеницами и плевалось синим дымом. В остальном же отличалось от нормального танка, как «Делоне Бельвилль» от телеги. Вздымая мелкую, как пудра, красно-коричневую пыль, оно (самоходная артиллерийская установка калибром сто миллиметров, сокращенно — САУ-100) начало метаться по полю, а те же инструкторы, не только пятнистые, но и стремительно-гибкие, как пантеры, чудом не попадая под гусеницы, запрыгивали на броню, вели беглый огонь по сторонам из автоматов и ручных пулеметов, соскакивали обратно, изображая действия танкового десанта, как пояснял через мегафон Шульгин, а затем, превратившись в неприятельскую пехоту, показали, как с такими созданиями можно бороться. Вначале сама мысль об этом казалась абсурдной. Но, увидев, как сержант вначале, словно охваченный паникой, бежит зигзагами по полю от неумолимо догоняющей и трещащей пулеметом машины, а потом вдруг бросается на землю, под сверкающие гусеницы, распластавшись, пропускает танк над собой и, привстав на колено, швыряет на моторную решетку дымовую шашку, изображающую гранату, офицеры изменили свое мнение, хотя представить себя на месте инструктора было жутковато.
Демонстрация заняла не меньше часа. После ее завершения волонтеры расходились слегка пришибленные, «обалдев сего числа».
Понимая, что людям нужно дать прийти в себя, Шульгин объявил, что после оборудования лагеря все свободны до вечера, а к обеду и ужину распорядился выдать красного сухого вина.
Обсыхая на гладких каменных плитах после купания в море, Басманов вместе с окончательно сложившимся кружком наиболее близких приятелей говорили все о том же: о невиданной технике и невероятном уровне подготовки своих инструкторов.
— Как хотите, господа, не возьму в голову, зачем еще и мы, если наши хозяева уже имеют таких солдат? — спросил капитан Терешин, известный геройским побегом с Лубянки.
— Голос крови, господа, — пошутил Эльснер. — Желают иметь преторианцев исключительно из соотечественников…
— Поручик, пожалуй, прав, несмотря на молодость, — кивнул Сугорин. — Вот вообразите для примера, что наши «наниматели» — слово «хозяева» мне не нравится — на самом деле занимаются серьезными делами в Африке ли, в Америке… И кто может быть надежнее, чем мы — вояки без родины да с таким опытом. Штучкам этим обезьянским мы в конце концов научимся, невелика премудрость, а вот поведению в настоящем бою… Вы, может, не видели, а я видел, когда помощником военного агента в Париже был, — ни американцы, ни англичане так, как мы, воевать не могут. Как хотите, но любая армия, кроме нашей, в пятнадцатом году просто побежала бы… От Перемышля и сразу до Смоленска, если не дальше…
Слова Сугорина встретили полную и общую поддержку. Да и в самом деле — кроме Гражданской с ее Ледяным походом, боями на Дону, Украине и под Орлом, почти каждый из присутствующих воевал или еще в четырнадцатом у Гумбинена и Танненберга, или в пятнадцатом на Карпатских перевалах, прорывал австрийский фронт с Брусиловым, штурмовал обледеневшие стены Эрзерума с Юденичем…
— А с такими танками и автоматами мы бы от Орла до Москвы за день доперли… Какая у него скорость, верст тридцать?
— А пятьдесят не хочешь? — засмеялся довольный тем, что знает все раньше и лучше всех, Мальцев.
— Ну так вообще за четыре часа!.. И ни одна сволочь не остановила бы!
— Если бы да кабы… Если бы дураками не были, с Корниловым еще летом семнадцатого идти надо было… — Штабс-капитан выругался не зло, а скорее печально. — А теперь в чужих краях кровь проливать придется. Знать бы, чью…
— А знаешь, что я подумал? Слишком это все серьезно. Не задумали часом наши друзья-хозяева обратно у англичан Трансвааль с Оранжевой отбивать? И таких, как мы, по всему свету сейчас собирают? Золота и алмазов у буров вволю… Нас вот да еще немцев навербуют, они там у себя тоже с голоду дохнут, а вояки — сами знаете… С таким оружием много и не надо, тысяч десять — и порядок.
Басманов в рассуждении своей предстоящей должности предпочитал лишнего не говорить, даже товарищам, но сейчас не сдержался.
— Интересная мысль, — увлеченно поддержал его Давыдов. — Романтично даже. Восемнадцать лет копили сокровища, делали новейшее оружие, разрабатывали планы — а сейчас решили начать…
— Не знаю, Миша, ей-богу, не знаю, — обращаясь к Басманову и пропустив мимо ушей слова поручика, сказал Сугорин, — да не слишком хочу и задумываться. Как считаешь, чего я сюда пошел, зачем в Крым не вернулся?
— Да никак не считаю…
— Врешь, все об этом думают. Не верю я в победу. Ты после Новороссийска, я после Одессы. Ничего не выйдет, конец! Еще месяц, другой… Слащев с пятью тысячами зимой Крым спас. Так они против него сто, двести тысяч бросят, миллион. Народу хватит. И тогда здесь, в Константинополе, такое начнется, что наша с тобой эпопея — детский крик на лужайке…
