Артем Мичурин - Песни мертвых соловьев

Я был близок к разгадке, но случай распорядился иначе.

Очнулся от колющей боли в районе подбородка. Открыл глаза и страшно удивился. Надо мной, склонившись, сидела красивая девка лет пятнадцати. Чистенькая, свежая. Первая мысль, посетившая голову: «Бордель? Мне же надо к Хромому». Но приглядевшись, я понял, что ошибся. Обстановочка скромновата, да и девка не по тамошней моде обряжена: серый сарафан с передником, белый платок на голове – нет, я не мог такого заказать. Мне всегда импонировал минимализм в женском гардеробе. Хотя на морду – наш выбор.

– Ой! – всплеснула она руками, увидев, что я оклемался. – Ты как, малыш? Нет-нет, не вставай. Сейчас за матушкой схожу.

«Или все-таки бордель?»

Девка подскочила и выбежала за дверь.

Я, приподнявшись на локтях, взобрался повыше, чтобы как следует осмотреться.

Комната была небольшая, с минимумом мебели: стол у зашторенного белыми занавесочками окна, в одном углу рукомойник, в другом – икона, два стула, тумбочка и кровать. На тумбочке стояла миска с красноватой водой, а в ней лежала мокрая тряпица той же расцветки.

Я откинул одеяло – бок заклеен матерчатым тампоном с рыжеватым пятном страшно вонючей мази, правое предплечье в шинах, левая нога от щиколотки до колена забинтована. Очень хорошо – значит, убивать не будут, по крайней мере, не сейчас. Потрогал лицо – скула заклеена, на подбородке швы. Ни дать ни взять жертва, бедный несчастный ребенок. Как та краля сказала? Малыш? Славно.

Заскрипели половицы, дверь открылась, и вошла грузная мордастая тетка, на ходу вытирая руки перекинутым через плечо полотенцем, следом в комнату проскользнула моя смазливая сиделка.

– Так, что тут у нас? – начала тетка по-деловому и без церемоний ухватила меня за башку.

Бля. Настоящий танк в юбке. Лапищи – будто у мясника. Пополам сломает, глазом не моргнув. Ей бы вышибалой в кабак, нагнала б на пьяных мужиков страху.

– Жар спал, – констатировал «танк», отпустив мою уже начавшую поскрипывать от чудовищного давления черепушку. – Дай ему бульону куриного, но не много, организм слабый еще, не примет. А как поест – сообщи отцу-настоятелю. Говорить-то можешь, агнец? – обратилась тетка ко мне, и мясистые красные щеки приняли почти идеально круглую форму, потесненные улыбкой.

Я кивнул.

– Вот и хорошо, – тетка развернулась и пошла к выходу. – Да, Варя, – остановилась она в двери, – тебя Федор искал, не сказал зачем. С ним, смотри, построже. Больно уж горяч.

– Ну что вы, матушка? – зарделась сиделка, потупив взгляд.

Тетка-танк, уходя, ничего не ответила, только молча погрозила пальцем.

Варя повернулась ко мне, невинно сложила ручки в замочек и улыбнулась.

– Как самочувствие?

– Ху… Хуже бывало.

Я с трудом признал в раздавшемся хрипе собственный голос.

– Это верно. Когда тебя Кирилл с братьями, из дозора вернувшись, принесли, думала – не жилец. Только милостью божьей да стараниями матушки Прасковьи и выходили. Я три ночи пресвятой богородице молилась.

Ах ты, сахарная моя. Того гляди, жопа слипнется. Что за ебнутая семейка? Постой… Три ночи?

– Три ночи?!

– Да. Ты же все это время в беспамятстве пребывал. И трясло тебя, словно бес вселился, аж руки заламывал, к кровати пришлось привязывать. Боялись – суставы вывернешь. Ну, пойду, бульона согрею.

– Ага, пожрать не мешало бы, – пробубнил я ей вслед растрескавшимися губами и погрузился в размышления о насущном: «Что мы имеем? Я трое суток провалялся в жестокой ломке. Нужно поосторожнее с этими листьями. Подобрал меня некий Кирилл с братьями. Братья, матушка, отец – похоже на общину близкородственную, но вроде не дегенераты. И то ладно. Выставляют дозоры – значит, община немаленькая и постоять за себя может. Деваха молилась кому-то там до одури – не исключено, что фанатики. С этими надо аккуратно. Ляпнешь чего лишнего – потом дерьма не расхлебаешь. Будем работать по легенде «Растерянный испуганный мальчик», это всегда прокатывает. Лишь бы дозорным хватило здоровой вороватости втихомолку прикарманить «АПБ», а то глушенный ствол херово вписывается.

Пока я предавался размышлениям, вернулась Варя, постелила мне на грудь сложенное треугольником полотенце и, зачерпнув из миски, поднесла к моим губам ложку горячего, пахнущего курятиной бульона.

– Ты что делаешь?

– Кормлю, – пожала она плечами.

– Сам могу, – я взял ложку в здоровую руку и принялся наворачивать.

– О! – удивилась деваха. – Ты левша? Говорят, левши талантливые. У нас Петр – иконописец – опять же левша.

– Да мне все равно, какой рукой хлебать, бы было что. А этот Петр тоже брат твой?

– Все мы – братья и сестры.

Ну, пиздец, угораздило. Зря надеялся. Если не схарчат, так заставят какую-нибудь пускающую слюни умственно отсталую страшилу охаживать, «давать роду свежую кровь». Блядь, ненавижу даунов. Они хуже свиней – тупые, жирные и заторможенные, как бревно. Хотя Варюшу я б осеменить не прочь. Может, повезет?

– Господь – отец наш небесный, мы – дети его, а промеж собою – братья и сестры, – пояснила Варя, чем немало меня успокоила. – А на тебе, как погляжу, крестика нет. Некрещеный?

Я счел за лучшее просто помотать головой, дабы не углубляться в чуждые дебри вероисповедания.

– Жаль, – вздохнула Варя и попыталась стереть упавшую мне на подбородок каплю бульона. – Ой! Ты что?! Чуть всю миску не расплескал. Я же только промокнуть, а то в рану попадет. Вот чудной, – она отпрянула и нахмурилась, но быстро сменила гнев на милость. – Тебя хоть как звать-то?

Решив, что перечисление моих погонял вряд ли пойдет на пользу делу, я припомнил лацев, с которыми довелось якшаться, и озвучил первое попавшееся имя:

– Миша.

– А я Варя.

– Понял уже.

Девка-то все ж не особо смышленая.

– Какие у тебя глаза странные, – прищурилась она, – никогда не видела таких.

– Где, ты говоришь, деревня ваша находится? – постарался я сменить тему.

– Деревня? – переспросила Варвара, но тут же спохватилась: – А-а, ты про обитель. От Оки двадцать восемь километров на восток. Тут еще, рядом совсем, село большое было, Казаково. А чуть севернее – поселок Вача. Может, слышал?

– Нет. Что за обитель?

– Преподобного Ильи Муромца, покровителя воинства русского.

Ну, ясно – фанатики.

– Мы тут, за рекой, недавно, – продолжила Варя. – Третий год только. Еще и отстроиться как следует не успели. Но мне здесь больше нравится, чем в Муроме.

Я чуть не поперхнулся.

– Вы сюда из Мурома пришли?!

– Да. Отцу Пантелеймону – нашему настоятелю – сам Святой место это указал и велел новую, истинную обитель возвести.

– Понятно. А до Навашино отсюда сколько?