Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович

Подполковник активировал приемник и один из передатчиков-«фломастеров», тщательно проверил их работу. Он вставлял карты памяти в «глюкометр», отходил в угол комнаты и наговаривал что-то вроде «один-два-три», вытаскивал флешки, проверял наличие автоматически созданных файлов, прослушивал их содержимое на компьютере — и убеждался, что всё работает безотказно, как и уверял его давний знакомый — коррумпированный менеджер одного из секретных китайских институтов, специализирующихся на подобной технике.

Завтра у Жарова очередной доклад-инструктаж, к которому Беляков приказал подготовить соответствующие материалы. Надо будет незаметно взять фломастер и поменять его на свой, неотличимый ни по внешнему виду, ни по письменным свойствам, ни по весу от таких же, обычных. По расчетам Жарова, одного фломастера, раз всего их там, на столе, около десятка, должно было хватить на несколько месяцев, потом его выбросят в мусор. Тогда придется подкладывать новый.

Подполковник толком не мог объяснить даже самому себе, зачем он всё это делает, по сути, рискуя жизнью. Наверное, потому, что если не удается «подняться», стать влиятельным, то можно хотя бы приобщиться к каким-нибудь великим интригующим тайнам. Тайнам нынешней власти. Тайнам недавней истории. А то, что эти тайны будут и, скорее всего, окажутся неожиданными и сногсшибательными, он прекрасно понял из недавнего визита к Белякову и его шокирующих откровений.

— А теперь самое главное. В общих чертах я изложу выверенный нами план, — сказал Бутчер. — Только это вполне серьезно, не смотри на то, какое сегодня число.

— Весь внимание, — лаконично ответил Беляков.

Они сидели на веранде виллы в стиле «шале», которая принадлежала начальнику КОКСа. Никто из сторонних наблюдателей не мог и помыслить о том, что здесь, в элитном пригороде, в этом ухоженном месте с видом на Женевское озеро, двое влиятельнейших людей — один в глобальном масштабе, другой в российском — беседовали о предстоящих запланированных переменах в судьбах миллиардов людей.

— Как я не раз говорил, наступает эпоха качественной консолидации, усиления власти владетельных семей над миром, над всей остальной массой. Эта эпоха растянется на десятилетия. Но сначала — о целях, о миссии подпрограммы на предстоящие несколько лет, — провозгласил Бутчер. — Она в конечном итоге сводится к следующему. Во-первых, простимулировать дальнейшую концентрацию капитала как в глобальном масштабе, так и на национальных уровнях. Во-вторых, перезапустить буксующую мировую экономику, причем, разумеется, сохраняя незыблемость монетаристских подходов, без необходимости скатывания в чертово кейнсианство. В-третьих, обескровить, обезжирить средний класс как независимую экономическую и политическую силу, незаслуженно раскормленную нами ради пропаганды и задабривания низов в период противостояния с СССР, — сейчас же принято стратегическое решение о его полном упразднении. В-четвертых, отработать экономические, правовые, технические и биомедицинские инструменты тонкого регулирования текущего состояния каждой поднадзорной особи.

— Да, два года назад мы получили от вас рамочные типовые проекты по персонифицированному контролю, — вставил Беляков. — Они уже в работе.

— Именно так, — подтвердил Бутчер. — Замечательно... Главная задача этого направления — перейти от простого наблюдения за низами к выработке у каждой из персон так называемого рефлекса активного послушания. То есть человек не только обязан знать и мириться с тем, что его «пасут», но и сам избегать запрещенных действий, передвижений и даже мгновенно реагировать по команде, делать то, что от него требуют, отчитываться по вопросам, которые ему зададут.

— Избегать мыслепреступлений, — хохотнул Беляков.

— Остроумно! — поддержал Бутчер, тоже смеясь. — «Мыслепреступление не влечет за собой смерть. Мыслепреступление и есть смерть»... И, наконец, последнее, — продолжил американец. — Это обкатка технологий персонального воздействия на организм человека, причем каждого человека, всех жителей планеты. В предстоящем кейсе, как говорится, это, скорее всего, будет что-то простое. Главным образом как инициирование, первичная отработка организационной и правовой модели, принуждение масс к новой нормальности. А более серьезные опции — на будущие периоды, они пока только в разработке. Ты ведь знаешь о CRISPR-Cas9?

— Что-то связанное с генами?

— Совершенно верно. Эта технология потенциально является ни много ни мало философским камнем в биологии, она даст возможность менять генетический код организма, причем уже живущего, сформированного. И по мере возможности влиять на состав тканей, фактором формирования которых являются гены. Генная терапия сейчас бурно развивается. Например, уже готово лекарство против спинальной мышечной атрофии — оно полностью устраняет генетическую причину даже не на уровне зародыша, а у родившихся детей. Правда, чтобы ребенок остался полностью здоровым, нужно, чтобы вмешательство произвели до того, как болезнь начала деструктивно влиять на ткани. Это открывает поистине безграничные возможности для того, чтобы модифицировать рабочую силу, ваять человека служебного. Для этого нужно научиться необратимо воздействовать на психику. Лишать, например, всякой воли к сопротивлению иерархическому давлению, сколь бы сильным оно ни было. Углублять профессиональную специализацию — не только за счет навыков, но на «аппаратном», так сказать, уровне организма. Помнится, был у вас такой культовый фильм: «Человек-ткач, человек-пекарь, человек-шофер...»

— «Мертвый сезон», — подсказал Беляков.

— Да-да, «Мертвый сезон». Но не с помощью какого-то химиката, это бред. А с помощью биотехнологического воздействия, в частности, генной инженерии, и инструментального воздействия, в частности, за счет вживления в тело электронных микроустройств. Всё это активно разрабатывается и в тридцатых годах станет реальностью, будет массово доступным и начнет испытываться уже «в поле». Ну, и, конечно, регулирование численности населения через управление продолжительностью жизни каждой конкретной особи, ее возможностью произвести на свет потомство...

— Хорошо, хорошо, — удовлетворенно произнес генерал армии.

— А теперь момент не столь лучезарный... Как говорится в одном ставшем крылатым афоризме, нужно очень быстро бежать только лишь для того, чтобы оставаться на месте. То есть наше бескомпромиссное наступление — это не какая-то блажь и даже не естественное развитие в наших интересах. Вернее, не только это. Прежде всего, это жизненная необходимость.

— В смысле? — не понял Беляков.

Бутчер немного промолчал.

— В смысле — этот проклятый Маркс оказался-таки прав. Советский проект мы сообща похоронили. Но сама по себе основа, так называемое противоречие между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией, никуда не делось. Скажу больше — расчеты, проведенные на суперкомпьютерах, на современнейших моделях с огромным количеством различных параметров и вводных, показали, что если ничего не делать, и даже если просто ограничиться максимальным наращиванием карательного аппарата, подавляющего в зародыше все потенциальные ростки нового большевизма, всё равно рано нас или поздно накроет тотальный экономический коллапс.

— Да ты что? Это точно? Ошибки нет?

— В том-то и дело. Но ничего страшного — я не говорю, что такое наступит обязательно. Но это будет только в рамках существующей системы, где, выражаясь марксистской терминологией, стоимость создается человеческим трудом, где буржуазия эксплуатирует пролетариат, покупает его рабочую силу для изъятия себе прибавочной стоимости и накопления капитала.

— Пока всё равно не понимаю, — признался генерал. — Хоть в Высшей школе КГБ меня и учили политэкономии по Марксу, но о чем конкретно речь идет здесь?

— Я как раз и подвожу к этому, терпение, — сказал Бутчер. — Чем в большей степени мир становится безбарьерным для капиталов, то есть чем меньше остается «заповедников», не встроенных в единую систему полностью на ее условиях, тем в большей мере она в этом, обозначенном мною выше, аспекте подходит к пределу своего развития. Это проявляется хотя бы в том, что катастрофически снижается норма прибыли, набухают безнадежные долговые пузыри. И уже отчетливо видится непреодолимый порог, не массам, низам видится, а пока только нам. Причем косметические модификации не помогут фундаментально — они лишь отлакируют общую картину и оттянут ненадолго грядущий конец. Но, с нашей точки зрения, это не конец, для нас это может и должно стать началом. Началом новой эры, новой общественно-экономической формации. Опасность так называемой мировой пролетарской революции приближается, только на сей раз она ожидается не в форме большевистско-советского преждевременного эксцесса, который породил постоянно укрепляющуюся альтернативу, второй мировой полюс, разлагающий капитализм. К счастью, вышло наоборот — объединенными усилиями Запада и Востока мы разложили и разгромили этот проклятый социализм. Механизм пролетарской революции, опасность которой нависает сейчас, будет более соответствовать изначальной классике, что ли. Это тот самый предел роста системы, основанной на присвоении владельцем капитала прибавочной стоимости от эксплуатации рабочей силы, которая принадлежит лично свободным людям-пролетариям.