Николай Чадович - Особый отдел и тринадцатый опыт
– Публика эта прямо из кабака сюда явилась, – пояснил он. – Провожали молодожёнов в свадебное путешествие. Все пьяные в дугу. Того и гляди, на рельсы свалятся. Добрых слов не понимают. Пришлось пригрозить, что вызовем экипаж медвытрезвителя. Еле угомонились. А люди сами по себе приличные. Назавтра приезжали извиняться.
– Наверное, с подарками? – добродушно поинтересовался Кондаков.
– Как водится. – Таиться перед чужим, обременённым собственными заботами подполковником не имело никакого смысла.
– Ты не в курсе, кто из провожающих фотографировал на перроне? – мягко, можно даже сказать по-дружески, осведомился Кондаков (особо заноситься было нельзя: затаённая рознь между милицейскими подразделениями разного территориального подчинения существовала, наверное, ещё с тех времён, когда предки нынешних сержантов, лейтенантов и майоров служили в дружинах, скажем, Серпуховского княжества и Новгородской земли).
– Как фотографировали, видел, но вот кто, не знаю, – ответил Семён. – Вы у папаши жениха поинтересуйтесь. Мы его адресок на всякий случай из паспорта переписали. Жаль, что телефончика нет. Он, бедолага, его просто выговорить не мог. Пару раз начинал, но дальше третьей цифры так и не продвинулся. Умора…
– Свадьба, ничего не поделаешь. В чужие обстоятельства тоже надо входить, – наставительным тоном произнёс Кондаков, переписывая искомый адрес из служебной книжки сержанта. – Когда своего наследника будешь женить, тоже небось загуляешь.
– Его сначала сделать надо, – осклабился сержант.
– Есть какие-то проблемы? – Кондаков непроизвольно потянулся к собственному паху.
– Не в этом смысле, – поспешно заверил его сержант. – Проблемы скорее морального плана. Когда весь день имеешь дело с воровками, проститутками, аферистками и наркоманками, поневоле теряешь симпатию к женскому полу. Думаешь про себя: а вдруг они все такие?
– Переводись в отдел милиции, обслуживающий аэропорт, – посоветовал Кондаков. – Будешь общаться со стюардессами, лётчицами и дельтапланеристками. Сразу воспрянешь духом.
– Думаете, они лучше? – с горечью произнёс сержант-женоненавистник. – Обличье другое, а суть одна.
– Подожди, подожди. – Кондаков заприметил какую-то фотографию, вложенную в служебную книжку Семёна. – А это что такое?
– Фоторобот неизвестного гражданина, предположительно причастного к террористическим актам, – пояснил Семён. – Может появиться на нашем вокзале.
– Когда поступила ориентировка?
– Сегодня утром.
– Дай-ка посмотреть. – Кондаков уже овладел весьма примитивно сделанным портретом, изображавшим человека, лицо которого было наполовину скрыто вязаной шапочкой-менингиткой и тёмными очками. – Ты раньше этого фрукта не встречал?
– Разве по этой картинке можно кого-нибудь опознать? Я сам, когда от службы свободен, примерно так же выгляжу.
– Да, достоверность фоторобота вызывает сомнения, – согласился Кондаков. – Хотя внешность, похоже, славянская. Как ты думаешь?
– Славянская, – произнёс Семён с неопределённой интонацией. – А может, и чухонская.
– Ты не возражаешь, если я этот портретик заберу?
– Берите, – махнул рукой Семён. – В дежурке такого добра целая кипа.
– Спасибо тебе, – на прощание Кондаков протянул сержанту руку. – А на женский пол ты зря наговариваешь. Порядочная девушка на вокзале околачиваться не будет. Почаще посещай библиотеки, театры, музеи. Там и встретишь свою суженую.
Давая столь ценный совет, Кондаков, конечно же, умолчал о том, что его первая жена оказалась алкоголичкой, вторая блудницей, а третья всем на свете публичным местам предпочитала рынки и комиссионки.
* * *Папаша жениха, со скандалом укатившего в Москву, носил довольно редкую фамилию Кашляев. Имея на руках ещё и адрес, не составляло никакого труда узнать его телефон. Для этого даже не пришлось прибегать к услугам справочного бюро. Достаточно было и обыкновенного компьютера, установленного в дежурной части линейного отдела милиции.
С этим чудом современной техники, до середины восьмидесятых годов официально именовавшимся «электронно-вычислительной машиной» и вернувшим своё исконное англоязычное имечко лишь с приходом перестройки, Кондаков познакомился уже в том возрасте, когда человека учить – только портить.
По личному мнению Кондакова, которое он, правда, скрывал от начальства, без компьютеров можно было преспокойно обойтись уже хотя бы потому, что раньше ведь обходились – и ничего, дела делались. К рутинёрству, присущему почти любому человеку предпенсионного возраста, у Кондакова добавлялась ещё и подсознательная неприязнь, обусловленная слышанным в далёком детстве категорическим утверждением: «Кибернетика – продажная девка империализма».
Впрочем, кое-чему наш ветеран с грехом пополам научился. Вот и сейчас, повозив по столу «мышью», он отыскал местный сайт «Все телефоны Санкт-Петербурга». Спустя ещё пару минут Кондаков уже звонил Кашляеву.
Сначала он попал на автоответчик, любезно сообщивший номер мобильника господина Кашляева. Сотовый телефон упорно не отвечал, и при этом другой говорящий автомат, находящийся неизвестно где, постоянно извинялся, ссылаясь на то, что абонент временно недоступен.
Когда Кондаков окончательно изнемог в борьбе с этими болтливыми, но бездушными чудовищами, полоса невезения внезапно прервалась – то ли неведомые демоны, властвующие над электронными созданиями, пожалели старого человека, то ли просто неуловимый Кашляев из дальних далей вернулся в зону уверенного приёма.
Узнав, кто именно с ним разговаривает, Кашляев от вокзальных безобразий решительно отмежевался и все стрелки перевёл на Михаила Митрофановича Ухналёва, друга семьи и фотографа-любителя. В Питере, пережившем последовательно три волны репрессий, до сих пор знакомых сдавали походя, словно ненужный хлам.
Вскоре отыскался и этот Ухналёв, судя по голосу, происходивший из самой что ни есть гнилой интеллигенции. Кондаков без долгих разговоров условился с ним о встрече, которая должна была состояться в офисе фирмы «Евроаудит», расположенной на набережной реки Фонтанки.
Представление, загодя сложившееся у Кондакова об Ухналёве, полностью подтвердилось.
Михаила Митрофановича можно было брать голыми руками, есть без соли и втаптывать ногами в грязь. Такие люди являлись следователям в розовых мечтах, и только ради них в дебрях криминалистической науки была создана особая дисциплина виктимология, изучающая поведение потенциальной жертвы.
Ещё даже не зная своей вины, Ухналёв был готов к любому наказанию, и это сразу бросалось в глаза. Один лишь вид служебного удостоверения мог окончательно добить его, но Кондаков в отличие, скажем, от Цимбаларя всегда придерживался буквы закона. Если положено предъявить, значит, предъявим! Причём в развернутом виде.
Ухналёв вглядывался в красные корочки всего несколько секунд, но при этом дважды вздрогнул – жуткие словечки «подполковник» и «особый отдел» буквально пронзили его робкую душу. Кондакову даже стало жалко фотографа.
– Да не волнуйтесь вы так, – сказал он. – Мы не за вами пришли, а за вашей плёнкой.
– Какой плёнкой? – Ухналёв побледнел.
– Которую вы засняли на Московском вокзале.
– Разве там запрещено снимать? – На мертвенно-бледных щеках проявились багровые пятна.
– Не знаю. Но мы вас за это не попрекаем. Дело в том, что на одном из сделанных вами снимков случайно оказался интересующий нас человек. Понятно?
– Понятно, – произнёс Ухналёв бестелесным голосом.
– Тогда давайте плёнку. – Кондаков начал проявлять признаки нетерпения.
– Нет её у меня…
– Почему нет?
– Её и быть не может. – Лицо Ухналёва исказил нервный тик. – Я пользуюсь «цифрой». То есть цифровой камерой. Все снимки поступают в её электронную память, из которой потом могут быть выведены на экран компьютерного монитора.
Кондакову понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту новость (опять проклятая электроника, будто сказочная нежить, вставала на его пути). Не придумав ничего лучшего, он гаркнул:
– Ну так выведите их!
– Прямо сейчас? – Ухналёв вжал голову в плечи, словно опасаясь удара.
– Ну не завтра же!
– Тогда попрошу пройти в мой кабинет.
Подумать только, у этого малодушного кролика был свой собственный кабинет… Да его место в норке, в норке! Желательно с двумя выходами.
Глядя, как Ухналёв подключает свою «цифру» к учрежденческому компьютеру, Кондаков твердил про себя: «Пора на пенсию. Давно пора. Совсем уже я устарел». Впрочем, такие мысли, подобно аппетиту, регулярно приходили к нему по несколько раз на дню и столь же регулярно улетучивались после первой же, пусть и ничтожной, удачи.
– Вам с самого начала показывать? – осведомился Ухналёв, когда всё у него уже было готово.
