Андрей Уланов - Из Америки с любовью
– А если машину классом пониже? – Я затаил дыхание.
Конечно, Пекинский университет – контора богатая, но Варшавский тоже не из бедных. Новинки к нам поступают чуть ли не быстрее, чем в сам стольный Питер. И мне что-то не верилось, что в Пекине на одну лабораторию будет работать машина, каких на всю Российскую Империю больше сотни не наскребется.
– Если у них стоит «синий дракон» или еще что-нибудь вроде нашего «Алтая-40», то они над этой заразой провозятся года два, – уверенно заявил Семга. – Никак не меньше.
Я старательно замарал «Китай» и поставил знак вопроса рядом с Америкой.
– Ну спасибо, Семга. Выручил. Домо тебе аригато.
– Тебе тоже большой банзай, – отозвался Семга. – Будь. Звони, не забывай.
В трубке раздались гудки.
– Очень интересно, – заметил Щербаков. – Только на будущее, Андрей, пожалуйста, запомните одну вещь.
– Да?
– Задавайте вопросы сначала мне. Всю эту информацию я мог получить из картотеки УПБ, не выслушивая при этом подробностей относительно китайца с неблагозвучной фамилией.
– Понял. А теперь вопрос номер раз. Кто заказал лаборатории профессора Лю копание в куче квантового навоза?
– Вопрос дельный. Кстати, я запамятовал – когда там преставился мистер Джон Норман?
– Семнадцатого июня прошлого года. Кстати, вот вам второй вопрос – каким именно образом доктор Норман распрощался с жизнью?
– Тоже хороший вопрос. – Щербаков перелистнул блокнот. – Тут вырисовывается очень интересная хронология. В июне прошлого года прощается с этим миром доктор Норман. Скоропостижно. Подразумевается, что тридцативосьмилетний профессор ничем особенным до того не страдал. Скорее всего несчастный случай. В феврале этого доктор Лю получает, как выразился ваш друг, «большой и жирный кусок соевого сала» за никому не нужную работу. А в мае в лаборатории профессора фон За... тьфу, Садовица ломается центрифуга.
– И насколько это затормозило исследования профессора?
Щербаков слегка усмехнулся.
– Погром был на несколько тысяч рублей. Но дело даже не в ущербе. Андрей, вы представляете себе, что может натворить сломавшаяся центрифуга?
– Смотря какая и как сломается.
– В тот раз из-за неплотно прикрученного болта с центрифуги слетела крышка.
Я представил себе, как здоровенный стальной диск носится по лаборатории, словно взбесившаяся циркулярная пила.
– Это ж никакой гильотины не надо!
– Именно. И только по очень счастливой случайности в лаборатории никто не пострадал. А особенно повезло самому профессору, который имел обыкновение наблюдать за работой сотрудников-практиков, стоя рядом с мирно гудящей центрифугой.
Я присвистнул.
– Лихо. Выходит, профессора уже пытались убрать?
– Выходит, так. Конечно, может, этот болт недокрутили по нашей своеобычной халатности, но в свете остального такое совпадение мне представляется чересчур сомнительным.
– Вы мне напомнили одного профессора, который читал нам лекции. Он любил приводить примеры самых диких и невероятных совпадений, а в заключение заявлял, что работник следственных органов обязан не доверять любым совпадениям, даже если ему предъявят справку от всевышнего, заверенную Эйнштейном.
– Хорошее правило, – усмехнулся Щербаков. – Итак, давайте еще раз перечислим все данные, которые у нас уже есть. А заодно закажем кофе. С бутербродами по-датски. У меня возникает недоброе предчувствие, что наша беседа затянется...
Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.
СЕРГЕЙ ЩЕРБАКОВ
К тому времени, когда четвертьведерный (самый большой в гостинице) термос кофе закончился, а переходить на чай было так же бессмысленно, как принимать ванну под дождем, часы показывали полчетвертого утра.
– Так, – я потер виски и попытался огромным усилием разлепить веки. – Давайте еще раз, по новой, перечислим все данные, которые у нас есть.
Итак, пункт первый – смерть профессора. Пункт второй – профессор занимался рутением. Пункт третий – из двух иностранных ученых того же уровня, работающих над той же темой, один занят работой на год вперед, а второй исчез, предположительно, также скончался. Вывод...
– Вывода нет, – отозвался Анджей. Он уже оставил попытки сохранять хотя бы сидячее положение и развалился на кровати. Думаю, заснуть ему не давал только бьющий в глаза свет лампы.
– Вывода нет, – повторил я тупо. – Или вывод есть... Все трое больше над рутением не работают.
Анджей приоткрыл глаз. Один.
– Может, в этом и смысл? – предположил он.
– Не верю, – отрезал я. – Римляне в таких случаях интересовались: «Кому выгодно?» Я не знаю, кому выгодно вывести из игры троих ведущих специалистов по рутению, если при этом страдают три ведущие ядерные державы.
– Возможно, Норман жив, – подал идею Анджей, видимо, не сообразив, что ко мне она уже забегала. И ушла.
– И искали его англичане для отвода глаз? Не-ет, тоже не верю. Но тогда остается Америка. Соединенным Штатам выгодно все, что ослабляет цивилизованный мир. К тому же идет год семьдесят девятый.
– И что? – не понял Анджей.
– В будущем году выборы, – перевел я. – В следующем ноябре американцы организованно потянутся строем к... как это у них... избирательным урнам. Не думаю, чтобы Джонсон стал серьезным конкурентом Форду, но если устроить провокацию... Нет. Тоже не подходит.
– Почему?
– Очень уж не похоже это на провокацию. Огласки нет. Недостаточно шума. Кроме того, зачем тогда исчез Норман? Убийства фон Садовица хватило бы.
И все же Америка прочно заняла первое место в списке подозреваемых. Перед глазами у меня маячили урановые кубики.
Стоп. Мне отчетливо вспомнилась апокрифическая армейская байка про сборку пистолета – когда командиру, обожавшему собственнолично ухаживать за своим «орлом», озверевший денщик подложил лишний винтик. Командира потом долго отпаивали нервными каплями, и больше он уже никем и никогда не командовал. Так, может, и я пытаюсь собрать пистолет с лишним винтиком?
А если профессора убили не потому, что исследования его связаны с ядерной силой?
Анджей мою мысль встретил в штыки. Я отчасти понимал его – по младости лет ему мерещились шпионские страсти в полный рост, перестрелки, погони на авто по скользкой дороге... Но картина обретала смысл при совсем другом раскладе.
Первым исчез Норман. Исчез с концами – или мертв, или выкраден мастерами своего дела. Потом, через полгода, профессору Лю поступает заказ на очень интересные и сугубо теоретические изыскания. А еще через полгода убивают фон Садовица, известного упрямством и самоуверенностью. И как же я не разглядел сразу?
Если Норман похищен, то все дальнейшее понятно только в одном случае – если он уже знает – открыл ли, в архиве ли откопал – нечто, имеющее непосредственное применение. Китайца заняли сугубо бессмысленными изысканиями, уплатив вперед, чтобы не вздумал бросить работу. Русского, думаю, попытались перекупить, но не учли склочного характера и верноподданнического пыла, пришлось пристрелить. А англичанин занимается своим делом в... американской? южноафриканской? чем черт не шутит – бразильской лаборатории? Или это союзнички наши пошаливают? С Францией глаз да глаз нужен, им бы волю дать – живо Наполеона вспомнят.
Только вот – что? Я зевнул и позволил векам опуститься.
– Спать, – скомандовал я. – Завтрашний день мы проведем в университатум ригензис.
Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.
АНДЖЕЙ ЗАБРОЦКИЙ
Я осторожно выглянул из ориентовского вестибюля на свежий рижский воздух и тут же зажмурился. Лучи вновь взошедшего солнца били в лицо. Прямо как в песне – «словно бритва рассвет резанул по глазам». А если учесть, что три часа дремы на гостиничной кушетке были довольно слабой компенсацией за бессонную ночь... Я осторожно приоткрыл один глаз и пришел к выводу, что жить на солнце все-таки можно. В конце концов, зрелище затянутого тучами неба за четыре месяца моего рижского бытия уже успело осточертеть мне на всю оставшуюся жизнь.
«Патрульчик» стоял там же, где я его вчера оставил, – на подъездной. Отогнать его ориентовцы так и не удосужились. Или просто надобности не было – не «Империал» все-таки, по ночам на лимузинах никто не разъезжает.
Щербаков спустился из номера, как и обещал, через две минуты. Увидев его заспанное лицо, я на всякий случай взглянул украдкой в зеркальце заднего вида, якобы проверяя на невидимые пылинки – неужели я еще страшнее выгляжу? Он-то ведь брился. Оказалось, не страшнее. Все же в двадцать пять такие вещи проходят легче, чем в тридцать-сколько-там-ему.
– Что, до университета далеко? – спросил Щербаков, усаживаясь в машину.
– Да нет. Минут пять ходьбы, если быстрым шагом. Только не хочется машину оставлять. Мало ли, вдруг куда ехать придется. А... вы не позволите заправиться за казенный счет?
Ляпнув последнюю фразу, я прикусил язык, но было уже поздно.
