Яна Завацкая - Эмигрант с Анзоры
Так поет один квиринский сочинитель. Может, конечно, есть еще и другое небо, но и это тоже — гораздо более настоящее, чем то, что можно увидеть с Анзоры.
Странно думать о своем мире — Анзора… я жил в Лойге. Лойг — моя родина. Моя страна — Лервена. Беши — наши враги. Но теперь все это — Лойг, Балларега, Лервена, Беши — слилось воедино. Все это — Анзора.
Я уже далеко от нее. Я в космосе. На курьерском корабле.
Мне нужно забыть все, чему я учился, и жить заново.
Ты еще молод, сказали мне, ты сможешь. Ничего страшного. Страшно или не страшно, но выбора-то у меня нет. Нельзя мне в Лервене оставаться. Да и честно сказать — безразлично, где жить. Родина, Цхарн — да какое мне до всего этого дело? Единственное, чувствую, оставил землю, где мои друзья лежат. Вот этого только жаль. Может быть, я и неправ.
Арни, Таро… все здесь интересно, все хорошо. И еды такой я никогда не пробовал. И техника у них потрясающая. Язык я выучил еще пока у Леско жил. Это у них очень просто, оказывается: надел на голову такой обруч, просмотрел передачу — и раз-раз, уже все в голове. Ну, чтобы свободно говорить, передач пять требуется, а я уже их, наверное, двадцать смотрел, так что линкос у меня — все равно, что мой родной лервени. И вообще все здорово. Медицина и правда классная, Таро не ошибся. Нилле врач по первому образованию, так она мне руку залечила за десятину — только шрам и остался. И воспаление легких еще быстрее залечила. Но лучше всего здесь то, что они и вправду меня взяли, заботились обо мне — а кто я им, если разобраться? Чужой человек, инопланетник. Наверняка наблюдатель из-за меня еще и в неприятности влип. Они не обязаны мне помогать, совершенно, это в их компетенцию не входит, скорее, наоборот. Однако… я вспоминаю, как дополз до косяка их дома, и как Леско, ни о чем не спрашивая, втащил меня вовнутрь, спрятал, помог… вот именно это — сначала перевязали руку, уложили, помогли, спрятали, а потом уже стали расспрашивать. Когда я думаю об этом, понимаю, какая все-таки пропасть разделяет наш мир и их…
Все у них замечательно, все здорово. И вот — палуба, на ней две машины вроде наших мотоскаров, и называются похоже — скарты, и вот звезды, такие, что внутри от восторга становится ветрено, и только одно… Если бы можно было это вам рассказать!
Как вспомнишь об этом — так хочется ничком брякнуться и завыть. Завыть! Может, это бы только и помогло… Все хорошо, все замечательно. До тех пор, пока их имена не всплывут — и тогда — ух в пустоту снова, в безнадежность. Вот ешь, к примеру, их эти остренькие котлетки с салатом, и подумаешь — ребят бы угостить — и — ух! Все, слезы наворачиваются. Или Нилле проверяет меня на своем диагностере, и как Арни вспомнишь: «Ты не представляешь, как много теряешь в жизни. Когда после приступа снова можно дышать, это… это ни с чем сравнить нельзя!» А ведь ты мог бы дышать теперь, Арни, мог бы забыть навсегда про свои муки. Или скарты — сейчас Таро бы так в них и вцепился, ходил бы вокруг… или сидел бы в Посту, разглядывал пульты управления, пилотов расспрашивал.
— Грустный ты очень, Ланс, — сказала мне Рица. Пилот-курьер. Их всего двое на этом корабле, Рица молоденькая совсем девочка, и командир — наоборот, пожилой уже, Акман. Они служат в основном для связи с посольствами и вот с такими наблюдателями, как Рины. Курьерская служба считается из самых простых, поэтому там многие пожилые пилоты служат, которым уже тяжеловато в сложные рейсы ходить, ну и молодежь, кто еще толком не выбрал профессию. Рица совсем малышка, ей восемнадцать лет всего. Они рано здесь работать начинают. Правда, Рица на восемнадцать не выглядит, я бы ей дал больше, и по виду, и по уму.
Это я ей помог какую-то скобу вытащить в отсеке двигателей. Не знаю уж, что за скоба, но самой ей было слабовато. Я подошел, рванул. Она поблагодарила, засмеялась. Что-то там подкрутила под крышкой и поставила скобу обратно. Повернулась ко мне.
— Если тебе еще чего потянуть надо, ты скажи, я всегда готов.
— Хороший ты, Ланс, — сказала тогда Рица. — Только очень грустный.
Я хотел ей сказать, отчего грустный. Но как-то не к месту было, да и страшно об этом говорить. Ведь начну говорить — и заплачу, а что я, маленький? Стыдно же. Я вспомнил только, отчего я грустный, и зубы стиснул, чтобы не заплакать и не крикнуть ничего.
Неловкое какое-то молчание повисло. Рица хотела улыбнуться и что-то нейтральное сказать, но тут басок командира раздался из динамика:
— Экипаж, жрать идите! Долго вас ждать?
— Пойдем скорее. — Рица бросилась вперед.
После ужина Рица уселась к пульту и начала прием вахты. Они по очереди дежурят, кто-нибудь обязательно должен у пульта находиться. Акман посуду сбросил в люк, повернулся ко мне:
— Ну что, может опять в шахматы?
— Вы бы лучше спели что-нибудь, — попросил я, — здорово у вас получается.
Акман крякнул. Это ему нравится. Вообще они, квиринцы, все какие-то талантливые. Я, правда, пока только четверых знаю. Но все равно! Леско романы пишет, Нилле играет на чем-то вроде большой гармоники, Рица — на флейте и на синтаре (что-то типа очень сложного синтезатора), а вот Акман поет неплохо… то есть поет он, наверное, средне, голос не оперный, но песни сочиняет сам.
Наверное, все это любительство, но главное — им доставляет большое удовольствие. И не только им. Я лично тоже всегда рад их послушать.
Взял Акман гитару (очень похожа на нашу, но двенадцатиструнная и корпус немного другой). Затянул густым баритоном, немного не попадая в ритм.
Не ворчи, океан, не пугай,Нас земля испугала давно.В теплый край, южный крайПриплывем все равно!
Хлопнем, тетка, по стакану,Душу сдвинув набекрень.Джон Манишка без обманаПьет за всех, кому пить лень.[1]
Очень подходил этот густой, гулкий голос и тихий перебор гитары к тому Океану, где мы плыли теперь. И мерцание огоньков на пульте, и ловкие пальцы Рицы, перебирающие разноцветные квадратики, и чернота в верхних экранах, и тишь, глубокая тишь, такая, наверное, только в Космосе и бывает. И вот эта песня.
Южный Крест там сияет вдали,С добрым ветром проснется компас.Бог, храня корабли,Да помилует нас!
Если бы ребята могли это слышать… Арни! Сидел бы он сейчас тут, впившись своими серо-голубыми глазами в певца, вбирая жадно каждое слово, каждый аккорд.
Бог, храня корабли,Да помилует нас!
Я опустил голову. Я не единица даже — я треть. Треть человека. Не могу я жить, когда с одной стороны — свистящая пустота, и с другой — свистящая пустота. Акман уже пел следующую свою, недавнюю:
Она скажет: люблю, он ответит: ну что же,Однако — прощай.Время плыть кораблю, подчиняться рулю,Меня ждет звездный край.И за гранью огняЯ, твой облик храня,Буду помнить тебя.А вернувшись найдуУж не ту, уж не ту,Что оставил, любя.
Она скажет: прости, будут клятвы пусты,Не узнать нам сейчас.Что нас ждет за чертой, за глухой пустотой,Разделяющей нас.И быть может, что яНа земле без тебяСтану нервной, чужой.Но твой облик храня,Будут ждать сыновьяНовой встречи с тобой…
Я вдруг подумал — вот это их жизнь. Жизнь, которой я совсем не знаю и не понимаю. Я вижу только самое внешнее — технику, еду, медицину, и мне кажется, они как в Саду Цхарна живут. А на самом-то деле у них свои проблемы, свои трагедии, жизнь своя… вот и эта песня — мне она нравится, но чисто эстетически, а так — она чужая мне. Не понимаю я ее до конца. А для Акмана, для всех квиринцев это — жизнь, горе, счастье, любовь, смерть… мне всего этого не понять. У нас ведь и жизнь, и смерть совсем другие.
— Акман, — сказал я, когда песня закончилась, — а вы не могли бы, ну… перевод сделать. С лервени, с нашего языка. Подстрочник я могу, а вот в стихах чтобы… у меня один друг тоже писал.
Акман подумал.
— Я вряд ли смогу, — сказал он, — я ведь не поэт, в общем-то. Мне пришла песня — я записал. Но на Квирине есть замечательные переводчики… ты найдешь обязательно! Поговори с ними, я думаю, они возьмутся. Ваш язык не так уж далек от линкоса.
Акман снова ударил по струнам и запел «Дистар эгон». Самая известная, наверное, песня на Квирине.
Идет отсчет,И стрелки падают назад.И отражает циферблатРазогревающий каскад,И ток в сплетенье.
Рица подпела тоненьким чистым голоском, не отрываясь от работы. Получалось у них очень красиво. А я слушал.
И в мире ночь.И звездам хочется звенеть,Но там, где ярче звездный свет,Там ближе смерть.И нам не спетьВ ее ладоня.
Не надо — о смерти. Не надо…
